Сердце Ани дрогнуло. Инстинктивно она отшатнулась несколькими шагами назад, но опомнившись, побежала прочь – быстро, как только могла, почти не смотря себе под ноги, пиная стеклянные бутылки, с грохотом отлетавшие к серой стене. Правой ногой она наступила на лицо куклы, перекосив ее улыбку на нечто похожее на крик с озлобленными глазками. Убегая по лестнице, Аня за что-то зацепилась ногой и чуть не упала вниз.

Стук сердца отдавался в ушах, воздуха все больше не хватало, ноги бежали сами собой. Спрыгнув с лестницы, Аня, не сбавляя темпа, побежала к выходу, но споткнулась, полетела на пол, больно ударившись коленями и расцарапав себе ладони о шершавый бетонный пол. Телефон отлетел в сторону метра на два. Ни секунды не думая, Аня вскочила, на лету подняла телефон и выбежала из этого проклятого места, поклявшись, что больше сюда не вернется.

Восемь дней, полноценных учебных дней, минуя выходные, Федоров приходил в школу разбитый и не выспавшийся. Появившиеся синяки под глазами день от дня только росли, а взгляд начал терять выразительность. На лице его просматривались признаки мучительной думы, отразившиеся на гладком лбу с парой четких морщин. Ночами он стал плохо засыпать, все думая и размышляя, сопоставляя факты и наблюдения, анализировал события, произнесенные слова и выражения со всех сторон сряду, да так, что истощаясь от нескончаемых дум засыпал крепким сном. Ему, конечно же, казалось, что именно этим он и занимается, но пройдет время и, если Федоров когда-то вспомнит этот период свой жизни, то поймет – должен понять, – что все это были только юношеские мечты.

Сам черт и ангел уже запутались, как в отдельности, так и вместе, что там вообще надумал их искушаемый и подопечный. Знала бы Аня, как далеко уплывет брошенный ее удочкой поплавок! Не только в мечтах, но и теперь в планах Федорова построено большое будущее, где Аня заняла «завидно» блистательную, на первом плане роль. Так сказать, бросала Аня крючок за чисто мужскую природу, но Иван, чуток поварившись в пред сонных грезах, ни в коем случае не отвергая саму эту природу, налепил на нее много всего лишнего.

Удивительно, как сам образ Ани поменялся в его глазах. Федоров будто бы прозрел и увидел настоящую, естественную красоту, которой излучалась Аня в огненно-рыжем окрасе. Надо заметить, что Воскресенская действительно не так и дурна собой. Наружностью, чертами лица, конечно, она не эталон модных тенденций, но потому то и красивее, что красота то ее как раз таки естественна, в некотором роде своеобразная, не по выдуманному образцу, а своя, неповторимая, индивидуальная, сугубо Анина красота – на все века сотворенная в единственном экземпляре. К слову сказать, если даже покажется, что Аня и вовсе не симпатична лицом, то во всяком случае никто не имеет права отрицать очевидное: прекрасные, яркие, пышные волосы Ани, и действительно выразительные, сказать бы по другому, но именно красивые светло-зеленые ее глаза. Жаль только, что волосам своим Аня не уделяет необходимого внимания, а на глаза постоянно насупливает брови, да и строит она глазки свои часто злющими, как у одичалой городской кошки.

Но какая стала Аня в воображении Федорова – сложно себе представить; да и сам Иван не смог бы того выразить словами. Но вдруг, неожиданно, в несколько дней Воскресенская так преобразилась, что стала чуть ли не по всем показателем девушкой превосходной и необыкновенной. Глаза и волосы – это отдельная эпическая песнь, но на этом его грезы не останавливались, всесторонне преображая натуру Ани: губы изысканны, маленький носик аккуратен, и шея ее стала элегантной, как у античной статуи.

Передумав и нафантазировав до небывалых пределов, Федоров, томившийся неразрешенной ситуацией, все же не выдержал и уцепившись за крючок, потянул за леску.

– Аня, – впервые назвал ее по имени. – Ты это тогда по-правде сказала? – Он приблизил свое лицо к склонившейся над тетрадкой Воскресенской.

– Про что? – не отрываясь, без всякого интереса спросила она.

– Ну.., – не знал он как начать. – Ты же тогда сама говорила…

– Очень хочется, да? – Подняла она голову и ехидно ухмыльнулась. – Уже жмет что-ли? – спросила она и стала пристально смотреть в его глаза.

– Значит смеешься, – обидчиво отвел он глаза. – Понятно.

– Нет, я не шутила, – повернулась она к тетради, ручкой продолжая аккуратно выводить строчку стихотворения. – Ты мне, я тебе. Все очень просто, только соображаешь ты как всегда туговато. Сколько ты думал? Недели две?

Федоров снова прильнул к парте, ровняясь с лицом Ани.

– Ты действительно хочешь отношений? – сказал он с интонацией в голосе, будто приближался к вековой тайне.

– Что-о? – вытянула Аня, повернувшись к нему. Лицо ее брезгливо сморщилось, а приоткрывшийся рот застыл в вопросительно- высокомерном тоне. – Отношений?

– Ну да! – не сдержал он улыбки, на фоне блеснувших в надежде усталых глаз.

В считанные мгновения Аню покоробило, передернуло и затрясло. Внутренняя дрожь презрения постепенно перешла в плечи и руки; шея ее напряглась, а глазки от избытка отвращения сузились, будто ей пришлось наблюдать перед собой извивающегося в кольцах червяка.

– Отношений? – словно не веря услышанному, повторила она, совсем не изменившись в лице.

– Я понимаю, ты немного перепутала. Начала тему с конца. Я прав? Но ведь ты это имела в виду? За эти дни я очень хорошо все обдумал.

– Да, – сквозь сомкнутые зубы и словно вздыбленные губы нехотя ответила Аня. После, быстрыми, краткими движениями руки, раздражительно поморщившись и плотно сомкнув рот, она начала чесать ссадину на левой ладони. Раны от падения на этажке уже стали заживать и чесались иногда невыносимо, что выводило Аню из себя.

По налившемуся румянцем лицу Федорова и от умиления помокревшим его карим глазами – от чего Аню охватил приступ тошноты, – она поняла, что «туповатый» сосед ее «совсем не догоняет» и «надумал себе какую-то несусветную хрень», но надо было соглашаться и на эти, как он выразился – отношения, потому как «объяснять бесполезно». Хочет думать об отношениях, рассуждала она, пускай себе думает; что хочет пусть думает, лишь бы не срывался с крючка.

Ничего не сказав, Иван откинулся назад и стал всматриваться в классную доску, принявшись вновь обдумывать, анализировать, сопоставлять, как все это ему виделось. От этой реакции Аня недовольно забегала глазами, а после сама вернулась к тетради, верно решив, что «этот уже никуда не денется».

– Но раз отношения.., – услышала она над собой.

– Слушай, ты! – дернулась Аня, но быстро взяла себя в руки, сбавив тон. – У меня условие. Понимаешь? Я же тебе говорила, – нетерпеливо проскрежетала она. – Сначала выполнишь мою просьбу! Понял?

– Да ты не нервничай, – сказал он, и стараясь произнести нежно, демонстрируя свою симпатию, все же неуклюже добавил: – Аня.

– Я не нервничаю, – зашипела она. – Условия! Понял?

– Да понял я, понял, – отмахнулся он, откинулся назад и через секунду опять поравнявшись с Аней головой, сказал: – Получается так. Теперь ты моя девушка, правильно?

Даже тяжелые слезы от бессилия подступили к скулам. Аня крепко сжала кулачки, чтобы только не сорваться и не высказать Федорову все свое о нем не лестное мнение, тем самым оборвав собственную леску, ею же заброшеную. К счастью, на помощь пришел школьный звонок, спасительно забивший молоточком по округлой чаше, разнося долгожданный звон по коридорам школы.

Одним движением руки Воскресенская смела все свои вещи с парты и бросив их в сумку, первой выбежала за дверь кабинета, прямиком во дворик, чтобы разом выкурить три сигареты.

***

У Федорова началась новая жизнь! У него появилась девушка. Кто бы мог подумать… Иван и не мог себе представить, что в жизни случаются такие неожиданные повороты! Для него, жизнь – это реализация запланированного будущего, а тут еще и такие приятные неожиданности! Одно только омрачало его восторженные чувства: все же это Воскресенская – странная, жутко нелюдимая, нелюбимая школой и классом, с плохой репутацией хулиганки троечница Аня. К тому же, его девушка – нищая Воскресенская! Как не посмотри, а не чета она ему – обеспеченному, умному и прилежному ученику, душе компании с отменой репутацией, и не только в школе. Но об этом сейчас думать не хотелось и мысль эту он старался отбросить тут же, как мелькнет она на горизонте сознания. Не к спеху, можно и потом. Зачем омрачать «возвышенные» чувства? – считал он.