Вспомнилось время, когда валиде точно также лежала в постели, бессмысленно смотря в пустоту или плача. Первые годы жизни в Старом дворце после смерти султана Орхана и шехзаде Мехмета. Так вот, что она испытывала… Горе, забирающее все желания, все эмоции и все мысли. И теперь даже её самоубийство не казалось ужасающей глупостью. Оно казалось выходом. Желанным избавлением от этой мучительной боли и чувства безысходности.

Горе вызывало пугающие мысли о ненужности, об одиночестве, о бессмысленности жизни. Михримах Султан, по собственному признанию, была несчастна. Свою семью она потеряла, сестра её ненавидела, муж её не любил и грезил о другой женщине, а теперь ещё и ребёнок, который обещал стать лучиком света в её беспросветной жизни, потерян. Безнадёжность. Вот, что чувствовала девушка. Казалось, что ничего и никогда уже не наладится.

С трудом сев в постели, Михримах Султан, претерпевая боль во всём теле, поднялась с кровати и, как в дурмане, медленно подошла к зеркалу в золочёной оправе. Из отражения на неё смотрела маленькая, худая и бледная девушка со спутавшимися светлыми волосами и воспалёнными от слёз серыми глазами, которые казались пустыми и безжизненными.

Подняв руку, султанша коснулась пальцами холодной зеркальной глади, погладив своё отражение по щеке. Её взгляд медленно обвёл покои и задержался на пузырьке со снотворным, которым её недавно поила лекарша. Теперь же он призывно стоял на столике, блестя в лунном свете.

Бросив ещё один долгий взгляд на своё отражение, словно прощаясь с самой собой, Михримах Султан подошла к столику и, взяв с него снотворное, вгляделась в мутноватую жидкость. Откупорить пузырёк стало проблемой для ослабшей девушки, но спустя несколько попыток ей удалось это сделать. Султанша плакала, поднося пузырёк к губам, не до конца осознавая из-за сломившего её горя, что делает. Когда горлышко уже коснулось её приоткрытых губ, двери в опочивальню распахнулись и раздался испуганный возглас Гюльшан-калфы.

— Султанша, что вы делаете?! — подбежав к госпоже, она выбила у неё из руки пузырёк, и тот, со звоном упав на мраморный пол, разбился на сотни осколков, разбрызгав снотворное.

Михримах Султан растерянно моргнула и, закрыв лицо маленькими ладошками, разразилась новыми рыданиями, близкими к истерике.

— Тише-тише, — лепетала Гюльшан-калфа, приобняв её за плечи и медленно подталкивая к ложу. — Вот так, ложитесь, — она помогла дрожащей слабой госпоже лечь в постель и заботливо укутала её одеялом. — Всё хорошо.

— Зачем… — с трудом воскликнула сквозь рыдания Михримах Султан. — Зачем ты помешала?

Горестно вздохнув, Гюльшан-калфа спешно выглянула за двери и велела позвать лекаршу, а сама вернулась к плачущей госпоже и принялась бормотать успокаивающие слова, поглаживая её по руке и желая хоть как-то помочь ей справиться с болью.

Утро следующего дня.

Топкапы. Покои Эсмы Султан.

Опечаленная очередной ссорой с матерью и всё ещё снедаемая тоской, Эсма Султан вяло лежала в постели во власти неотступившего недомогания. Из-за того, что она практически ничего не ела, её тело действительно ослабло, и любое движение вызывало дрожь.

Лежа на боку, султанша задумчиво смотрела на отцовское золотое кольцо с рубином, сверкающее на её руке, что покоилась на подушке рядом с её головой. Она так ждала возвращения отца, Мурада и особенно Серхата Бея, что в своём ожидании не хотела заниматься ничем более. Только лежать в постели и ждать, ждать, ждать… Что в ней осталось от той прежней весёлой и жизнерадостной девушки? Эсма Султан и не подозревала прежде, что тоска, вызванная разлукой с дорогими сердцу людьми, способна так менять людей, так мучить их и отравлять изнутри.

Она вздрогнула, когда раздался скрип распахнувшихся дверей. Полагая, что это её служанка Фидан-хатун, султанша даже не повернула головы. Кто ещё мог прийти?

— Эсма, — неожиданно раздался подозрительно мрачный и опечаленный голос матери.

Изумлённо повернувшись к ней, Эсма Султан нахмурилась, так как теперь и выражение лица матери насторожило её.

— Что-то случилось, валиде? На вас лица нет. Что-то… Что-то с отцом? Или с Мурадом?!

— Нет-нет, за них не волнуйся, — поспешила заверить её Филиз Султан, подойдя к кровати, но не опускаясь на неё. — Я только что узнала… Михримах.

В груди у Эсмы Султан тут же поселилась тревога за подругу. Сев в постели, она забыла о своих горестях и недомогании.

— Что с ней случилось?

— Она упала с лестницы и… потеряла ребёнка. Михримах очень переживала из-за этого и даже пыталась покончить с собой этой ночью.

Испуганно ахнув, Эсма Султан приложила ладонь ко рту, пребывая в ужасе от услышанного. Спустя несколько секунд справившись с собой, она решительно откинула одеяло и попыталась встать с ложа, но неуверенно покачнулась на ослабших ногах. Филиз Султан подхватила её под руки и помогла опуститься обратно.

— Тебе нельзя покидать постель, Эсма, — строго произнесла она, с силой надавив на её плечи, когда дочь вновь попыталась сесть. — С Михримах всё в порядке. Теперь она под неусыпным контролем слуг, да и к ней поехала Хафса Султан, насколько мне известно. А тебе, в первую очередь, надо заботиться о себе.

— Как вы можете так говорить, валиде?! — возмутилась она. — Михримах в беде! Я должна быть рядом с ней.

— О ней есть, кому позаботиться. Поправишься, так навестишь её. Это не обсуждается!

Озлобленно посмотрев на мать, Эсма Султан откинулась на подушку, отвернулась к стене и напряжённо сжала пальцами край одеяла, переживая за подругу. Это недомогание так не вовремя подкосило её… Сквозь мрачные раздумья девушка услышала голос матери, распоряжающийся о вызове лекарши и завтраке.

Средиземное море.

Ночью был шторм, к счастью, не сильный. К полудню небо уже было ясным, а море — спокойным. На мерно покачивающейся палубе королева тренировалась в искусстве владения мечом сразу с четырьмя гвардейцами, нападавшими на неё с разных сторон.

В очередной раз виртуозно отразив атаку и сделав ответный выпад, Эдже заметила, как на корабль кто-то поднялся в сопровождении её гвардейцев. Опустив меч, она свободной рукой убрала с лица выпавший из косы локон и вопросительно взглянула на главу королевской гвардии Дейна, который поспешил навстречу гостям.

— Забери, — не глядя протянув кому-то из слуг меч, королева сложила руки на груди и выжидательно замерла.

Вскоре в сопровождении Дейна и других гвардейцев к ней подвели и сразу же силой поставили на колени, очевидно, османского гонца.

— Ваше Величество, это гонец от великого визиря Османской империи, — сообщил Дейн. — Соизволите ли выслушать его?

— Пусть говорит, — сухо ответила Эдже и исподлобья посмотрела на гонца.

— Падишах Султан Баязид Хан Хазретлери предлагает вам во избежание заведомо проигрышного для вас сражения отказаться от своих намерений и согласиться на заключение мирного договора на условиях, которые будут подробно оговорены в ближайшее время.

Скептично изогнув бровь, королева ухмыльнулась.

— Что же это османы, столь гордые величиной и силой своего флота, просят мира, даже не вступив с ним в сражение? Ещё и прикрываются тем, что, якобы, пекутся о моём заведомо проигрышном положении. Немедленно покинь мой корабль, пока я не лишила тебя жизни, и передай такой ответ вашему падишаху: порою очевидно превосходящая сила оказывается ничтожной в сравнении со стремлением к победе и уж тем более к мести. А эта война и есть стремление Генуи заставить османов заплатить за их ошибку. Сражение состоится на рассвете нового дня, и мой флот нанесёт удар со всей возможной силой. Прочь!

Гонца увели и, раздражённо нахмурившись, Эдже огляделась на палубе. Все взгляды были обращены к ней: настороженные, мрачные и одобрительные.

— Немедленно начать подготовку, — громко велела она, остановив взгляд на адмиралах. — Адмирал Капрано, от вас жду доклада по окончании подготовки о её результатах. Вас же и назначаю руководить ею.