— Сытый я стал, — сказал Бум. — Спокойный. Женился я, ребята.

— Что за вздор! — вырвалось у Лагуны.

— Угораздило, — сказал я. — Как же ты так оплошал?

— Да как… — улыбнулся Бум. — Известно как. Быстрые ножки, алые губки… Закружило.

— Н-да, — сказал Лагуна. — Дети есть?

— Будут, — сказал Бум. — У меня будет большая семья. А мне нравится, как хотите. И не тянет никуда. Ночью остановишь машину, остыть, разляжешься на траве, заложишь руки за голову и думаешь — хорошо!

Он был миролюбивым парнем, симпатягой, и теперь всё меньше в нём было безотказной экспансивности, присущей его натуре.

— Это, конечно, неплохо, — рассеянно сказал Лагуна. — Без няньки.

Я был уверен, что он сейчас мыслями ушёл к обсерватории, к высокогорью, где он будет рядом с Мимикой. Мимика хорошая девочка, но мне она всегда казалась несколько бесцветной, а тут раз и — чувство. Раньше это слово нас очень смешило. Смешное слово.

— Значит, гуляем в последний раз? — сказал я.

— Почему в последний? — сказал Лагуна. — Я думаю, мы ещё увидимся.

Я горько усмехнулся.

— Разве что случайно.

— Мир тесен, — сказал Бум. — Увидимся.

— Моё окно всегда открыто, — сказал я.

— Я, пожалуй, тоже пойду, — сказал Лагуна.

— Пока, Лагуна, — сказал я.

Я хотел сказать «прощай».

— Пока, Пик, — сказал Лагуна.

— Ты уходишь? — спросил Бум.

— Да, мы пойдём, — сказал Лагуна. — Я провожу Мимику.

Он тоже ушёл. Я запомнил его последнюю улыбку.

— А как ты с женой живёшь? — спросил я у Бума.

— Знаешь, неплохо. Совсем неплохо.

Я покивал понимающе и сдвинул две бутылки боками.

— Напьёмся? — сказал я.

— Можно, — сказал Бум. — Сегодня можно.

Мы быстро допили оставшееся в бутылках. Лицо, начавшее было размякать, снова окаменевало. В голове зашумело.

— Тебе потише надо, — сказал Бум. — У тебя вон какая фора.

— Чепуха, — сказал я.

По лестнице спускались Корка и Фат с девушками.

— Вы, ценители! — весело сказала Дар, заприметив нас. — Хватит вам!

Я повернул голову. Бум уже шёл обратно с пузатым графином. Это был коньяк, и отличный.

Это было то, что я хотел. Самодельные обстоятельства.

— Потише ты, — снова сказал Бум.

Он сходил ещё раз к стойке и принёс какие-то жёсткие худые колбасы. Вкус уже не ощущался. Я грыз кусок колбасы и пил соус. Дар, покачивая бёдрами, подошла ко мне и положила руки на плечи. Я налил из графина и протянул ей.

— Не хочется, — сказала Дар. Она посмотрела на меня и сказала: — Если ты настаиваешь… — Она осторожными глотками отпила немного, пробуя, и опорожнила вслед за этим весь бокал.

— Вот теперь ты мне нравишься, — сказал я, еле двигая губами. — Садись, — хлопнул я по колену.

Дар преспокойно села на моё колено и отломала кусочек колбасы, отправив его в рот.

— Какая вкусная колбаска, — сказала она.

— Хоть буду знать, — сказал я, отрывая новый кусок.

Корка, Фат и Топ стояли у стойки и разговаривали со Штампом. Они стояли очень ровно, и это меня удивляло. Не нужно им разговаривать со Штампом, подумал я.

Не нужно им разговаривать с муляжом. Это противоестественно. Особенно для Топ. Зачем ей это нужно?

К стойке подошло ещё несколько человек. Дар обхватила меня за плечи, и мы поцеловались. Бум с улыбкой смотрел на нас. Он, не двигаясь, потянулся только рукой и наполнил до половины три бокала. Напиток с бульканьем, порциями лился из толстого горлышка.

Я захотел на улицу.

— Постой-ка, — сказал я Дар.

Опираясь на спинку стула и стол, я поднялся. Голова сильно кружилась. Дар села на моё место.

— Ты куда? — спросила она.

— На улицу.

— Я с тобой, — сказал Бум.

— Я сам, — сказал я, еле ворочая языком. Соображал я, как мне казалось, очень ясно, только вот тело не слушалось. Я сделал шаг, и меня качнуло.

Я пошёл к выходу, мимо стойки, и меня очень сильно шатало, будто пол был палубой, и штормило. Все посмотрели на меня, но мне было всё равно.

По стенке я вышел на улицу.

Дверь у выхода была распахнута, и там стоял страшный шум, и галдёж, и было накурено. Я подумал, что это что-то вроде фильтра. Все, кто хочет удовольствий попроще и публику погорластей, оседают здесь. Диффер… как её… дифференц… даже подумать не могу. Разделение, короче.

На улице поднимался ветер, и океан шумел.

Здесь, на холме, ветер был особенно ощутим. Он был тёплый и упругий, и шёл плотной массой, как стеной. Было темно, только видны были далёкие огни на горизонте и фосфоресцирующие волны в океане.

В голове всё кружилось, и ветер обдувал меня. Я прислонился к стене. Мыслей никаких не было, только знакомое ощущение, будто всё нереально.

Ветер заметно крепчал, налетая тугими волнами, и гудел высоко над головой в звёздной мгле, и океан монотонно, волнующе вторил ему. Мне чудились голоса миллионов людей.

Я вернулся обратно и остановился у стойки.

Все — я плохо различал лица — замолчали.

— Что умолкли? — спросил я грубо. — Я мешаю?

— Кто это? — негромко спросил один вегетарианец у другого.

Тот что-то ответил, но я не расслышал. Топ с удивлением смотрела на меня. Я повернулся ко всем спиной и стал смотреть на перчатки, рядками заполняющие полки.

— Выбрать публику! — говорил Корка. — Это же не вещь.

— О чём вы? — говорила Топ чистым голосом. — Я вас не понимаю, Корка.

— А, не слушайте меня, я так, — говорил Корка. — Вы завтра точно уезжаете?

— Конечно, — спокойно отвечала Топ. — Я обещала…

Кому она обещала, я не разобрал. Вегетарианцы тоже разговаривали, громкими грубыми голосами. Мне показалось, что они говорят слишком громко, и это раздражало. Я опять описал разворот на каблуках и сказал:

— Вы что, потише не можете?

Они сразу замолчали, и Бум быстро подошёл к нам.

— Кто это такой? — уже в полный голос спросил один вегетарианец.

— В столицу их! — сказал другой, и третий тоже что-то сказал, но мне было этого достаточно, я уже себя не помнил, схватив перчатку со стойки, треснул одного вегетарианца, и она лишь зацепила его, потому что он отклонился, и я сразу кулаком въехал ему в челюсть, и он с грохотом упал на спину, а остальные отскочили и не шевелились. Трусы, подумал я. Ублюдки.

— А ну пошли отсюда! — заорал я сипло. — Что я сказал!

Мы с Бумом медленно пошли на чужаков, наклонив головы. Они попятились к выходу, развернулись и исчезли.

Я удовлетворённо посмотрел им вслед, покачиваясь с каблуков на носки, и туманным взором окинул всех вокруг, а Фат бесцеремонно нарушил молчание пьяным голосом:

— Это ты здорово его боднул. Зашевелился. Оживает.

Он вытаращил глаза на приходящего в себя с видимым удовольствием лежащего на полу.

— Пусть уползает… — пробурчал Бум, стоявший всё это время наготове.

Мы пошли к своему столику, не забыв ещё один графин. А удобно с этим Штампом, подумал я. Справедливый Витамин нас бы уже загрыз своими подсчётами.

— А помнишь, какие раньше были диспуты, — сказал Бум. — Когда мы в «Кратере» сцепились с той сворой из порта. Вот те стояли! Если бы не Шедевр, туго бы нам пришлось — ребята работали, как песню пели.

— Но Шедевр им показал, — сказал я. — Где у них пробел в познаниях.

— Что он им показал! — возразил Бум огорчённо. — Он их повыкидывал, как котят, вот и всё. Это не интересно.

— В общем, ты прав, — вынужден был я согласиться, подумав. — Получается очень просто. Бум, ты не забывай заезжать.

— Да что ты, — сказал он. — Конечно.

Дар с нами не было. Она куда-то ушла. Вместо неё к нам подошли Корка и Топ.

— А где Фат? — спросил я.

— Фат опять влюбился, — сказал Корка со смешком. — Он каждый раз влюбляется.

— Фат — это тот безумный толстячок? — спросила Топ.

Я посмотрел на неё. Волосы у неё были, как пушистое облако.

— Фат — наш мастер, — подтвердил Корка.

— Почему — мастер? — спросила Топ.

— Фанатик собирает робота. Сам, — сказал Корка. Он все знал. — Робот будет, как живой.