– Да ну… неужели уж всё так плохо.

– Да! Из-за них! Но вижу, что ты опять не так всё воспринимаешь!

– Подскажи и направь!

– Ну вот! Опять ты ёрничаешь! Ну и ладно! И на здоровье! А тебе скажу, как есть! Творческая личность – это всегда, между прочим, внутренний космос! Огромный мир! А я ведь, как ты утверждаешь, поэт и, стало быть, личность творческая.

Мне надоело сдерживаться, и я рассмеялся:

– И что эта личность… верней, этот внутренний космос на ближайшей дискотеке собирается рухнуть?

– Обидеть поэта легко. – Дулепов заворочал глазами и засопел.

– Да не обращай ты, старик, внимания на мои безобидные реплики. Я ведь, как только выпью, так сразу же делаюсь самому себе непонятным. И стыдно потом бывает! Так стыдно, что расстрелять меня мало.

Пригубив в очередной раз из кружки, мы с удовольствием вгрызлись в жестковатое мясо дичины – удивительно вкусное. Куда там домашней курице!

– Так вот, – прожевав, продолжил Дулепов, – никак не могу разобраться. Зачем, получается, я пишу?

– Ну, а сам-то ты как считаешь, зачем?

– Боюсь, что с таким настроем ты опять меня не поймёшь.

– Куда мне! – я театрально развёл руками.

– Короче, смеяться можешь сколько угодно, – махнул на меня рукой. – Но, собственно, я вот что хочу сказать. Возьмём, к примеру, Пушкина. Сколько у него было женщин?! Правильно! Не меряно было женщин у нашего Александра Сергеевича! А сколько у Брюсова! У Есенина! У Маяковского! Опять же – вагон и маленькая тележка. Срабатывала, значит, поэзия! А у меня вот не стыкуется что-то. А если и стыкуется, то почему-то в обратную сторону!

– А теперь об этом же, но простыми словами, – попросил я.

– А если простыми словами, то ни одна ещё женщина так и не соблазнилась.

– Вот-вот! И я тебе об этом всегда говорил. Скучны они донельзя, твои агрономши. Но ты не отчаивайся. Стихи – ведь это не только лучшие слова в лучшем порядке! Как ни крути, это ещё и высшая грань обольщения! Но оценить эту грань способна не каждая женщина. Что это значит?.. – Коварная водка! Похоже, и сам я изъясняюсь не очень-то внятно. – Иную-то за руку взял и повёл. И всё получилось. И твой этот самый… внутренний космос ей по…

– Нет! Не хочу я так! – Дулепов возбуждённо вскочил. – Она не корова, чтобы куда-то её вести! В любви всё должно быть красиво и совершенно! Как и в поэзии! А Волкова… она достойна!.. достойна моей любви, понимаешь!..

Я с нетерпением ждал продолжения фразы, но Лёхик вдруг посмотрел как-то в сторону и закончил переменившимся голосом:

– Ты думаешь, я не вижу, что она… как бы это помягче сказать… меня использует? Вижу, не дурак! И всё же никак не пойму. Себя не пойму! И в женщине этой тоже не всё мне понятно.

– Ну… – я уже был в той стадии опьянения, когда непременно тянет поумничать, – в женщине и не должно быть всё понятно.

Прикончив остатки «Столичной», мы двинулись по своим же следам в обратную сторону.

За разговором поднялись на окраину городка.

– Библиотека у нас располагается здесь. – Лёхик показал на здание с вывеской «Клуб», верней, на примыкающую к нему пристройку. – Зайдём? Я думаю, что Нина, несмотря на выходной, здесь. Она человек читающий и общительный. А в нашем медвежьем углу дефицит интеллектуального общения имеет место.

– Прямо вот так, в походном?

– Переодеваться долго. Может и не дождаться.

С порога открылась просторная, с высокими потолками комната. От книжных шкафов пахнуло уютом. От печки с пылающими дровами – теплом.

– Ну что, настрелялись, натешились, опустошители леса? – приветливо поднялась навстречу хозяйка.

– Охота, Нина Савельевна, дело серьёзное. Не формуляры строчить! – огрызнулся приятель.

– Зачем же грубить, Алёша? Строчить формуляры – занятие куда как гуманней убийства ни в чём не повинных зверей. – Она улыбнулась.

Красавица! Тяжёлые тёмные волосы забраны в косу. Глаза ироничные, с матовым, чуточку нервным блеском.

– Садитесь поближе к огню. – Указала на стулья. – С морозу как раз хорошо. А я вот тут книжку одну перечитываю. С историей книжка… В гостинице нашей года два назад писатель один останавливался. Фольклором интересовался. Со старожилами подолгу беседовал. Спеть их просил. На магнитофон все эти их песни и байки записывал. У нас ведь тут место особое – русские, карелы и вепсы веками живут бок о бок. Предполагают, что и Лёнрот, когда собирал материалы для «Калевалы», бывал здесь. Уж больно с возвышенности нашей на озеро красивый открывается вид.

– Маршрут его на карте давно прочерчен, и Сельги там нет, – не согласился Дулепов.

– Маршрут этот приблизительный. Его ведь не сам Лёнрот, а кто-то потом уже рисовал. А даже если и не был, то почему бы и не помечтать нам? Но, собственно, я ведь сейчас не об этом. Писатель, о котором я начала вам рассказывать, приехал из Мурманска.

– Из Мурманска? – я оживился. – Так ведь и я из Мурманска.

– Но ты же пока не писатель! – Она рассмеялась и помахала перед нами невзрачной брошюрой. – Так вот! Эту самую книжку он зачем-то оставил в нашей в библиотеке. Пришёл как-то подшофе и попытался за мной ухаживать. Высокопарными фразами сыпал. Я высмеяла его. Обиделся и ушёл. А книжку оставил. Я отложила, думала, зайдёт ещё, и отдам. Но он не зашёл. Уехал. Вот так и осталась книжка. На полку поставила. Пусть, думаю, стоит себе. Может, ещё приедет фольклорист наш. И только недавно совсем из женского любопытства взяла да и заглянула. А стала листать… так сама и не заметила, как до последней страницы и прочитала. Автор ли её к нам приезжал, нет ли?.. Фамилия на обложке Веапоров.

– Долгое предисловие, – усмехнулся Дулепов. – Говорите, хороший автор, так почитайте нам, чтобы и мы прониклись. Я вот вам тоже тетрадь со своими виршами оставлял, и что?.. Из этого самого… из женского любопытства не заглянули?

– Обижаешь, Алёша! Ещё как заглянула! – Нина достала из ящика и выложила на стол тетрадь в голубой обложке.

Дулепов смутился:

– Ну-у… а если читали… то… почему же тогда ничего не сказали? Я-то всё жду и жду. Только по-честному. Дифирамбов там всяких я не люблю.

– По-честному, говоришь… – Нина, поколебавшись, продолжила в некоторой задумчивости. – Как автор, ты удивил меня чрезвычайно! Не ожидала, честное слово. Стихи у тебя интересные, образные и, более того, настоящей поэзии совершенно не чуждые.

– Ах вот даже как! – закинув голову, рассмеялся Дулепов. – Получается, у кого-то… ха-ха!.. читаются от корки до корки. А у меня, как это вы сказали?.. не чуждые?!

– Ты же честно просил! Так вот, если честно, то я считаю, что ты подающий большие надежды поэт, поэтому и хотела пообщаться с тобой не так, как сейчас… Но раз уж ты сам захотел сегодня, то давай разберём, к примеру, хотя бы вот это стихотворение.

Читала она не спеша, то и дело прищуренным взглядом постреливая на автора:

– Девчонка русская с глазами голубыми,

Тебя ли я, мой ясный свет, любил?..

Я помню, как дорогами чужими

К тебе я на свиданье приходил.

Я думал, ты меня не понимала,

И в ярости любовь свою сжигал…

Ты, кроткая, божественно молчала

И расцветала, как морской коралл.*

Закончив, обратилась ко мне:

– Прекрасная звукопись! Не находишь, Серёжа?

– Нахожу, ещё как нахожу! – я энергично и утвердительно закивал.

– И что мне от этой звукописи? – Дулепов уставился в пол и заиграл желваками. – Дальше-то что? Говорите! Давайте, давайте!

– Скажу, если только не будет обиды, Алёша. Договорились?

Дулепов утвердительно хмыкнул, и Нина продолжила:

– Девчонка русская… мой ясный свет… неплохо… ты знаешь, совсем неплохо. При нынешней государственной русофобии в каком-то смысле даже патриотично. Глаза у девчонки голубые, как небо. Прекрасно! Голубые глаза – прекрасно! Но дальше поставлен вопрос ребром: тебя ли я любил? Действительно! А, может, другую какую-то? Мужчины ведь так устроены – с пещерных ещё времён они полигамны! Однако раздумывать некогда, потому что уже дороги пошли. Какие дороги? Понятное дело, чужие. Своих-то дорог у поэтов вообще не бывает. В принципе – не бывает! Уж так они, эти поэты, устроены. Ну и отдельная тема – глагольные рифмы: любил-приходил, понимала-молчала.