Я опустилась на колени и закрыла лицо ладонями.
Сломанное перо было уже непригодно, и я долго искала новое. Насилу нашла.
Макнула в чернильницу, осторожно стряхнула излишки.
Перо царапнуло чистый лист бумаги, но оставило лишь грязный расплывчатый след.
Я непонимающим взором глядела на него целую минуту, наверное, пока не поняла, что я забыла его очинить.
Долго искала перочинный нож в ящиках стола, наконец нашла рядом с коробкой новеньких гусиных перьев. Осторожно обрезала кончик наискосок, придала нужную форму, провела тонкую борозду вдоль острого края и сделала насечки, чтоб хорошо набирались чернила. Пальцы двигались ловко, но как-то отдельно от моего сознания, сами собой вспоминали нужные движения.
Теперь линии выходили идеально. Изящно и ровно, как в детстве на уроках чистописания.
У меня не было гувернантки, ко мне не ходили учителя, как к другим девушкам благородного сословия. Родители предпочитали учить меня сами. За каллиграфию отвечал отец. С его скрупулёзностью и любовным отношением к бумагам лучшего преподавателя трудно было бы сыскать. Он всегда гордился успехами своей ученицы.
Часто рассказывал мне, что люди даже не догадываются, как много можно узнать о человеке по одному лишь почерку, даже не видя его лица. Мелкий или крупный почерк, закруглённый или заострённый, наклон вправо или влево, размер полей, расстояние между буквами, любовь к завитушкам или резким вертикальным линиям, ровные или «ползущие» вверх строки…
Мой всегда был средним. Идеальным почерком старательной ученицы. Не слишком крупные и не слишком мелкие буквы. Прямые, как по линейке вычерченные строки. Аккуратные заглавные. Плавные линии и ровные очертания букв, которыми можно было бы заполнять образцы в прописях для малышей.
Я всегда старалась держать лицо. Не расстраивать родителей, которые и так в жизни натерпелись. Не отвлекать брата от его проблем. Не огорчать дядю и тётю. Покорно следовать правилам, которые навязал мне фиктивный муж.
Идеально ровный фасад.
Ничего, что могло бы выдать окружающим бушующие внутри шторма.
Сегодня я увидела, что бывает с красивым фасадом, когда стихия разрушает дом изнутри. Не хочу, чтобы тоже случилось со мной. И поэтому…
Поэтому я должна ему кое-что сказать. Даже если он не желает меня слушать.
Ровные линии, идеальные буквы. Перо легко и уверенно скользит по бумаге, оставляя след.
Я всё-таки оставлю след в его жизни, пусть такой хрупкий и невесомый, как чернила на бумаге, которую так легко смять в руке или бросить в огонь. Но разве существование наше в чужой жизни — не вещь, ещё более хрупкая? И порой люди выбрасывают нас из неё так же легко. Иногда убирают на дальнюю полку, если надоедает, и мы покрываемся там пылью. Иногда выпускают из рук, если тяжело становится нести. И тогда мы падаем и разбиваемся. А нас выбрасывают как мусор.
Да, наверное, когда переболит, я снова почувствую себя не вещью, а человеком. Который идёт по своей дороге, запрокинув голову, и смотрит в небо, и ловит губами снег.
И в душе прорастут новые волшебные цветы.
Но сегодня всё во мне застыло, как мёртвый камень.
«Прости, что пишу это письмо, вместо того чтобы поговорить. Но я просто не смогла тебя найти. А даже если бы и смогла… не уверена, что у нас получился бы разговор. Никогда ведь не получались, правда?
И знаешь, в конце концов я смирилась с тем, что твоё молчание и эта стена между нами — твой выбор. И сколько бы ни билась, я не смогу это изменить. Я уважаю этот выбор. Но кое-что сказать всё же должна.
Жаль, что мы так и не смогли возродить Замок пепельной розы. Волшебные замки всегда чувствуют то, что скрыто. И пепел осыпавшихся лепестков тому подтверждение. Мы не смогли его обмануть. Видимо, эта затея с самого начала обречена была на провал. Как и наш брак.
Потому что брак не должен быть построен на лжи.
А в фундаменте нашего была ложь.
Грандиозная ложь. И я хочу признаться в ней сейчас, пока не стало слишком поздно.
Ты говорил мне когда-то — так давно, будто это было в прошлой жизни! — что тебе не нужна жена, которая будет обременять тебя… чувствами. А я уверила, что не нужно бояться этого со мной. Что моя давняя влюблённость прошла, как детская болезнь.
И поверь, я очень старалась быть для тебя такой, как ты хотел — идеальной светской женой, холодной и благовоспитанной. Честно!
Но не смогла.
Именно поэтому я не могу больше продолжать. И не стану ждать, пока ты сам вышвырнешь меня из Тедервин — и из своей жизни.
Поэтому я… помогу тебе принять решение, которое ты хотел, но колебался.
Потому что я люблю тебя»
Немного песка из маленькой песочницы, чтоб чернила скорее высохли. Встряхнуть, сдуть лишнее. Аккуратно придавить уголок письма тяжёлым пресс-папье, чтоб не упало куда-нибудь со стола.
Едва не забываю важную деталь.
Помолвочное кольцо снимается легко — мои пальцы для него всегда были слишком тонкими. Сиротливо сверкнула пустая рама без камня, которое так и осталось на руинах прежнего Замка пепельной розы. Быть может, когда-нибудь они дождутся правильных хозяев.
Со вторым, обручальным, справиться оказалось намного сложнее. Пальцы дрожали, быть может поэтому тонкий золотой обод никак не хотел сниматься. Но моя решимость была сильнее.
Воспоминания острыми шипами впились в сердце. Наша свадьба — и мой путь к нему по дороге из пепла. Пророческий путь. Я ведь знала тогда, сколько боли принесёт мне наш недолгий брак! Но как мотылёк на пламя летела вперёд, где-то в самом тайном уголке души храня надежду — надежду, что на этом пути из пепла меня подхватят его руки и помогут идти. Что мы преодолеем его вместе, как это было в день нашей свадьбы.
Не вышло.
В моей жизни словно кто-то выключил свет. И стёр все краски.
Только серый пепел, и нет рядом сильной руки, на которую я могла бы опереться. Я снова одна.
Чемодан оказался слишком тяжёлым для меня, и я оставила бредовую идею взять все свои вещи. Кое-как завернула в одну из нижних юбок самое необходимое. Заледеневшие ноги, которых я почти перестала чувствовать, напомнили о том, что где-то под диваном должны быть туфли.
Хотя бы в этот раз я отправляюсь в путешествие не босиком и одетая.
Видимо, всё-таки поумнела.
Уже у самой двери вздрагиваю и снова возвращаюсь к столу. Кажется, мне слишком сильно не хотелось это делать, раз я забыла самое главное.
Снова беру перо и решительно вписываю в пустую строку свидетельства завтрашнее число.
— Без приказа Его сиятельства не могу закладывать карету…
Кучер артачится. Он единственный из всех слуг не был отпущен герцогом из Тедервин на «выходные». Всё-таки у хозяев Замка всегда должна быть возможность его покинуть на случай экстренной ситуации. Моя именно такая.
Включаю «герцогиню». Пока у меня есть полное право. Я предусмотрительно выбрала завтрашнее число. Не сегодня. Сегодня я ещё могу приказывать.
— Как герцогиня Морриган я требую к себе почтительного отношения. Немедленно выводите лошадей.
Папа говорил, что лучше всего слушаются тех, кто говорит тихим уверенным голосом — люди невольно напрягают слух и потому с большим вниманием относятся к сказанным словам. К тому же человек, за которым реальная власть и сила, не будет повышать голос, чего-то громко требовать, кричать и топать ногами. Окружающие «считывают» такое интуитивно.
Кучер — жилистый и слегка сгорбленный мужчина средних лет с седыми бакенбардами и красным, видимо от возлияний в долгие периоды ожидания, лицом. Умолкает, бросив на меня острый взгляд, и в конце концов подчиняется. А что ему ещё остаётся делать? Я немного расслабляюсь, отрешённо наблюдая за тем, как он долго и старательно запрягает коней в ту самую карету, в которой мы прибыли сюда с Дорном. До моего сознания долетают лишь обрывки его бурчания.
— …И почему этим господам вечно не живётся спокойно!.. Молодые, здоровые, денег куры не клюют, им бы в потолок плевать, да деток рожать… Так нет, и эта туда же… Хозяин тоже ни свет ни заря разбудил, лошадь ему подавай… И ведь говорю я ему, туман как сметана густой, и лошади ноги переломаете, и себе шею… не слушается! Упрямый. Вот как вы… прямиком в туман и ускакал! Без плаща, да без головного убора… в эдакий холод… А сейчас там и вовсе подморозило, скользко, а подковы летние, без шипов… Своих-то девочек я перековал уже, а господского коня без повеления не трожь…
