— Вот как? — сказала Топ насмешливо.

Она смотрелась в нашей пьяной компании. Она была в тонкой маечке, облегавшей красивую грудь.

— Сейчас таких роботов делают, — сказал Бум. — Я сам видел.

— Что ты видел? — спросил я.

— Снимает человек шляпу и говорит: «Здравствуйте», — сказал Бум и обвёл нас круглыми диковатыми глазами. — А это робот.

— Здравствуйте, — сказал я, и все засмеялись.

— А знаете, — сказала Топ, — нам говорили, когда человек хмелеет, у него ослабевают социальные связи, и остаются одни инстинкты. Значит, человек действует механически.

— Я всё-таки робот, — сказал я с удовлетворением. — Спасибо, Топ.

— Я же не про тебя, — сказала она.

— Обрываются, значит, социальные связи, — сказал Бум.

— Ослабевают, — поправила его Топ.

— Всё равно, — сказал Бум. — А чем объяснить тот факт, что людям свойственны общие застолья? Нет уж. Изобилие роднит людей.

Топ промолчала. Она была чудесной девочкой, хорошо воспитанной и здравомыслящей.

— Роднить-то роднит, — сказал я, — да только не успеешь побрататься, как все вокруг уже не говорят, а хрюкают.

— Не будем спорить, — отмахнулся Бум.

— Я и не спорю, — сказал я. — Я хрюкаю.

— Брось.

— Всё, — сказал я.

Мы продолжали инициативно брататься, чтобы отличить суетливую человеческую сущность от гордого животного братства, и я себя не сдерживал, будто угодил в каменный век.

Кому нужны все эти нарядная многогранность, вселенский кругозор, артистическая всеохватность!

Ведь никому абсолютно ничего не угрожает. Никакой угрозы нет, ни внешней, ни внутренней. Чем больше я пытаюсь всем угодить, тем меньше это им подходит.

Мир не тронь, а ему о нас позаботиться — всегда пожалуйста. И больше никакой опасности. Никто не думает кардинально менять жизнь, максимум, чего хотят искатели приключений — это всего лишь все приукрасить.

Комната плыла куда-то и никак не могла уплыть. Бума рядом уже не было, куда он делся, я не знал. Не неандерталец Лагуна, не пролетарий Бум, а я, светлая голова, надрался самым наглым образом.

Помню, что поднялся наверх, походил там со своей опухшей рожей, цепляя всех подряд. Главное, я помнил зачем-то, что невозможно никого подвергнуть реальной опасности. Я опрокинул пару столиков, но всё было улажено, иначе как бы я смог беспрепятственно колобродить дальше?

А я поднялся на террасу, свесился через перила и чуть не вывалился, и жалел об этом, думая, как бы эффектно завращалось всё в глазах.

В глазах и так вращалось, но хуже было то, что я совсем отупел и говорить уже не мог.

Потом меня кто-то усадил рядом с собой, наверно, кто-то из наших, и я слышал сквозь туман бубнящие голоса и, привалившись к стене, забылся.

Сколько это длилось, не знаю, но стал я приходить в себя от прохлады вокруг, и ещё оттого, что сзади меня кто-то трогал.

Я разодрал глаза щёлочкой и, туго соображая, обнаружил, что лежу на нескольких стульях, свесив одну руку до полу и щекой прилипнув к обшивке стула.

Я оторвал голову от стула, это удалось с трудом, и с ещё большим трудом провернул её, так, что шея скрипнула.

Надо мной кто-то стоял, вплотную к спинкам стульев. Вначале я видел только расплывчатое светлое пятно, а потом, вглядевшись, увидел, что это Топ. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами и деликатно касалась моего плеча. Она убрала руку, затем вновь тронула моё плечо и тихо покачала его. В её глазах был спокойный, живой интерес и лёгкая грусть. Я резко дёрнулся, пытаясь встать, испугав девушку, и скатился, как куль, на пол.

Топ быстро обошла стулья и заботливо помогла мне подняться. Тихо постанывая и мыча, я сел на стул, а Топ стояла напротив меня. Добрая душа, она пришла, чтобы разбудить меня.

Мы были одни на пустой террасе, и я понял, почему так прохладно — дул пронзительный ветер с океана и мотал упавшие салфетки, прибивая их к ножкам стульев.

Было очень темно, и только рядом на стене горели жёлтые матовые фонари.

Я потряс головой.

— Ты себя плохо чувствуешь? — участливо спросила Топ.

— Да… нет, — проговорил я сухим ртом. В горле тоже было сухо. Я нашёл руку девушки и сжал.

— Спасибо тебе, — сказал я.

— Ну что ты, — сказала Топ. — Я просто вспомнила, что ты здесь… остался, и что холодно становится.

Я закивал. В голове всё ещё клубился туман. Топ стояла в одной маечке на свистящем ветру.

— Ты простудишься, — сказал я.

— Нет, — сказала она. — Наоборот, даже приятно.

Что-то выросло у входа. Топ бросила туда долгий взгляд, и я тоже посмотрел. Вначале я даже не понял, что это, содрогнувшись внутренне. Это стоял Шедевр, заслоняя вход, стоял неподвижной горой и молчал, и тёмные глубокие глазницы были направлены в нашу сторону, и жёлтый фонарь у входа превратил его лицо в древнюю маску дебоша, рельефную, жестокую и пугающую. Руки были сплетены на груди, а ноги-колонны широко расставлены.

— Вы здесь… — сказал он негромко.

Он легко нырнул в узкий дверной проём и исчез, будто его и не было.

— Ужас, — сказала Топ, глядя своими большими глазами на то место, где только что стоял оборотень. — Я боюсь его.

Я поднялся, размял онемевшие члены, легонько, чтобы не обидеть, охватил Топ за плечи и подошёл с ней к краю террасы. Ветер развевал и путал пушистые её волосы.

— Не надо его бояться, Топ, — сказал я. — Он очень хороший.

— Наверно, — сказала Топ. — Но когда он смотрит, дрожь берёт.

— Он очень добрый, — сказал я.

Мы постояли, и Топ сказала:

— Пойдём. Я замёрзла.

Было очень поздно. Людей было мало. Этот кабак не из тех, где веселятся всю ночь.

Проходя через второй этаж, я отметил, что он почти опустел. Внизу также почти никого не было. За стойкой прохаживался, чтобы не уснуть, Штамп в белой куртке. Глаза у него были сонные. У стойки были только Корка, Фат и две девушки с ними.

— Давайте к нам! — сказал Корка, улыбаясь. Глаза у него закрывались сами собой.

— Что будете пить? — спросил Фат. Он держался молодцом. За свою подружку.

— Мне бы водички, — смиренно сказал я. — Обычной.

Штамп со скучной миной открыл бутылку минеральной воды.

Я выпил полстакана лопающихся пузырьков. Вода щекотала горло.

— Теперь лучше, — сказал я. — Топ, может, присядем?

— Конечно, — сказала Топ.

— Если я сяду, то усну, — сказал нам вслед Фат. — А я ещё спать не хочу-у… Правда, рыбочка?

— Ты ещё совсем свежо смотришься, — сказала ему «рыбочка». — Только, ради всего, не пыхти на меня.

— Не буду, — сказал Фат.

Мы с Топ уселись, и я стал смотреть на неё, какая она спокойно-уравновешенная, и смотрит перед собой, и на меня тоже, положив руки на стол.

Я смотрел на неё, потом осторожно взял её за плечи и мягко поцеловал в губы, она, раскрыв губы, вернула мне поцелуй, ничуть не смутившись, как послушная пай-девочка.

Я почувствовал глубокую скрытую радость, глядя на ясные глаза Топ, на её позу, исполненную небрежной грации, и это чувство не было похоже ни на какое другое.

И я негромко рассмеялся — так хорошо было на душе.

— Ты чудная девочка, Топ, — сказал я.

Топ мягко улыбнулась и — радость — осталась прежней, своим спокойным взглядом посмотрела по сторонам и снова улыбнулась мне.

В помещение, громко разговаривая, как всегда бывает с улицы, вошли трое жадин и белокурая женщина.

— Я говорил, что будет открыто, — сказал один мужчина, высокий толстяк с одутловатым лицом.

— Я вообще не знал, что это место работает, — сказал другой. — Я раньше был здесь. Ничего такого не видел. — Он шагнул к стойке.

Третий мужчина подтащил стул поближе и усадил женщину.

— Сейчас ты согреешься, — сказал он.

— Издалека? — спросил Корка.

— Из порта.

— Ого! — сказал Фат. — За сколько?

— Да мигом, — сказал второй мужчина, лысеющий и с усиками. Он был не прочь поговорить. — Решил, чем плестись, попытаю счастья, и помчал. Съехал с трассы и по каким-то тропкам… Добрались. Увидел огни и сюда. Удачно добрались. Так, Студия?