«— Степан, в последний раз говорю: повинись!.. — сказал громко Корнило. — Не проливай зря крови христианской... Поедем вместе в Москву, к великому государю, и ты сам скажешь ему, какие обиды искусили тебя на воровство... Брось — всё равно твоё дело проиграно...
Наступило напряжённое молчание. Степан, опустив саблю, повесил голову. Многие из его окружения в отчаянии бросили оружие. Он хмуро, как затравленный волк, вышел вперёд и с искажённым лицом отдал свою дорогую турецкую саблю Корниле. Алёшка Каторжный, уже на том берегу, торопливо уходил со своими к Камышинке, на вольную волюшку... Корнило моргнул казакам, и верёвки быстро и жёстко опутали всё тело Степана. Он не поднял глаз и тогда, когда подвели связанного Фролку». Костомаров: «Стенька мало верил таким убеждениям, но повиновался из отчаяния, потому что дело его было окончательно проиграно, а жизнью он не дорожил».
А. Н. Сахаров: «А дом тайно окружали домовитые казаки, подвигались со всех сторон, а потом разом кинулись в двери, ударили в окна, успел только Степан выстрелить раз, рубануть саблей по чьему-то телу, как навалились на него со всех сторон, стали хватать за руки. Но ещё много силы было в Разине, двинул он плечами, посыпались казаки и тут же молча бросились снова на него, упали под ноги, сбили на пол. Крутился Степан между ними, кого кулаком доставал, кого ногой, но уже придавили его к полу, насели сверху и тут же резанули руки железным ужом, закрутили, связали...»
В общем, как ни странно, толкового рассказа о том, как же взяли Разина, не было. И только в 1688 году станичный атаман Осип Михайлов, участвовавший в деле, вспоминал (Крестьянская война. Т. 3. Док. 313), что Яковлев своего крёстного сына «дровяным и камышным сухим приметом в Кагальнике городке добыл: как де учали приходить блиско и примётывать дрова и сухой камыш к городовой стене, и он де, вор Стенька, увидя то, что вскоре тот городок зазжён будет, здався и из городка вышел».
Почему Яковлев вдруг решился сам напасть на Разина, когда уже шёл на помощь Косагов? Может быть, испугался новой экономической блокады Дона. А может, видя, как мало людей осталось у Разина, уже сто раз пожалел, что звал Москву на помощь, и не захотел отдавать другому лавры победителя и награды. Но могли быть и какие-то иные мотивы. Никто ведь ничего не знает о черкасской верхушке — была ли она монолитна или в ней царили разногласия и побеждало то одно мнение, то другое. Возможно, кто-то из старшин в колдовство Разина всерьёз верил, а кто-то (Яковлев) — не особенно...
А. Н. Сахаров пишет, что Фрола взяли не в Кагальнике, а в Царицыне. Это не исключено, хотя большинство источников утверждает, что братьев арестовали вместе. Автор анонимного «Сообщения...» пишет, что и Степана Разина схватили близ Царицына. Из донесения Логина Семёнова: «А брата вора и изменника Стеньки Разина Фролка верховые атаманы и казаки, поймав, прислали к нам к войску». Наверное, так и было — иначе зачем себя лишать такой заслуги. Несколько дней братьев держали в Черкасске, причём Фрола в тюрьме, а Степана в церковном притворе Черкасского собора — чтобы колдовская сила ослабла. Касательно других людей из разинского близкого окружения, бывших с ним в Кагальнике, Логинов прибег к эвфемизму «по своему разсмотрению указ учинили», но Москва этот язык понимала хорошо. Грамота из приказа Казанского дворца кадомскому воеводе А. Вышеславцеву от 11 мая 1671 года (Крестьянская война. Т. 3. Док. 56): «А товаришев ево единомышленников воров же в Кагальнику и в Черкаском всех побили и перевешали...» Сколько было этих единомышленников — нигде нет даже приблизительной цифры.
Между тем беспорядки на Тамбовщине продолжались, новое восстание полыхнуло в Пензе, Саратов и Самара с Царицыном в руках мятежников, в Астрахани вообще творится бог знает что. 11 мая там по какой-то причине начался террор. Митрополита Иосифа обвинили в тайной переписке. Допрос в астраханской Приказной палате есаула Алексея Грузинкина (Крестьянская война. Т. 3. Док. 219): «Как де Стенька Коченовской с ворами приехали с Царицына в Астарахань и, собрався в круг, преосвященного Иосифа митрополита, взяв из соборныя церкви, в кругу роспрашивали, и говорили, что он переписывается с Тереком и с Доном. И он де, Алёшка Грузинкин, да палач Ларька Иванов да салдат Сенька Сука, да казаки Куземка Шаров, Андрюшка Каржонок, Стенька Толстой с товарыщи, человек с 20, взяв митрополита из кругу, на зелейном дворе жгли на огне; и взвели на раскат и положа на край раскату, пихнули». Убили Львова, ещё несколько десятков человек из бояр и зажиточных посадских, имущество разграбили. Кто и зачем это организовал?
Фёдор Шелудяк (его не было в Астрахани в момент этих событий) утверждал на допросе, что послал с астраханцем Степаном Каченовским письмо с просьбой поставить охрану у дома митрополита, а Каченовский почему-то письмо уничтожил и велел всё сделать наоборот. Каченовский на допросе 13 июля 1672 года (Крестьянская война. Т. 3. Док. 195), естественно, это отрицал и говорил, что в письме содержался приказ убить митрополита. Тот и другой давали показания под пытками (допросов без пыток в разинском деле вообще не было). Верить ни тому, ни другому оснований нет, но кто-то же из них говорит правду. Непонятно, зачем бы Шелудяку, человеку вороватому, предприимчивому, весьма рациональному, потребовалось убийство митрополита и Львова. Ведь их благополучная жизнь в Астрахани придавала казачьей власти оттенок легитимности; на худой конец их можно было использовать как заложников при осаде города. Эти убийства — совершенно дикие и бессмысленные. «Простые люди», вероятно, поверили, что митрополит им «изменил», были они дикие, иррационально мыслящие, неспособные видеть на два шага вперёд, но верхушка-то о чём думала? Какова была роль Уса? Допрошенные по делу не упоминают о нём, но в отписке Я. Одоевского (астраханского воеводы) в приказ Казанского дворца от 26 июля 1672 года (Крестьянская война. Т. 3. Док. 208) утверждается, что Ус и организовал круг, на котором было принято решение убить Иосифа. Вспомним, что серия диких убийств произошла и сразу после ухода из Астрахани Разина, когда Ус только-только стал правителем Астрахани. Можно предположить, что именно Ус был жесток и кровожаден, однако при первых убийствах Шелудяк был в Астрахани тоже... Загадка эта неразрешима — разве что каким-нибудь чудом отыщется письмо Шелудяка.
21 мая Разиных привезли в Курск; по приказу Ромодановского их охрану (76 казаков, напомним) усилили несколькими подводами и солдатами. В Серпухове к станице прибавилось ещё 100 стрельцов во главе с сотником Е. Терпигоревым. Грамота Яковлеву из Разрядного приказа (Крестьянская война. Т. 3. Док. 73. 28 мая 1671 года): «Однолично б у тех воров сторожа была самая крепкая, чтоб те воры в дороге и на станех сами они над собою какова дурна не учинили и до Москвы б довесть их вцеле, и никого к ним припускать не велел». Почему-то первоначально в грамоте было написано «А дорогою б шли неспешно, на день итить вёрст по семи и по осьми», потом вычеркнуто. С чего вдруг царь сначала хотел, чтобы пленных везли «неспешно» — бог знает.
Почему Разины ещё до ареста «сами над собою какова дурна не учинили»? Ну, допустим, Фрол и вправду был трусоват — но пытки-то страшнее. Ну, допустим, его застали врасплох. Но у Степана-то Тимофеевича, осаждённого в Кагальнике, было время заколоться или застрелиться. Он считал самоубийство бо́льшим грехом, чем все совершённые по его приказу убийства? Какая-то несерьёзная причина для такого человека. Из анонимного «Сообщения...»: «Весь долгий путь он был обольщаем надеждой, что будет говорить с самим великим государем и перед ним изустно защитит дело своё. Стеньке всегда казалось, что ему многое что надобно сказать государю, а тому важно сие знать». Автор «Сообщения...» вряд ли мог знать о мыслях Разина — разве что тот делился ими со стражей, а стража потом поделилась с другими людьми. Неужели впрямь мог ещё на что-то надеяться? После всего, что было? Но человек в отчаянном положении часто лелеет совершенно безумные надежды... Мог, например, думать, что сделает царю какое-нибудь заманчивое предложение, например завоевать Персию, и тот согласится... У Злобина он, конечно, думает о другом: «Вот рядом с казачьей землёю рожает земля, а наша бесплодна. Потому-то и давят бояре нас хлебом... Нет, отныне пахать, братцы, земли донские!» (И скоро действительно начнут пахать и весьма в этом преуспеют).
