Я бросилась к нему… ну, как бросилась, скорее — проковыляла, ойкая от последствий в ушибленной пятой точке. Постеснялась повиснуть на муже с объятиями и просто села рядом. Я дышала не менее тяжко. Мы были как два пса в жаркий день, которые очень долго бежали, а теперь сели, свесив язык.
— До чего же… вы, женщины, упрямые создания. Столько лишней болтовни. Еще немного, и я бы опоздал тебя бросить.
— Н-ничего страшного. Если ты еще разок в этом деле опоздаешь, я только за.
Я сидела рядом, прижавшись плечом, и заглядывала ему в лицо. Живой! Боже мой, живой… Больше всего на свете хотелось мне зацеловать его до смерти. Но я не решалась. Разве что…
— И к-кстати, н-насчет новых мужей я поняла. Так и быть, учту твои… пожелания. А вот насчёт ребёнка… возражений я не услышала!.. Для этого замуж не обязательно!
Дорн не поддался на провокацию в этот раз. Усмехнулся, всё ещё тяжело дыша и глядя перед собой.
— Вы посмотрите на неё… И никак она не угомонится… вот же бедствие на мою голову!
Наощупь он нашёл мою руку и крепко сжал ладонь, до боли сдавливая косточки.
В этот миг тонкий изогнутый стебель отделился от «заплатки» и потянулся к нам, как живой. Остановился прямо напротив наших лиц. На нём было один-единственный бутон, прекрасный как мечта. Казалось, ещё чуть-чуть, и чудесные лепестки распахнут венчик. Может, сегодня и впрямь день чудес?
Дорн протянул к нему руку. Тот пугливо отдёрнулся, увернулся.
А когда мой муж снова заговорил, в его голосе не было больше ни следа улыбки.
— Знаешь, Элис… я впервые в жизни в таком тупике. Кажется, что бы ни решил, моё решение так или иначе не принесёт ничего, кроме боли.
Резким выпадом он схватил и стиснул в кулаке упрямый колючий стебель. На каменный пол упали капли крови.
Моё сердце сжалось. И по этому тянущему, болезненному чувству я безошибочно поняла, что решение, о котором говорит Дорн, так или иначе касается меня. Тихо-тихо я ответила:
— Может, иногда лучше ничего не решать. И довериться судьбе.
С лёгким звоном лепестки распустились. Пепельная роза, во всём великолепии своей нежной и печальной красоты — совершенная и хрупкая.
Дорн оставил мою ладонь и, не отпуская стебля левой рукой, сорвал цветок. Только теперь он повернул голову и пристально посмотрел на меня. Мне стало страшно от его взгляда — как будто он принял решение только что. Но мне об этом не скажет.
— Запомни, малышка. Судьба благосклонна только к тем, кто ей перечит и плывёт против течения. Тех, кто ей доверяется, она размазывает о скалы.
И он вдел розу в мои волосы.
Повинуясь наитию, я подалась вперёд, чтобы поцеловать его в щёку.
Дорн удержал меня за плечи и покачал головой.
— Но… Я просто хотела сказать «спасибо»…
— Поверь, Элис. Тебе не за что меня благодарить.
Твёрдость его пальцев на моих плечах. Запах кожи так близко — смешанный с каменной пылью и пеплом, сводящий с ума. И снова это мерзкое ощущение прозрачной стены между нами, через которую не пробиться, как не пытайся.
Мы смотрели друг другу в глаза, и мои невысказанные обиды повисли в воздухе немым укором. Как же я устала от недосказанности! Недоверия. Молчания.
— Элис, помнится — мы куда-то шли, — сухо проронил Дорн, убирая руки с моих плеч.
— Да… куда-то шли.
Вспомнить бы ещё, куда.
Я встала, нелепо покачнувшись. Поморщилась от боли в пояснице — всё-таки, приземлилась не очень удачно. Дорн следил за мной с мрачным лицом.
Отвернувшись, чтобы не видеть его больше и перестать уже играть в эту изматывающую игру — «разгадай сто оттенков молчания собственного мужа» — я положила руку на перила лестницы, сделала шаг. Получилось с грацией беременной утки.
Дорн догнал меня на середине пролёта, удержал за локоть.
— Обойдусь без завтрака. Пойдём-ка, уложу тебя обратно в постель.
Нотки беспокойства в его голосе меня немного ободрили. Вдруг захотелось, как в детстве — заболеть, и чтобы вокруг тебя хлопотали, и дарили нежность и ласку…
Вот только нежность и ласка — это вряд ли про наш брак. И максимум, на что я могу надеяться — это скупая забота. Хотя и это неплохо, конечно. Но не заменяет.
Я попробовала отказаться и заверить, что со мной всё в порядке, но Дорн настоял и вернул меня обратно в комнату. Вот только рядом не остался. Ушёл тут же, как только я забралась с ногами под плед. Словно даже лишняя минута со мной наедине была ему в тягость.
Когда полчаса спустя он пришёл снова с подносом, на котором красовался «холостяцкий завтрак» в виде нарезанного холодного мяса и сыра с фруктами, я сделала вид, что сплю. Сквозь ресницы наблюдала за тем, как он осторожно ставит поднос на пол возле дивана. А потом садится на край постели.
И снова я сбита с толку.
Если пришёл разбудить, почему же не будит? Если только принёс завтрак, почему не уходит?
Зачем смотрит на меня так, что каждый миллиметр кожи под плотными слоями ткани начинает гореть? И где прячет этот взгляд, когда я рядом и не сплю, когда мечтаю о его поцелуях, когда волком готова выть от его холодности и льда в серых, как северное небо глазах?
На мои щиколотки поверх пледа легла тяжёлая ладонь. Медленно двинулась вверх, прижимаясь к телу и обводя его очертания. Икры, колено, линия бедра, плавные изгибы и впадина талии… я снова разучилась дышать, весь мой мир снова сузился до расстояния меж нами, и я боюсь открыть глаза, чтобы не разрушить момент…
Его ладонь уже на моём плече. А потом, помедлив, кончиками пальцев Дорн касается моих губ. Осторожное прикосновение. Щекотно, горячо, дразняще. От одного уголка рта к другому. Плавно обводя контур. Поглаживая, лаская.
Какое-то горячее чувство взорвалось у меня в солнечном сплетении.
— Просыпайтесь, моя маленькая герцогиня! Завтрак в постель. Только не вздумайте рассказывать никому в свете — это повредит моей репутации.
Какой, прости господи, завтрак?! Я готова была вместо завтрака съесть его самого. Очень странное желание для невинной благовоспитанной девушки, каковой я себя считала совсем недавно.
То ли я задышала как-то сердито, то ли Дорн понял, что я уже проснулась — но он встал с постели и не говоря больше ни слова, вышел из комнаты.
Мне не оставалось ничего другого, как возмущённо зарыться в подушки. Мысли метались, эмоции раздирали… И где-то посреди всего этого сумбура родилась идея.
Сначала я гнала её, невозможную и стыдную. Но чем больше гнала, тем настырнее она возвращалась.
Когда я снова проснулась, за окном уже гасли последние лучи короткого бледного осеннего дня. Наступал вечер. Так много сплю в последнее время… такое чувство, будто из меня тянут энергию.
Я полежала немного на спине, раскинув руки, и вспоминая, где я, что я, и какой сейчас день.
Потом резко села, повернула голову вправо, увидела на подушке цветок, а на полу поднос. И всё вспомнила.
Роза была так свежа, будто её сорвали только что. Лепестки слегка трепетали и по-прежнему испускали дивный аромат.
Кажется, мы на верном пути. Ещё чуть-чуть, и Пепельная роза окончательно расцветёт. И тогда… что тогда? Я не знала, но была уверена, что всё изменится. Что-то непременно произойдёт.
Резким толчком крови напомнила о себе идея — та самая, что появилась в моей голове после визита мужа, и которая за время сна и не думала меня покидать, а лишь расцвела буйным цветом.
А собственно… почему я её с таким упорством гоню?
Что мешает воплотить в жизнь? Кроме собственной гордости.
Но с гордостью Элис Шеппард распрощалась в тот миг, когда согласилась стать фиктивной Элис Морриган. А значит, нечего терять.
Страх и предвкушение будоражат кровь. Откидываю покрывало. Кончиками пальцев босых ног — по холодным камням. За окном стылый ветер рвёт голые ветви деревьев. И слегка дрожат стёкла под напором стихии.
Ещё сильнее бушуют эмоции у меня внутри. Я словно собираю их в кулак для решающего удара по незримой стене.
Нетерпеливо роюсь в чемодане. На дне его нахожу то, что искала. Ночная сорочка — белая как снег, с тонкими лямками, отороченная на груди и у подола изысканным кружевом. Безумно красивая вещь. Лучшее из всего, что подсунула в мою поклажу неугомонная Тилль. Я не надевала её лишь потому, что у этой чудной вещицы есть один-единственный недостаток. Она почти прозрачная.
