— Прогулка, например. Все остальное ведь не наше дело, так?
Миф внимательно слушал, что я несу.
— Значит, обман?
— Нехорошо, конечно, — согласился я.
— Но это не давление, — сказал Миф.
— Да, — сказал я. — Не давление.
Далось ему это давление. Обман не лучше. Найти легко. А вот как сделать чужое своим?
— И потом, этот морской ботаник способен на все.
Взошедшее солнце согрело землю. В небе появились кучевые облака причудливой формы.
На холме завиднелся город. В столицу по дороге стекались актеры, писатели, ученые из окрестных вилл. Мы влились в их поток.
Одни пейзане были на повозках, другие несли свой товар в корзинах. Держа их в руках, женщины переходили по мосту.
Сразу за мостом начинался городской парк.
Кроны деревьев, расположенных друга от друга на равных расстояниях, были одинаково хороши: пышные, будто взбитые.
Туземцы несли кур, гусей, поросят, овощи и фрукты, рыбу. Попадалась дичь.
Куклы были сделаны превосходно. Они были неотличимы от людей. Я не верил своим глазам. Мы изготовили реальную жизнь.
У городских ворот юристы остановили нас.
— Вам в салон.
Мы углубились в лабиринт узких улочек. Дома были сооружены из добротного камня. К фасадам были приколочены вывески. В этом квартале обитали шарлатаны.
— Обожди меня, — сказал я Мифу.
Надпись на двери гласила: «Канализация».
Это означало, что сориентировался я верно.
Приемная была заполнена, преимущественно важными лицами. Не обращая ни на кого внимания, я вошел в канцелярский магазин.
В нем сидел секретарь Опыт. Он правил ногти, и так встал мне навстречу.
— Перерыв, — объявил он.
Я повел носом. Из-за двери кабинета с табличкой «Бачок» явственно доносился запах сигаретного дыма.
— Нет приема, — артачился Опыт.
Я отстранил его, как несущественную преграду.
Облаченный в мундир с блестящими пуговицами Офис писал за большим столом. Сигарета дымилась рядом с внушительной печатью.
Ее четкие оттиски, перекрывая друг друга, виднелись повсюду — Офис развлекался.
Такие же оттиски были на коммерческих свитках Штампа — никто и не думал усомниться в их происхождении. Вот и прекрасно. Отлично, что они все заурядные жулики. Вскроется уловка, а кто совершенен?
Писарь любовался штампом, как бесценным сувениром, благоговейно установив его в центре стола. Лазейка, но не ересь. Офис заложил перо за ухо и недовольно протянул мне руку.
— Нужно было предупредить, — пробулькал он.
— Вроде никто не возмущался.
— Они еще не знают, как это делается. Нужно уважать их чувства.
— Чего? — протянул я.
Офис принял все за чистую монету. Будто этих дубин нужно воспитывать.
— Вот я их и воспитываю, — сказал я вслух.
— Они ожидают с раннего утра.
— Да дебош с ними. Бревна ходячие. Что же ты пораньше не пришел? — ехидно спросил я.
— Я здесь с рассвета! — возмущенно сказал Офис. — Каждый день. Тогда как вы все это время… вообще неизвестно где прохлаждаетесь. Будто это досуг.
— Зачем так стараться? — Я нарочито равнодушно зевнул. — Как на уроке.
— Ну, знаешь! — задохнулся Офис. — Я не знаю, кто тебе дает такие полномочия…
— Так-так?
— Я считаю, что мы должны добросовестно выполнять то, что нам поручено.
Доказать, что ты — не ты. Совсем не хотелось никому ничего доказывать в механической модели, где и так все ясно, и каждое действие определяет последующее.
— Кто его знает, что нам поручено, — обронил я.
— Есть правила. Рекомендации. Что можно, что нельзя. Главное — соблюдать внешнюю канву. Показать — значит доказать. Здесь начатое дело продолжится и завершится само собой. Здесь форма определяет содержание. Одиночество больше никому не грозит. Ну, а подручные средства, — Офис с нескрываемым обожанием глянул на вожделенную печать, — каждый волен выбирать любые. На то мы и люди. Все подчинено общей цели — празднику. Для этого мы все и собрались. Никто не против, заметь.
Да, подумал я, в жизни Абсурд тоже всех собирал. Объяснял, что свобода — в умении договориться. Отдельно от всех. Раз — и сговорились, что Офис будет чиновником, Штамп — коммерсантом, Тюфяк — управляющим нового мэра.
Но все равно все флюгеры были по отдельности, а здесь все скованы, как броней, неживой моделью, и кем тебя назовут, тем ты и будешь. Или винтик, или пустое место. Свободное. Выбор? Сама модель — огонь, который не жжет.
— Ладно, не куксись, — сказал я. — Выкладывай, что за обстановка.
Офис уселся поудобнее в жестком кресле с высокой спинкой. Тусклый свет из длинного окна ложился на его плечи и затылок.
— В общем, так. Обстановка нормальная. Бум и Лагуна подрались. Но их развели. Здесь от таких замашек придется избавляться. Характер выказывать не надо. Темперамент — сколько угодно. Только свое отношение. Лагуна еще и объелся. Это же ненормально. Не рассчитал сил. Есть же порции. — Офис запнулся, как бы вынужденно добавил: — Бедняга. Бренд личность… неуравновешенная. Ну, ты сам с ним… Население города, на сегодняшний день…
— Что значит — на сегодняшний день? Ожидается прибавление?
— Естественно, — сказал Офис. — У бренда уже — наследник. А, кстати. Каков твой вклад? Чем ты занимался? Не увиливал?
— Я вел учет дичи, — я следил за лицом Офиса и добавил: — И рыбы.
Офис кивнул и, как ни в чем не бывало, продолжал методично обрисовывать демографическую картину. Все весьма складно. И с мужчинами, и с женщинами, и с их младенцами. Что за торжество. Я развалился в углу на сундуке, рассматривая канцтовары.
Мое внимание привлекли скульптурные часы. Автомат, изготовленный в виде мальчика, писал, обмакивая перо в чернильницу. Меxаническая девица играет на рояле, грудь ее поднимается и опускается, будто она дышит.
Я, не отрываясь, наблюдал за одинокими фигурами. Они ни на что не рассчитывали, ни о чем не просили.
— Время ненастоящее, конечно. Но точное, — пояснил Офис, будто это имело значение.
Если никакого времени не станет, они все равно будут продолжать свои бесполезные движения.
И даже сломавшись.
Офис снова закурил, на сей раз вместе со мной. Он затянулся сигаретой.
— Мне не совсем понятна цель модели, — гнусаво сказал он.
— Каждый играет свою роль, — рассеянно сказал я. — Есть правила…
— Мне все это объяснили.
— Вот видишь. Что можно, чего нельзя.
— Так. Что можно?
Я усмехнулся.
— Можно сыграть по-крупному, ничем не рискуя.
— А чего нельзя?
— Да ничего. Ты что, вчера родился? Все можно. Как в жизни. Ошибаться, к примеру, нельзя, но разве это кого-то останавливает?
— То есть? — ошеломленно сказал Офис. — Могут и…?
— Обманут за милую душу.
— Если так, то значит, можно. Кем-то разрешено.
В дверь робко постучали. Я с сожалением встал. Офис с ожесточением замахал руками, разгоняя дым. Курить, очевидно, было нельзя.
— Ладно, не кисни, — сказал я.
— Хорошо. — Офис снова прятал взгляд. Привычка взяла верх.
— У тебя прямой связи с салоном случайно нет?
— Нет. — Сухарь даже не улыбнулся. Какая выдержка. Трудно до него достучаться. А ведь он брат мой. По плоти и духу. А может, там, в скорлупе, ничего и нет?
Перерыв закончился. В дверь протиснулся очередной проситель. Взгляд без выражения переходил с места на место.
— У меня требование о выселении соседей, — сказал он.
Я недоверчиво прислушивался к его голосу, как к чему-то невероятному. Рот приоткрывался, и язык проделывал артикуляционные движения. Всё было натурально. Приём продолжался.
В моё отсутствие Миф вёл приятную беседу с селянкой. Он распрощался с ней, приложив руку к груди.
Навстречу копытами по мостовой процокала лошадь, запряжённая в повозку. Во всём проглядывала некоторая театральность. Но это не портило общего впечатления. По дороге попадались группки горожан, степенно следующих к рынку.
С балконов высовывались хозяйки, вытряхивающие постели, лавочники открывали свои лавки, а над черепичными крышами разлетались голуби. В подвальчиках виднелись ремесленники в фартуках.
