Поэтому он мгновенно нагнал её и, взяв за плечи осторожно, но крепко, так, чтобы она не могла вырваться, заговорил:
– Мария… Пойми меня правильно… Я … не хотел осквернять… то, что есть между нами…
– Разве любовь может осквернить, Орландо?
Она непонимающе смотрела на него, и он понял, что проигрывает сам себе.
– К чему это рыцарство, Орландо? ― тихо продолжала она. ― Я так много говорила тебе о любви… Но любовь ― это ведь не слова, правда? Когда ты поцеловал меня сейчас, я поняла, что все мои рассуждения ― пустое по сравнению с этим… Разве ты этого не чувствуешь?
Он чувствовал. Чувствовал так же сильно, как в своих прежних снах, в которых желал её почти до боли. Поэтому он привлёк её к себе и прошептал, не спрашивая, но утверждая:
– Пойдём ко мне.
***
– А у тебя уютно, ― произнесла Мария, оглядывая комнату, пока Орландо разжигал огонь.
– На самом деле тесновато и слишком по-спартански, ― ответил он, вороша кочергой. ― Но меня устраивает.
– Мне правда нравится. Мне нравится думать, что всё это связано с тобой. Что ты приходишь сюда вечером, садишься на кровать или за стол, смотришь на пламя… Может быть, думаешь обо мне…
Орландо встал и подошёл к ней, с удивлением осознав, что ощущает… волнение? С каких это пор он переживает перед близостью с женщиной?
– Я думаю о тебе даже больше, чем считается приличным, ― улыбнулся он, медленно развязывая платок, стянутый красивым узлом у неё на груди.
– Это хорошо, ― отозвалась она, уже, правда, не таким твёрдым голосом, как обычно. ― Всё, что считается приличным, как правило, довольно уныло.
Её лицо сейчас показалось ему особенно нежным и юным. Орландо сам не заметил, как начал ласкать её ― её подбородок, шею, плечи. Не без усилия остановившись, он сделал последнюю попытку успокоить свою совесть, барахтавшуюся на мелководье его так недавно выдуманных и так быстро обмелевших принципов.
– Если ты передумала, останови меня, ― прошептал он, но Мария покачала головой.
– Нет.
Он тихо застонал, и этот низкий гортанный звук показался ей больше похожим на рык. Она прильнула к нему, запустила пальцы в его волосы, другой рукой обхватила плечи, чувствуя под ладонью его напрягшиеся мускулы. Ей казалось, что всё это пережито тысячу раз, и всё же она не ожидала от себя этой дрожи, охватившей её тело, этого ощущения сладкой беспомощности, захлестнувшей её, когда губы Орландо соприкоснулись с её и начали требовательно, настойчиво исследовать то, чего она сама о себе не знала. Всё её существо теперь подчинялось ему, следуя за ним, покоряясь ему. Она не успела сказать ему самое важное, но не хотела его останавливать. Не сейчас… И не сейчас тоже… И не… Не… Лишь когда он, тяжело дыша, обхватил её, крепко сжимая в объятиях, она проговорила:
– Ты должен знать это, Орландо… Ты ― единственный… во всех смыслах. У меня никогда никого не было… до тебя…
VI
Ясное зимнее утро лежало на полу квадратами света. От выпавшего ночью снега комната казалась просторнее и больше, чем обычно; стены отливали непривычным молочно-мраморным блеском; невысокие потолки поднимались вверх античными колоннами. Даже постель ― прежде жёсткая и неудобная ― теперь мягким облаком обволакивала тело.
Открыв глаза, Орландо подумал, что грезит. Но и постель, и потолки, и извивающиеся причудливыми цветами и драконами узоры на заиндевевших окнах были вполне реальны. Так же, как реален был он. Как реальна была женщина рядом с ним.
Этой ночью произошло чудо: чистый белый снег выпал на землю и наполнил мир небесным сиянием. Этой ночью в город пришла настоящая зима. Этой ночью Орландо познал её.
Мария ещё спала, доверчиво прижавшись к нему и положив ладонь ему на грудь. В снежно-утреннем свете она виделась Орландо похожей на ангела. Кто бы мог подумать, что ангелы могут быть так обольстительны? И кто придумал, что у посланников Небес белокурые локоны, длинные одеяния и крылья за спиной? Ведь теперь Орландо точно знал, что у них тёмные волосы, спутанные и рассыпающиеся по плечам и спине, загорелое обнажённое тело со светлой полоской между грудями и родинкой под лопаткой и задумчивое лицо, сейчас казавшееся ещё более невинным и детским, чем тогда, когда она ещё не была женщиной.
Её девственность и удивила Орландо, и нет. Рассуждения Марии звучали так уверенно и бескомпромиссно, что не оставляли сомнений в её искушённости, приобретаемой с опытом. И в то же время что-то ещё совсем юное, девичье жило и дышало в ней и явственно, и неуловимо. Всё перемешивалось в ней, как в природе перемешиваются сочетания красок и звуков, солнечный жар и холодные звёзды, нежность цветов и упругие стрелы дождей…
Теперь ему был вручён этот дар ― тайна любви вместо когда-то желанной тайны смерти. Но лишь в эту ночь Орландо осознал, что у двух этих тайн было нечто общее ― возрождение. Он увидел это возрождение в глазах Марии и услышал в её голосе в то мгновение, когда лицо её исказилось в последнем вздохе перед падением в блаженство.
Как она была права и как неправ был он, думая, что любовь может осквернить! Ведь до этого он не знал любви, в замену ей для него существовали лишь влечение и физическая потребность. Совершенно иной оказалась другая близость ― истекающая из какой-то внутренней высшей воли, из желания отдать себя, ничего не желая взамен, и всё же получая несоизмеримо больше.
Орландо смотрел на Марию и чувствовал, каждой частичкой себя чувствовал, что эта женщина ― единственное неотвратимое, что должно было случиться с ним в жизни. Ведь никто бы не смог наверняка сказать, откуда приходит любовь и почему одна-единственная внезапно становится желаннее всех красавиц мира. Ведь, как любой нормальный человек, Орландо не верил в любовь с первого взгляда до тех пор пока не встретил её.
***
Уже было позднее утро, и Орландо, привыкший просыпаться рано, начинал чувствовать голод. Вспомнив утро в кафе в день их знакомства, он решил, что будет символично, если после их первой проведённой вместе ночи он тоже угостит завтраком Марию. В конце концов, если задуматься, совместные завтраки говорили о двоих куда больше, чем ужины при свечах.
Как ни хотелось ему отстраняться от её тёплого, пахнущего чем-то родным и сладким тела, Орландо всё же заставил себя подняться. Невольно поймав в зеркале свой взгляд и удовлетворённо отметив, что он уже не выглядит, словно небритый бандит с большой дороги, он принялся поспешно натягивать штаны и рубашку. Ему не хотелось, чтобы Мария оказалась одна, когда проснётся, поэтому стоило поспешить. В этот раз денег у него было достаточно: работы в последнее время значительно прибавилось. Хотя и утомляться он стал гораздо больше, прибавка к заработку не могла его не радовать.
Застегнув ремень и запахнув куртку, он ещё раз бросил взгляд на Марию. Из-под одеяла были видны только её лицо и тонкие пальцы подложенной под щёку руки. Какой она ещё, в сущности, ребёнок…
Орландо улыбнулся и уже открыл дверь, как вдруг что-то заставило его остановиться. Неслышными шагами вернувшись в комнату, он снял с крючка свою когда-то по-мальчишески нежно любимую шляпу и, сдув с неё пыль, привычным движением надвинул на лоб.
***
Бархатистый, горячий аромат коснулся её лица, и Мария счастливо улыбнулась в полузабытье. Ей сегодня снился удивительный сон, и она не хотела развеивать его эфемерное очарование; однако день вступал в свои права, и Марии пришлось признать, что чудесная грёза уже не вернётся.
Однако аромат (горячий шоколад? корица?) всё ещё витал вокруг неё, и Мария, наконец, открыла глаза.
Комната, которую она увидела, показалась ей великолепнее царских дворцов, потому что её пребывание здесь говорило о том, что сон был явью. Явью были дымящиеся чашки и блюдо со свежей выпечкой на столе, и явью был слегка растрёпанный, улыбающийся Орландо, сидящий перед ней в одних брюках и тёмной ковбойской шляпе.
– Доброе утро, ― сонно прошептала она, и Орландо наклонился к ней, вместо ответа осторожно целуя её в губы.