Все персонажи вымышлены.

Совпадения имён и фамилий случайны.

Часть 1

ПОСЛЕДНИЙ КУРС

Вот получим диплом, гоп-стоп-дуба,

махнём в деревню…

Студенческий фольклор

…и вся атмосфера тех лет

была пропитана алкоголем,

как межклеточной жидкостью.

Александр Воронин

«Куда ты, шляпа! – орал громила-сержант, ударами кулаков усаживая Лёхика обратно на нары. Тот вскакивал и всё порывался куда-то бежать, но тут же опять натыкался на сержантский кулак…» – Описывая в красках недавнее посещение медицинского вытрезвителя, Шкет вдохновенно картавил.

Нам, пятикурсникам Петрозаводского университета, давно уж известно, что уличные сержанты милиции от сержантов киношных отличаются примерно так же, как реальные «урки» от романтических налётчиков Бабеля.

Картавил Шкет нетипично: к буквам «р» и «л» у него прибавлялась паразитарная «д» – «милдиционерд», «прдотоколд», «дурдак ненордмалдный».

«Дурдак ненордмалдный» по твёрдому убеждению Шкета был угодивший с ним на милицейские нары Лёхик, потому как, не желая лгать, тот дал о себе дежурному капитану исчерпывающую информацию: «Дулепов Алексей Леонтьевич, студент пятого курса сельскохозяйственного факультета Петрозаводского государственного университета имени Куусинена. В настоящее время проживаю в общежитии номер шесть, по улице Белорусской, семнадцать, комната номер…»

– А койка в каком углу, от органов утаил! – иронизировал по поводу паталогической честности приятеля Шкет.

Сам он назвался Гаврилой Романовичем Державиным, русским, беспартийным, нигде не работающим в ожидании призыва на срочную военную службу. Добродушный капитан пожелал оступившемуся призывнику «успехов в боевой и политической подготовке».

Дулепову успехов никто не желал, и копия милицейского протокола отправилась прямиком в деканат.

– Прдавду ментам говордить западлдо! Эх, Лдёхик! Назвалдся бы, к прдимерду, Лдомоносовым или Трдедиаковским, на худой конец, – завершил перед нами своё выступление помешанный на родоначальниках русской поэзии Шкет.

Студентов, попавших под «пьяный» протокол, как правило, отчисляли.

Дулепову повезло. Зачлась непорочная биография. К тому же, как студент последнего курса, он (как и все мы) был уже вписан в план выпуска 198* года.

– Комсомолец?! Дебошир-активист?! – суровый декан потряс у него перед носом милицейской бумагой. – Вот пусть комсомольское собрание и решает, что делать с таким активистом!

Песочившую его на факультетском собрании комсорга Лариску Волкову Дулепов оборвал неожиданной фразой:

– Перестаньте, Лариса! Вот уже месяц, как я люблю вас! А вы!.. Вы всё портите! И думаете вы обо мне совсем не то, что вынуждены сейчас говорить. Казённые фразы!

– Да как… как смеете вы… комсомолец Дулепов! – не ожидавшая такого пассажа, Волкова растерялась.

– Смею! – угрюмо отрезал Лёхик. – Смею, потому что мой алкогольный срыв случился именно из-за вас!

– Я думала, вы ударник, и ставила вас в пример! А вы хулиган и врун! К тому же ещё и пьющий! И в наших рядах вам не место… и исключить вас мало! – неожиданно для всех с Волковой приключилась истерика. – А я-то, безмозглая дурочка, сбор средств для голодающих детей Гондураса доверила вам, комсомолец Дулепов!

В итоге подавляющим большинством голосов провинившемуся был вынесен «строгий выговор с предупреждением».

– Радуйся, – сказал я ему. – Выговор – это всё-таки лучше, чем волчий билет.

– Как поручения, так давай выполняй, пожалуйста! – ворчал активист. – А как чуть оступился, так сразу выговор!

Дулепов считался у нас однолюбом.

Дело в том, что с первого курса по пятый он влюблялся исключительно в девиц с параллельной агрономической группы. Девиц было не меньше пятнадцати, но группа всегда одна, и кто же он в этом случае, если не однолюб?

Влюбившись, Дулепов писал стихи. Особенно удачными у него получались стихи с посвящениями. До того, как на пятом курсе обратить, наконец, внимание, на Лариску Волкову, наш поэт умудрился посвятить свои оды всем её одногрупницам. За исключением разве что Людки Трусевич, симпатий к которой, по причине, вероятно, её невзрачности, так у него и не появилось. Впрочем, причина тут могла быть ещё и в том, что у Людмилы, девчонки далеко не простой и неглупой, имелся ещё и желчный характер.

Агрономши внимательно отслеживали все посвящения поэта, читали их друг другу вслух и, ясное дело, ехидно посмеивались. Неудивительно, что когда обстоятельство это открылось (проболталась Трусевич), автор впал в меланхолию и отчаяние, то есть, не разуваясь, залёг на кровать и угрюмо уставился в потолок.

– Зачем они так? – спросил он меня, когда наконец-то к нему вернулся дар речи. – Сколько часов вдохновенья потрачено?! А что в итоге? Насмешки?

– Им стихи не нужны, – решил я его не жалеть и сказал, как есть. – Им замуж хочется. Потому что они материальны, как и все обычные клуши. Но поэту на эту их материальность размениваться нельзя. Он из другого мира. Он – небожитель.

– Ты думаешь? – взглянул недоверчиво.

– Уверен! – ободрил я приятеля. – Присмотрись к ним внимательней и сразу увидишь, что все твои агрономши – приземлённые и лишённые вкуса пустышки!

– Не все… – смущённо поправил меня Дулепов. – Вот Волкова, к примеру… Я ведь, как только её увижу, так сразу же что-то в штанах у меня происходит. Ну и стихи, конечно. Стихи – это тот же секс!

Так я явился свидетелем зарождающегося чувства.

Однако же Волкова оказалась та ещё штучка. Всю мощь сексуальной энергии нашего друга она умудрилась направить в заведомо безнадёжное русло общественно-политической жизни – то за помощь голодающим детям развивающихся стран он в ответе, то ещё за какую-нибудь нелепость.

– Ах, Лёшечкин, – играла она на размягчённых струнах души поэта, – ты просто находка! Ты движитель наш и затейник!

Не раз во время таких высказываний пытался он взять её за руку. Но та – вот же хитрая бестия! – отдёрнет ладошку и строго так глянет.

А дальше-то что? А ничего!.. Бесперспективность полная! Вот и случилось то, что должно было когда-то случиться – устал комсомолец Дулепов от такого к себе отношения. Так сильно устал, что даже стихи перестал писать. А о голодающих детях из развивающихся стран он и думать забыл.

Ну, забыл и забыл, что в этом такого страшного? Но тут, как назло, Загурский, Рожков и Шкет в ресторан собираются.

– Возьмёте четвёртым, парни? – попросился.

Никогда не просился, а тут на тебе!

– Отчего же не взять? – засуетились и обрадовались сокурсники, подавая ему купленную недавно фетровую шляпу с полями. – Пора, наконец, Дулепыч, тебе приобщатся к нормальной студенческой жизни. Как говорится, лучше поздно, чем никогда!

И неплохо бы этим обрадовавшимся какое-нибудь стильное заведение выбрать. Ну, скажем, «Фрегат» или там «Калевалу». Так нет же, в самое дешёвое и злачное в этот раз они потянули Лёхика – в кафе-ресторан «Одуванчик».

А там, в «Одуванчике» – в просторечии именуемом «Одуван» – давно уже сидит и скучает любитель кулачных баталий Котя Июдин.

– Давайте-ка подгребайте, ребята, к моему шалашу, – с распростёртыми объятиями встретил он добрых своих приятелей, – и прошу не стесняться.

Стесняться ни у кого и в мыслях не было. Заказали холодное и горячее. По первой выпили, по второй… по пятой.

А за соседним столом три мордоворота сидят. И тоже совсем не стесняются, выпивают и нескромно так на компанию нашу при этом поглядывают.

– Случилось чего или мне показалось? – подошёл поинтересоваться к нескромным мордоворотам Колька Рожков.