И ещё больше его распаляло.

То ли в его жизни действительно началась светлая полоса, то ли просто так складывались обстоятельства, но подходящая работа стала подворачиваться Орландо всё чаще, и у него уже не было необходимости оставлять что-то на чёрный день. Однако свободного времени у него теперь выдавалось немного, и поговорить с Джоном ему удалось только через несколько недель после встречи с Марией.

К его удивлению, Джон вовсе не воспринял осторожно начатый Орландо разговор в штыки. Он согласился, что задумываться о семейной жизни для молодого человека вроде Андреа вполне разумно. «Мой сын способен заработать себе на хлеб и, я уверен, позаботиться также о жене и будущих детях», ― гордо заявил трактирщик, и Орландо невольно пришла в голову мысль, действительно ли новостью об Изабелле вызвана радость Джона или же тем, что сын хочет остепениться и на самом деле вовсе не заинтересован в том, чтобы лезть на баррикады.

Андреа, узнав о разговоре Орландо с отцом, пришёл в такой неистовый восторг, что долго тряс руку своему неожиданному союзнику и даже назвал его «ангелом, спустившимся с небес, дабы заступиться за молодых людей, беззаветно любящих друг друга», отчего Орландо скривился и посоветовал Андреа не забивать голову поэтической чепухой и поменьше трясти рукой, если он не хочет снова её покалечить.

Вернувшись от трактирщика, Орландо устало опустился на кровать. Как там сказал Андреа в тот день, когда повредил руку? «Почему вы со всеми нами возитесь?» Почему же?

Орландо никогда не считал себя заступником и утешителем. Если он и лечил людей, не беря за это денег, то лишь потому, что он не был профессиональным доктором, а требовать за такую помощь плату ему казалось свинством. Впрочем, пациенты на его работу никогда не жаловались; вот и Андреа уже так трясёт рукой, что приходится его приструнять.

Но в попытке устроить судьбу сына трактирщика и юной Изабеллы Андраде было гораздо больше, чем обычная доброта, или как это там называется. Теперь Орландо точно знал, что делает это ради Марии. Едва ли он ждал от неё какого-то поощрения или благодарности; просто он видел, какую радость ей доставила возможность счастья сестры, когда он пообещал ей поговорить с Джоном.

С Марией они виделись не так уж часто: всего раза четыре или пять за осень. Но с тем более сильным желанием ждал Орландо каждую новую встречу. Он всё ещё не знал, что значат для них обоих эти отношения, но они придали его жизни смысл, больший, чем всё, что когда-либо происходило с ним до этого.

Поэтому, когда они в пасмурное ноябрьское воскресенье сидели в маленьком кафе на одной из неприметных улочек города (прежде не склонному к сентиментальности Орландо это вдруг показалось очень романтичным), он не сразу поймал себя на опасной мысли, которую нельзя было допускать и которую ему до этого дня вполне удавалось сдерживать.

На Марии было свободное плотное платье, едва ли способное соперничать с облегающей лёгкой блузкой, которую Мария носила в тёплые сентябрьские дни. Это ослабило всегда напряжённый контроль Орландо за собой, о чём ему в скором времени пришлось пожалеть.

Он наблюдал за Марией, не отвлекаясь от сэндвичей, вина и фруктов. Относительно невысокие цены в заведении и увеличившийся заработок Орландо позволяли ему время от времени угощать Марию, хотя он и понимал, что она привыкла к ресторанам более высокого класса. Однако Мария всегда выглядела довольной; вот и сейчас, отпив вина, она потянулась к тарелке с фруктами.

Если бы Орландо вовремя остановил себя, его воображение не успело бы зайти так далеко. Но, разомлевший от вина и тепла, он, не ожидая от собственной фантазии такого предательства, молча смотрел на Марию, пока она брала с тарелки кусочки бананов, апельсинов и яблок, медлила несколько секунд, осторожно обхватывая их губами, словно пробовала впервые, и только потом клала в рот, прикрывая глаза от удовольствия.

Орландо вдруг понял, что не в силах отвести взгляд от её губ. Он знал, что не имеет права мечтать об этом, он не смел представлять этого даже наедине с собой; но ему вдруг совершенно отчётливо представилось, как эти же самые губы ― кораллово-алые, как спелая черешня, как утренний восток, как розы, покрытые каплями росы, ― смыкаются вокруг его собственной плоти. С трудом подавив судорожный вздох, Орландо перевёл взгляд под ноги. Нельзя позволять себе подобные мысли. Он выпил слишком много вина…

– Орландо? ― прожевав кусочек, улыбнулась ему Мария. ― Почему молчишь? О чём ты задумался?

– Да так… Ни о чём, ― он вымученно улыбнулся в ответ, а её губы всё ещё манили его своей сладостной недоступностью, и Орландо с горечью пришлось осознать, что он пьян не вином, а его сил с каждой встречей становится всё меньше.

***

В начале декабря пришли первые холода, но встречи Орландо и Марии становились всё более частыми. В воскресные дни они часами гуляли по улочкам и набережной, иногда останавливаясь в какой-нибудь закусочной согреться горячим чаем или грогом. Они продолжали разговаривать о любви, хотя их отношения едва ли можно было назвать той самой любовью, которая связывает мужчин и женщин во всём мире.

– У меня никогда не было друга-мужчины, Орландо, ― однажды с улыбкой сказала ему Мария. ― Вернее, у меня были приятели в колледже, но это совсем другое. С ними я не смогла бы так открыто говорить обо всём. А мои рассуждения о любви они, скорее всего, сразу расценили бы как приглашение остаться на ночь.

– Наверняка им было бы непросто выдержать такой соблазн, ― вырвалось у Орландо.

– Ты же выдерживаешь, ― Мария серьёзно посмотрела на него, и было неясно, скрывалось ли в этом взгляде одобрение или осуждение.

– Мне тоже непросто, ― еле слышно ответил он, не глядя на Марию.

– Хм… Я не знала. По тебе этого и не скажешь, Орландо.

– Я же тебе говорил, что я жуткий циник? Так вот, видимо, я ещё и притворщик.

– Иногда я не понимаю, шутишь ты или говоришь всерьёз.

– Я мог бы то же самое сказать про тебя.

Она вздохнула.

– Ладно… Давай не будем об этом.

Но Орландо вдруг почувствовал, что внутри у него лопнула какая-то струна. Причём лопнула давно, а он словно бы только сейчас это понял.

– Нет уж, будем.

Позже он не мог объяснить, что на него нашло, но какая-то странная злость ― на себя самого, на фразу Марии о дружбе ― какая тут к чёрту дружба! ― и на саму нелепую неопределённость их отношений ударила ему в голову хуже вина, и тогда, забыв обо всех данных себе обещаниях, он притянул к себе Марию и грубо, бесцеремонно поцеловал.

Не так, совсем не так представлял он себе поцелуй с этой утончённой и прямолинейной женщиной! Но в голове словно чиркнули спичкой, и Орландо не мог остановиться. Вкус её губ опьянил его, как охотничью собаку опьяняет запах добычи. Его совершенно не заботило, хотела ли она этого; он даже не понимал, отвечает ли она на его поцелуй или же пытается вырваться, ― ему вдруг стало всё равно. На миг ему показалось, что он овладеет ей здесь же, немедленно, не сходя с места, как вдруг единственная мысль, словно ведро ледяной воды, заставила его протрезветь. Что он делает?..

Он медленно отстранился, не смея смотреть Марии в глаза. Когда он всё-таки поднял взгляд, он подумал, что она сейчас влепит ему пощёчину, и поделом. Но она этого не сделала.

– Ты и правда ужасный циник, ― тихо сказала она, не отводя взгляда.

– Прости, ― выдохнул он, ругая себя последними словами, но не зная, что ещё можно добавить к этому вслух.

– Тебе ведь тоже было непросто, ― бесцветным голосом ответила Мария. ― Я только одного не понимаю, Орландо: почему ты не сказал мне раньше? Мы знакомы несколько месяцев; мне казалось, мы с самого начала понимали, что это значит. Я так долго ждала, что ты это сделаешь… Можно сказать, с самого первого дня.

Она развернулась и быстро зашагала прочь. Несколько секунд Орландо ошарашенно смотрел ей вслед, но, сделав очередной промах, он стал бы в её глазах настоящим ослом. Уже был.