– Да уж… Никак не определится Андрюха. Буддисты, адвентисты. Уж лучше бы к онанистам прибился. Эти ребята хотя бы в общины не собираются. Но ты мне, Дулепов, вот что скажи, по поводу критики Нины. Задело?

– Критика? Ты считаешь, что это критика была? – он гневно заворочал глазами. – Так вот! Я всё уже ей сказал в лицо. На библиотекарей не обижаюсь. А ты вот запал на неё, похоже. Да только напрасно всё это и очень глупо! Она ведь тут ни с кем никогда! В деревне не скроешь. И вообще! Ты что, действительно считаешь, что в женщине главное красота?

– Конечно! Остальное – уж как повезёт. У испанского поэта Беккера по этому поводу такие вот есть строки. Подобное со мной случается редко, но я их, представляешь, запомнил.

Что я сказать могу! Прекрасно знаю сам:

Она горда, тщеславна и капризна.

И, прежде чем любовь родится в ней,

Скорей вода из скал бесплодных брызнет.

Я знаю: сердце в ней – змеиное гнездо.

В нём и частицы нет, к любви небезучастной.

Она – как статуя безжизненная… но…

Она прекрасна! *

– Погоди, погоди! – Дулепов озадаченно хмыкнул. – А из кого же тогда выбирать жену? Ведь, как говорится: друг может быть только верным, любовница – какой угодно, жена – по меньшей мере, неглупой.

Ох, уж этот полынный вермут! Ну прямо философский напиток!

– Да так вот и выбираем. Ведь Лариску-то Волкову ты уже выбрал. А Людку Трусевич нет. И даже стихов ей не посвятил. А всё почему? Да потому, что несчастная эта Людка всего лишь нехороша собой, хотя и ничуть не глупее и, может быть, даже гораздо умнее, чем Волкова.

Дулепов отвернулся к окну и насупился.

Как-то уж очень быстро стемнело. Снег, пролетая под жёлтым качающимся фонарём, заштриховывал светящиеся окна дома напротив. Прикрывая глаза, я не первый уж раз представил его сказочным кораблём, в котором от меня навсегда уплывает красивая недоступная женщина.

В универе подбегает Олеська:

– Приветик, Серёжа!

– Привет!

– Я рыбник привезла. Такой, как ты любишь. С корюшкой. Поджаристый. Мама пекла. Вечером зайдёшь?

– Ну… если рыбник, зайду, конечно.

Уносится догонять свою группу.

Встречаемся мы уже год. И всё это время она не устаёт напоминать мне, что я у неё первый мужчина. Похоже, что для неё это важно. Ведь когда между нами случилось то, что случилось, она была ещё первокурсницей.

О, как же я вырос в своих глазах в эту ночь! Ведь я был жестоким и нежным одновременно.

На лекциях грезил о Нине. Вспоминал её пленительную фигуру, улыбку, тембр голоса.

Уж не влюбился ли я? Зачем бы, казалось, мне думать об этой библиотекарше? Ведь полтора разговора всего-то и было.

– Ребятки! Если у вас трещат по швам основные фонды – это худо! А если вы при этом ещё и мечтаете, как вот этот молодой человек, то хуже некуда! – Преподаватель экономики Забамурина, положив на плечо мне руку, заглядывает в лицо. – Вы, надеюсь, здоровы?

Киваю и всем своим встрепенувшимся видом даю понять, что здоров, как бык.

Забамурина примечательна тем, что, обращаясь к аудитории, говорит только «мальчики» или «ребятки». Девчонки для неё статистки. Но лучше бы, конечно, наоборот,

_____________________________________________________________________________

* Перевод И.М. Аксёнова.

потому как на зачётах она их почти не слушает и ставит без исключения всем «хорошо» и «отлично». Парней же многочисленными своими вопросами доводит до полного исступления.

По Фрейду такое поведение объясняется проще простого. Но Фрейд, как теперь утверждают его коллеги, был выскочкой, не имеющим достаточного количества опытов, и все его выводы не стоят ломаного гроша.

– Га… – мягко зевает в спину удаляющейся лекторше Виктор Эстерле. – Сама голоском своим усыпляет. А что там у Лёхика было? Чем занимались?

Витька – одессит, из обрусевших немцев. С первого курса мы с ним друзья, что называется, не разлей вода!

Коротко рассказываю ему про охоту и встречу с Ниной.

– И что, – приятель смотрит скептически, – действительно так уж эта библиотекарша хороша?

– Чудо как хороша, дружище!

– А как же Олеська? Девчонка-то симпатичная и, кажется, строит на тебя какие-то планы.

– Вот именно, что девчонка, а тут… Ну как бы тебе объяснить? Женщина, понимаешь?! Ухоженная, роскошная. В такую нельзя не влюбиться.

– Га-га! – хохочет приятель. – Знаю, как ты влюбляешься. До следующей смазливой мордашки на дискотеке.

Сочтя такое замечание в свой адрес несправедливым, сую ему локтем в бок. Он отвечает мне тем же, но с удвоенной силой. Возникает возня. Забамурина, вытянув над кафедрой шею, грозит нам указкой и заговорщицки улыбается.

В общежитии № 6 – в просторечии именуемом «шестёрка» – проживают студенты сельхоза, физмата, а также немногочисленные экономисты и филологи.

С левой стороны к «шестёрке» углом примыкает «четвёрка» – элегантное общежитие студентов факультета промышленного и гражданского строительства. С правой – мрачноватая пятиэтажка учащихся автодорожного техникума. Во внутреннем дворике, образованном этими тремя зданиями, волейбольная площадка. На ней зарубаются с ранней весны и до поздней осени.

Сельхозники (в основном это парни) относятся к математикам, а также к немногочисленным экономистам и филологам (в подавляющем большинстве – девицам) с оттенком снисходительного внимания. Те, в свою очередь, это внимание снисходительно принимают.

В общаге студенты живут, влюбляются и танцуют.

Танцевать заведено по субботам и праздникам. Происходит это, как правило, в ленинской комнате, украшенной ликами престарелых членов Политбюро и гипсовым бюстом вождя мирового пролетариата.

На время увеселительных мероприятий бюст отворачивают лицом к стене. Если отвернуть забывают, то вождь наблюдает за веселящейся молодёжью восьмидесятых с задорным прищуром.

В общаге имеется ещё и другой, не гипсовый Вождь – студент зоотехник Тарас Гулько. Прозвище это он получил за представительный экстерьер и некоторую схожесть с актёром из Югославии Гойко Митичем. В семидесятые годы этот актёр был кумиром всех пионеров СССР, потому как в фильмах про индейцев играл исключительно положительных индейских вождей.

Гулько, несмотря на членство в КПСС, положительным был далеко не всегда.

Три курса он успевал на «отлично», шёл на повышенную стипендию и даже висел на доске почёта. На четвёртом отчаянно вдруг запил и ленинский лозунг «Учиться! Учиться! Учиться!» перестал быть для него актуальным.

– Товарищ оступился! – констатировали коммунисты на партийном собрании.

На этом же собрании ему настоятельно порекомендовали как можно быстрее встать на путь исправления. В качестве воспитательной меры постановили с доски почёта убрать портрет.

Расстроенный таким решением, Тарас бродил по общаге нетрезвый и злой. Его опасались. Особенно после жестокой расправы над коротышкой Митюлиным.

Сашка Митюлин, несмотря на свой рост «метр с кепкой», был из категории мужчин, не ведающих страха. Выражалось это в следующем – поймав веселящую дозу спиртного, он усаживался перед лестничным пролётом на корточки и высоким своим тенорком подзывал любого проходящего мимо верзилу:

– Эй, фраерок! Стоять! Иди сюда!

И подходили, и объяснялись, и даже (непонятно за что) извинялись. И вроде бы коротыш, но глаза-то чумные.

Желая быть выше ростом, Митюлин из каучуковой резины выкроил и набил на свои сандалии высоченные платформы. Результат превзошёл ожидания. Завидев его на этих почти цирковых ходулях, мы с Виктором Эстерле от смеха буквально сползали по стенке. Благо, что обладатель дизайнерской этой обуви ни разу не догадался о причине нашего стёба, иначе не избежать бы нам драки. Митюлин, при всех своих положительных качествах, был типом довольно вредным, и связываться с ним было себе дороже.