Те запираться не стали и объяснили своё поведение следующим образом:

– Вот эти твои друзья, – один из мордоворотов ткнул пальцем в Июдина и Загурского, – приглашают на медленный танец девчонок, которых мы сами давно уже имели в виду.

Колька придирчиво осмотрел девчонок и совершенно резонно заметил:

– Не нарисовано на них, что вы их имели в виду.

– Ща нарисуем! – один из троих поднялся и неожиданным апперкотом отправил Кольку под стол.

Котя за друга обиделся не на шутку и тоже поднялся. Кулаки у него – молотки. Мордовороты один за другим, несмотря на читаемое у них в глазах нежелание, приняли горизонтальное положение.

Посуда, конечно, попадала. Стол перекинулся. Шум, звон, крики: «Милиция! Шухер!»

Котя с Загурским Рожкова под мышки и дёру через служебное помещение. А Шкет-то давно уж в «отключке» – нахохлился, как сыч на берёзе, и дремлет. Пока поднимал его Лёхик, пока уговаривал, тут и милиция подоспела – «ласты» обоим за спину и в вытрезвитель прямой наводкой.

Эх, комсомолец Дулепов! Где же твои заслуги? Нету заслуг! Где комсомольский характер? Нету характера! Получи, комсомолец Дулепов, за это «строгий с предупреждением»!

– Поехали в Сельгу! Не пожалеешь, – предложил мне на ноябрьские праздники Лёхик. – У нас там и гостиница есть. Рубль в сутки всего лишь. А в лесу уже снег плотно лёг. В этом году рановато, но это скорей хорошо, чем плохо. У отца ружьишко возьмём. Постреляем. Встряхнёмся. Зверя по первому снегу гонять – милое дело. Ты на охоте-то был хоть раз?

– Не… на охоте ни разу ещё.

– Тем более. Говорят, первопольным везёт.

А что?! Почему бы и нет? Да и в Сельге этой мне однажды уже доводилось бывать. Высокое место. Обзорное. Онежское озеро – как на ладони.

«Сельга» в переводе с финского, кстати, – возвышенность, каменная гряда.

В полукилометре от старой деревни – отстроенный в шестидесятые годы радиоцентровский городок, где, собственно, и обитает Дулепов с родителями.

Городок невелик – два двухэтажных дома, с одной стороны к которым почти примыкают детсад и клуб, с другой – кочегарка с трубой, хозяйственные постройки и гаражи. Компактно и всё как-то очень уютно.

– Леонтий Федотович, – жмёт руку Дулепов-старший.

Представляюсь и я:

– Венгеров Сергей, приятель вашего Алексея.

– А я Зинаида Михайловна, – мать улыбается мне и тепло обнимает сына. – Знаем мы… давно уже знаем, что вы с Алёшей приятели.

– У студентов постоянное чувство голода должно быть, – подталкивает нас к столу Леонтий Федотович. – Сообрази-ка нам, мать, чего-нибудь эдакое… повеселее. С такими парнями не грех и сто грамм выпить! Как говорится, не пьют только на небеси, а на Руси, кому ни поднеси.

На столе появляются немудрёные вкусности – варёная дымящаяся картошка, солёный под кольцами лука онежский сиг, грибы в маринаде и квашеная, вперемешку с морковью и клюквой, капуста.

– Чего это вы про гостиницу выдумали? У нас и ночуй, – предлагает Дулепов-старший. – А что, мать, поместимся, как считаешь?

– В тесноте – не в обиде, – кивает Зинаида Михайловна.

– И рупь сэкономишь, – наполняет рюмки Дулепов-старший. – Рупь – он студенту верный обед.

– Пап, ну что ты всё время – рупь да рупь. Это у Высоцкого так: «Я рупь заначил, слышь, Сергей, опохмелимся…» Но он-то народную речь копирует, а ты?

– Я тоже народную.

– Ты всё-таки, пап, учитель.

– Ну-у, знаешь что, дорогой ты мой сын! Прежде чем отцу замечания делать, на себя посмотри. Носишься со своим Высоцким, как поп с иконой!

– А как же иначе-то? Высоцкий – это Пушкин наших дней. Нет ни одной серьёзной темы, которой бы он в песнях своих не затронул.

– Тоже мне Пушкин нашёлся! – негодует Леонтий Федотович. – Зарифмуют две строчки, и уже они Пушкины. Да Александр Сергеевич, если бы только сказки одни написал, уже был бы Пушкиным! Сказки его как раз и есть – народная речь! Шедевры! А «Евгений Онегин»? Никто ведь такого и близко не написал и уже не напишет. Пушкин – гений русской словесности, и нечего с ним кого-то равнять! У Высоцкого твоего есть несколько хороших военных песен. Остальное – блатная чушь и нескладный хрип. Ладно! Давайте за Пушкина, что ли, выпьем!

– За настоящих поэтов! – я попытался смягчить семейную пикировку.

– Нет, не скажи… не скажи, отец. – Лёхик опустошил свою рюмку и возбуждённо заворочал глазами. – Я вот ведь о чём жалею. Очень жалею! Пушкина давно уже нет, это понятно. Но Владимир Семёнович был моим современником, а на концерте у него я так и не побывал. А мог бы! И в театр на Таганке на «Гамлета» того же мог бы попасть. Теперь-то чего уж… Теперь его нет. Но жаль мне, отец, что ты только хрип его слышишь. Получается, что недопонят тобой Высоцкий! Хоть ты и с образованием…

– Смотри-ка ты, мать, на этого умника! Ты слышишь, как он с отцом разговаривает, а?.. В вину мне образование ставит! Вот получишь диплом свой, тогда и мели языком. Я-то свой получил, когда тебя ещё и в проекте не было. Так, мать?

– Так-так… Вы ешьте, ребятки, ешьте. Закусывайте. Рыбку берите, капусту. Наедайтесь. А там уж и в лес прогуляться можно. С ружьём. Глядишь, и стрельнёте чего. Дичи-то, говорят, в этот год ох как много. И снег уже хорошо лежит. На лыжах так запросто можно идти.

– На лыжах? Хе-х… Даешь ты, мать! Да кто же им лыжи-то даст, а?.. Ну ладно уж… ладно… – добродушно смеётся Леонтий Федотович, как будто совсем и не злился на сына минуту назад. – Чего уж… сходите, конечно. В лесу-то зимой своя, что называется, красота! До озера надумаете, так напрямую получается километра полтора. А там уж простор. Края не видно! Летом так вообще – сосны, песочек. Чудо! Пляж самый настоящий! Купайся да загорай. И никакого южного моря не надо. В прекраснейшем месте живём мы на старости лет. Так, мать?

– Так-так… Вы только, ребята, теплей одевайтесь. Ты, Лёшик, Сергею-то подбери чего…

– Найду, мам. Но, знаешь, сегодня мы дёргаться уже никуда не будем. Скоро темнеть начнёт. А завтра с утра – непременно. Ты, батя… лыжи-то как… выделишь нам, или сам уж собрался куда?

– Лыжи-то? Не знаю, не знаю. Это сегодня я добрый. А завтра посмотрим да поглядим. Ага! Глазищами-то своими не крути! Короче, ежели с утра никуда не уйду, тогда уж берите. Так, мать? Пусть берут лыжи-то.

– Так-так… И котелок не забудьте. Соль, луковицу, картошку, лавровый лист – это я вам всё приготовлю. Стрельнёте чего, так сразу и на костёр. В лесу-то на воздухе любая еда вкуснее. А не получится, так домой тащите. Сготовлю дичину.

– Эх, мать, учу тебя, учу, а без толку всё! Ещё ничего не принесли, а ты уж – сготовлю. Негоже. Сколько вот так она мне охот перепортила! Как воду под дичь поставит, картошки начистит, так сразу пустой и приду.

– Э-э… суеверен ты стал, дорогой муженёк мой. Стареешь. – Любовно поправляет супругу седеющие пряди Зинаида Михайловна.

– Рано стареть нам, мать! А охотник без суеверий всё равно, что заряд без дроби. Никчемный, как есть!

– Ладно уж… Выпил, так и разошёлся. По мне так хоть сейчас кати на свою охоту. А вы, мальчишки, за ключами от гостиницы к Горшковой сходите. Она у нас теперь домоуправ. Она же и за гостиницу отвечает.

Сын Горшковой, крупный кучерявый подросток, сказал нам, что «матушка в город махнула, а вторые ключи от гостиницы у библиотекарши есть, у Нины Савельевны».

– Гостиница у нас там, – Лёхик указал на крайний подъезд в доме напротив. – Иди пока что туда и жди, а я за Савельевной сбегаю.

Оставшись во внутреннем дворике, я осмотрелся. Качели. Беседка. Песочница. И всё это под девственно чистым снегом. Зимняя сказка. И кто же, интересно, такая эта Нина Савельевна? Сказочная Баба-Яга?

Женщина, появившаяся вместе с Дулеповым, настолько была хороша, что я на какое-то время застыл, как в детской игре «замри».

– Нина, – приветливо улыбнулась.

Боже ты мой! Ну что за улыбка такая?

– А-ага… А я это… я Сергей. – Слегка поклонился, придумывая, с кем бы из сказочных персонажей её сравнить, но так ничего и не придумал.