Затем, по рассказу того же Гаврилова, казаки на Миян-Кале не вернулись, а обосновались южнее Баку, невдалеке от реки Куры, на Свином острове (по другой версии, на соседнем — Дуванном, а может, на обоих, а скорее всего это два названия одного и того же островка и Дуванным он стал именно после Разина), совсем крошечном: длина — 0,9 километра, ширина — 0,4 километра. Леса тут не было, почва каменистая, можно было не возводить вал — никто не подойдёт незамеченным. Был вроде бы ручеёк, дававший пресную воду. Опять непонятно, почему казаки там засели. А. Н. Сахаров: «...разбухали новыми зипунами, готовились идти на Астрахань». (Хотя в таких условиях «готовиться» означало ещё половину войска, пленных и лошадей уморить). Наживин: «...расстаться с разбоем не хотелось всё же».
А. Н. Сахаров признает, что казаки опять принялись грабить пригороды Баку, но делали они это исключительно потому, что Разин переживал из-за смерти Кривого. Это излюбленный приём авторов «разинианы»: как переживает атаман из-за гибели друга — так непременно кого-нибудь и зарежет.
Костомаров, Савельев, Соловьёв, иностранцы, Чапыгин и Злобин вообще никак это сидение на острове не объясняют, Шукшин тоже. Костомаров: «Благоразумно было бы воротиться заранее на Тихий Дон с большою добычею и богатством, чем всё это потерять, если, засидевшись на море, дождутся они новых против себя ополчений. У Стеньки были свои планы: ему нужно было обогатиться, чтоб потом привлекать к себе корыстью новые толпы; ему нужна была слава в отечестве. Теперь он всё приобрёл; но одно поражение могло его погубить». Разумно. Но из этого следует, что надо не торчать на острове, дожидаясь смерти от болезней и очередной вооружённой стычки с персами, которые — теперь-то уже ясно — ни в какое подданство казаков не примут, а бежать. Можно предположить, что Разин и после смерти Кривого не был в тот период таким уж единоличным главой предприятия, и были разные точки зрения, и ни к какому решению не могли прийти... А шёл уже июнь — сколько можно выжидать и «готовиться»? Или, может (хотя об этом нигде не упоминается), казаки как-то умудрились испортить и погубить всё награбленное (включая часть пленных) до Миян-Кале и всю весну восстанавливали понесённый ущерб?
В июне персы наконец напали на казаков. Состоялся один из первых в истории морских боёв с участием русских людей. Об этом бое рассказал всё тот же Михаил Гаврилов: «И в июне месяце приходили к тому острову на них боем Мамеды хан, а с ним шаховых и наёмных людей, кумычан и черкас горских, в 50 сандалех [судах] с 3700 человек». Мамеды-хан (Менедыхан) был наместником Астрабада. По сведениям Кемпфера, судов у Менеды-хана было от пятидесяти до семидесяти, по 30 орудий на каждом, все они были более крупными и высокобортными, чем казачьи струги. На них разместились отряды лучников. Но персы воевать на море не умели. Они соединили свои суда железными цепями, чтобы захватить струги как сетью, но это лишало их собственный флот манёвренности, а в случае гибели одного-двух судов тонула бы вся флотилия. У казаков же было (по Гаврилову) 29 или 30 низкобортных речных стругов, на каждом из которых находилось по две-три пушки, что, видимо, является преувеличением. По другим сведениям, стругов у казаков было 23, из них 15 морских — с более высокими бортами и более крупных, и на каждом одна большая и одна маленькая пушки.
Дальнейший рассказ безымянного казака, записанный Кемпфером, безумно любопытен и за исключением некоторых «сверхъестественных» деталей похож на правду:
«Ночью Стенька Разин разбудил всех своих людей, приказал им собраться в круг и рассказал им, что ему приснился сон, что враг находится на острове (считалось, что он владел искусством магии до такой степени, что сделал всех своих людей неуязвимыми для пуль, хотя другие, которые видели так много его людей убитыми, знали об этом лучше). Затем он предложил держать совет (хотя он и был полностью убеждён, что дух ему уже подсказал), стоит ли им решиться на битву с врагом или возвратиться в море. Главари, которые уже раньше были в достатке или разбогатели в результате ограбления той страны, отговаривали от этого, говоря: довольно уже было пролито крови и можно с честью отступить. Но более бедная часть, поддерживаемая надеждой на добычу, говорила: было бы стыдно отступать, не решившись на бой. Стенька придерживался мнения первых, но всё же, не желая противоречить последним, предложил, чтобы командование приняло на себя другое лицо. Войско предложило это старику, который также имел репутацию человека, умевшего предохранять людей от выстрелов; он принял предложение и пообещал им принести в жертву собственного сына, чтобы сделать их всех неуязвимыми для пуль. Но пока это предложение обсуждалось, сын спасся бегством, дезертировав к врагу, и пропал без следа. Он [старик] сам был охвачен приступом боли и судорог, который продолжался три часа; когда это кончилось, он сказал: ну, дело сделано, вы спасены, и казаки сели на корабли и вышли в море».
Интересно тут главным образом то, как гибко изворачивался Разин, и то, что он не боялся делегировать полномочия другим людям...
Казаки — искуснейшие мореходы — сделали вид, будто в панике уплывают и вот-вот чуть не потонут; наивные персы кинулись за ними. Рассказ кемпферовского казака:
«Хан лично был с ними и поднял большой флаг на своей бусе («бусами» тогда называли любое иностранное судно. — М. Ч.). Они также соединили свои бусы цепями в надежде захватить их [казаков] всех как бы в сеть, чтобы никто не мог ускользнуть. Но это оказалось большим преимуществом для казаков. Как только персы начали стрелять в них и когда они были достаточно далеко от берега, новый военачальник казаков, решив, что теперь уже пришла пора, приказал своему пушкарю, который был очень опытным, стрелять в большое судно с флагом, что он соответственно и сделал, направив свою пушку в то место под водой, где находился порох; пули были полыми и наполнены нефтью и хлопком, и выстрел произвёл желаемый эффект, т. е. взорвал часть бусы и поджёг остальную, так что хан ретировался на другое судно. В этой суматохе, поскольку судно начало не только само тонуть, но и топить вместе с собой следующее, казаки подкрались сзади и прицепляли свои суда к персидским, а так как те имели высокие палубы, они убивали персов жердями или шестами, к которым были привязаны пушечные ядра. Некоторые предпочитали лучше броситься в море, чем попасть в руки врага. Остальные были убиты казаками, которые ничего не смогли взять с бус, кроме пушек...»
Взяли 33 пушки, много оружия и несколько пленных, в том числе юного сына Менеды-хана — Шабын-Дебея (Шаболду). Как рассказывает Михаил Гаврилов, сам хан спасся, спаслись и три его судна.
При шахском дворе поняли, что враг силён, и стали снаряжать новую эскадру, укомплектовав её опытными моряками из Бахрейна. Но разинцы ушли. По словам стрельца Гаврилова, умерших и убитых было около пятисот человек, то есть остаться должно было не менее четырёх тысяч, если верить Кемпферу, и около тысячи — если смотреть более реалистично. Сообщения из сводки 1670 года можно истолковать и так, что в конце июля, убегая, казаки ещё успели под Баку разорить какой-то населённый пункт, пленить 150 человек и угнать семь тысяч баранов. Непонятно только, чем бы они кормили этих баранов. С. П. Злобин: «Казалось, спасение только одно: во что бы то ни стало прорваться на русский берег, скорее сойти с кораблей, наесться простого хлеба, напиться простой ключевой воды. Они не хотели и думать о том, как их встретит Русь».
Для возвращения было два пути: по Волге и по мелководной (и потому мало подходящей для морских стругов), зато безопасной Куме. Вероятно, обсуждались оба варианта. Выбрали Волгу, из каких соображений — неизвестно. В. М. Шукшин:
«Степан терпеливо, но опять не до конца и неопределённо говорил, и злился, что много говорит. Он ничего не таил, он не знал, что делать.
— С царём ругаться нам не с руки, — говорил он, стараясь не глядеть на есаулов. — Несдобруем. Куда!.. Вы подумайте своей головой!
