— Да, на твою долю выпало много несчастий и потерь, — кивнула русоволосой головой Хафса Султан. — Но, несмотря на это, ты должна понимать: счастье — это не то, что происходит с тобой и вокруг тебя, оно не связано с твоим положением, событиями в твоей жизни. Счастье — это то, что исходит изнутри. Из твоего сердца. Ты можешь быть счастлива просто от того, что всё ещё жива, что молода и здорова, от того, что у тебя вся жизнь впереди. Жизнь, которую ты выбираешь сама. Прямо сейчас. И что ты выберешь, Михримах? Сетования на судьбу, жалость к себе, боль или что-то другое?

На бледном исхудалом лице Михримах Султан появилась слабая улыбка, а её взгляд прояснился.

— Вы же ещё немного побудете со мной? — с робкой надеждой спросила она.

— Если ты этого хочешь, я могу задержаться, но и вправду ненадолго. Слишком много дел. Но я приеду завтра.

Кивнув, девушка вдруг нахмурилась и приложила руку к животу. Заметив это, Хафса Султан вновь забеспокоилась.

— Что-то болит?

— Нет, просто захотелось есть.

Тихо рассмеявшись, султанша обернулась и позвала служанок, велев им принести завтрак и к нему её любимый лимонный шербет.

Топкапы. Покои Эмине Султан.

По обыкновению завтракая вместе с сыновьями, Эмине Султан, в отличие от них, уплетающих всё подряд с большим аппетитом, едва притронулась к еде. Беспокоившая её ноющая боль в животе то отступала, то вновь возвращалась, чем пугала султаншу. Лекарша уверяла, что такое порою случается и не стоит волноваться до тех пор, пока боль не усилилась или не появились какие-либо другие неприятные симптомы.

— Валиде, после занятий я хотел бы прокатиться верхом до Охотничьего домика, — заговорил Осман, перед этим в несколько больших глотков осушив кубок. — Вы не против?

— Против, — спокойно ответила Эмине Султан, даже не взглянув на него. — Ты видел, сколько снега выпало? Слишком холодно.

— Терпеть не могу сидеть в гареме! — озлобленно буркнул шехзаде, резко отодвинув от себя тарелку. — И что мне делать, по-вашему?

— Возвращайся в покои. Займёшься чем-нибудь.

— Вышивать что ли? — с отвращением уточнил Осман, из-за чего удостоился усталого взгляда матери. — Или читать?

— Тебе не помешало бы, — хмыкнул Сулейман, которому не терпелось поддеть брата. — Валиде, учителя им недовольны, кстати. Говорят, ему нужно больше усердия.

— Да замолчи ты! — огрызнулся Осман.

— Ну начинается… — вздохнула Эмине Султан, поглядев сначала на одного, а затем на другого сына. Они замолчали, зло переглянувшись. — Это когда-нибудь прекратится? Вы без ссор и дня прожить не можете. Да что уж дня… Часа!

— Он первый начал, — Осман обвинительно ткнул пальцем в младшего брата.

— А ты продолжил! — тут же отозвался Сулейман. — Промолчать ума-то не хватает. Тебе ведь лишь бы мечом махать да верхом на коне скакать.

— А ну иди сюда!

Осман, вскочив с подушки, бросился к брату и, схватив его за воротник кафтана, дёрнул на себя, из-за чего завязалась возня, отдалённо напоминающая драку.

— Прекратите немедленно! — испуганно вскрикнула Эмине Султан, и поднявшись, поспешила к катающимся по полу сыновьям и попыталась оттащить одного от другого. Как назло, Элмаз-хатун отправилась в гарем, и позвать на помощь было некого. — Вы с ума сошли?! Осман, оставь его! Что вы…

Не договорив, она вскрикнула и, мучительно зажмурившись, положила руку поверх живота. Драка тут же прекратилась и, замерев на мгновение, мальчики ту же вскочили и подбежали к матери, схватив её под руки с двух сторон.

— Мама, что такое? — взволнованно спросил Осман, когда они подвели её к тахте и усадили на неё. — Позвать…. позвать служанок? Что встал?! — рявкнул он на младшего брата, побледневшего от испуга за мать и взъерошенного после драки. — Беги, найди Элмаз или кого-нибудь ещё. Пусть приведут лекаршу.

Сулейман, бросив ещё один испуганный взгляд на мать, всё ещё морщившуюся от боли, выбежал из покоев.

— Всё… всё в порядке, — с трудом выдавила улыбку Эмине Султан, чтобы успокоить сына. — Не бойся.

— У вас что-то болит, да? — сочувственно уточнил Осман. — Это всё из-за нас… — сокрушённо добавил он. — Вам ведь нельзя волноваться. Так лекарша сказала, когда вы лежали в лазарете.

Не ответив, султанша испытала облегчение, когда боль начала отступать. Значит, всё обошлось. Но тревога не отпускала её. Она так боялась, что с её шехзаде произошло что-то плохое из-за того, что её отравили с ним в утробе. Каждую ночь она ложилась спать с полными страха мыслями, что потеряет его или, что ещё хуже, он родится болезненным или… мёртвым.

Когда спустя некоторое время явились Дильнар-хатун с обеспокоенной Элмаз и испуганным Сулейманом, тут же подбежавшим к матери, боль совсем исчезла. Лекарша предупредила, что волноваться ей и вправду нельзя, вновь прописала ей какой-то отвар и ушла. Заверив сыновей, что с ней всё в порядке, Эмине Султан с трудом отправила их на занятия и, оставшись наедине с Элмаз, рассказала ей о том, что случилось и о своём беспокойстве о ребёнке.

— Мне лучше быть рядом на случай, если они вновь заставят тебя волноваться. Эмине, не думай о плохом. С ребёнком всё хорошо. Лекарша же сказала, что такое иногда бывает…

— Дай Аллах, так и есть, — мрачно заключила та. — Но ведь когда я носила мальчиков, такого не было. Никакой боли или недомогания. Если всё это — последствия отравления, Хафса Султан дорого заплатит за то, что сотворила со мной и моим шехзаде. Пусть молится, чтобы с ним всё было в порядке!

Элмаз-хатун тревожно нахмурилась, не зная, что сказать.

Утро следующего дня.

Средиземное море.

Заложив руки за спину, султан Баязид хмуро наблюдал за своими кораблями, плывущими по морским волнам навстречу генуэзскому флоту, построенному в круговой позиции. Корабль, на котором находились повелитель, шехзаде и его паши, остался позади, не принимая участия в сражении.

Этим утром неожиданно скончался второй визирь Али-паша, не проснувшись утром. От трупа пришлось избавиться, выбросив его в море, так как держать его на корабле было опасно из-за риска распространения каких-либо болезней. Великий визирь остался без поддержки против Мехмета-паши, и теперь их трения только усилились.

Шехзаде Мурад, стоя за спиной отца, взволнованно вглядывался вперёд, ожидая сражения и в то же время будучи разочарованным тем, что он в нём участия не примет. Наблюдать издалека было испытанием и потому, что янычары рисковали жизнями ради победы, а их падишах с приближёнными оставались в стороне, не желая подвергать себя риску. Это казалось чем-то недостойным, особенно в сравнении с тем, что даже Эдже Дориа, будучи женщиной, не побоялась принять участие в сражении. Её корабль был в в самом центре её флота, защищённый со всех сторон, но всё же был.

— Она не боится умереть? — осторожно спросил шехзаде.

— Видимо, нет, — пожал плечами повелитель. — Но не боится смерти только глупец, ослеплённый высокомерием, а, как известно, Эдже Дориа действительно находится во власти этого порока.

— Мы будем только наблюдать?

— Мы с тобой — настоящее и будущее этой великой империи, сын, и не имеем права рисковать своими жизнями, а мои паши — политики, стратеги и дипломаты, на крайний случай, но не воины. Каждый должен заниматься своим делом. Здесь, на море, это так. Возможно, состоись сражение на суше, мы бы приняли в нём участие, и то вряд ли.

Удручённо кивнув, шехзаде Мурад покосился на Искандера-пашу, который напряжённо следил за разворачивающимися на его глазах действиями.

***

Корабли, с чудовищным треском сталкиваясь друг с другом, переламывались и уходили на дно вместе с людьми, находящимися на них. На других шло сражение и, оказавшись в самой его гуще в окружении своей личной охраны, Эдже, наконец, ощутила позабытую атмосферу войны, заставляющую трепетать от охватывающих её жестокости и жажды крови. Видя, как вокруг сеют смерть и проливают кровь, трудно остаться безучастной и не заразиться всеобщим настроем.