- Иди ты!

   - Ладно, не обижайся! Дай взглянуть.

   Станиславский шарил глазами по мастерской в поисках экслибриса. Стены увешаны были набросками, эскизами, пейзажами, на полках стояли гипсовые маски, статуэтки, незаконченные композиции. Сам Эдичка в рабочем халате, выпачканный краской, сидел с кистью на разодранном диване, обдумывая новую затею.

   - Не заставляй себя упрашивать. Будь человеком! - взывал Август к его совести.

   - Подарил уже! - ответил Эдичка, снимая халат и встряхивая его от пыли.

   - Кому!?

   - Тамара заходила. У нее ведь день рождения был.

   - А-а... - разочаровался Станиславский. - Эта везде успеет...

   - Зачем тебе "Титька"? - Эдичка язвил.

   Август не ответил. Чего теперь - хорошую вещь прошляпил. А можно было сманеврировать и выпросить ее. Эдичка начал мыть руки в тазу, мыло шлепнулось в воду и брызнуло.

   - Последние сплетни слыхал? - совсем уже мирно оглянулся он на Станиславского. - Ерунда всякая. Ха-ха! Чертовщина завелась в городе! Позапрошлой ночью будто шабаш устроили. Будто наследник объявился.

   - Какой наследник? Чей?

   - Кто его знает, чей. Треп идет, наследник и наследник, ничего не разберешь. И будто этот наследник - дьявол. Ха-хм! Придумают же люди! Чего только теперь нет! Шаманы, волшебники, колдуны, зомби, оборотни. Новый уровень сознания. Жить стали лучше, но общество потеряло монолитность, а центральная идея, в данном случае строительства коммунизма, уступила место бесконечному количеству идеек. И теперь, в этом громадье идеек, пропало главное: единство. Да, нам предлагают кое-что, к примеру, патриотизм. Так он был всегда, независимо от власти, и примеров тому множество. Вряд ли его возведешь в государственную идею: это животный инстинкт, потреба человека, его природа, охранять семью, дом, страну - быть патриотом. Религия? Не плохо, не плохо. Только государство у нас светское, и религия от него отделена. Свобода? Независимость? Условности. Абсолютной свободы не бывает, как и абсолютной независимости. Борьба с преступностью? Это повседневная обязанность власти, возведи ее в государственную идею - такого можно нагородить!..

   Эдичка отошел наконец от таза, вытерся полотенцем. Станиславский слушал его монолог не прерывая.

   Они вывалились из редакции и отправились к остановке автобуса. Чудесный вечер отражался на лицах людей. Болезнь Станиславского отступила, с утра он чувствовал себя лучше, а теперь и вовсе был в порядке. Эдичка разглагольствовал на всякие темы:

   - Вот взяли себе за моду в других странах - переименовывать улицы, города. Все перепуталось, смешалось, наверное думают, положили начало новой эре. Все видело человечество и не сегодня началась его история. А бывают и приятные неожиданности. Поэтические, а не политические названия. Красиво переименовали - бульвар Белой Лошади? Фонтаны, скверы, зеленные полянки, цветы, клумбы. И в честь Белой Лошади - тысячи белых гладиолусов!

   Какой то мальчишка, лихача на велосипеде, чуть было не сшиб Станиславского с ног, сунул ему глянцевую визитку: N 7. И исчез.

   - Хулиганье! - ругнулся Эдичка на пацана. - Что он тебе дал?

   - Черт знает что! Ладно, Эдя, иди. Иди-иди, а я возьму мотор. Пока!

   Эдичка пожал плечами.

   - Пока...

<p>

10</p>

   Вся эта неразбериха сбила Станиславского с толку. Откуда что берется, куда исчезает, взаимозависимости, противоречия здравому смыслу... Он начал понемногу пить. Дальше - больше. За какой-то месяц превратился в пьянь. Он напивался до чертиков, до полного одурения, не давая себе трезветь. Только в вине видел спасение и только вино стало отрадой. Август заметно постарел и перестал за собой ухаживать. Ввалились щеки, появились мелкие морщины, нечищеная одежда на тощем теле сидела мешком. Работу бросил. Он боялся в один из дней очнуться трезвым.

   Как-то ночью забылся под забором своего дома. Собаки лизали ему лицо, недалеко журчал ручей, поливая сад, и - кипарисовая аллея. Горели звезды и склонялась над ним желтая, зловещая луна. Вдруг - его тормошат, будят, ведут в дом. Он уже видел это зрелище: яркие окна, черные деревья, гости журналисты, гомон, музыка.

   Его ввели, публика стихла. Август ощущал почтение к своей персоне, и это раздражало. Из толпы выделились Артем и Виктор. Зрачки Виктора светились красно-желтым огнем. Он, учтиво склонив голову перед Станиславским, выкрикнул:

   - Его Высочество Наследник!

   Воцарилась тишина, только Алексей Талансков со съехавшим набок галстуком, красный от жары и выпитого, продирался в первые ряды.

   - Наш - ш! - прошипел он, чем вызвал восторженное шушуканье толпы.

   - Наследник!

   Станиславский обнаружил: у всех - семипалая мохнатая конечность, и каждый держит при себе диэлектрическую перчатку. Виктор, прислушиваясь, обратил внимание гостей на настенные ходики, они издали скрежет.

   Три часа!

   - Зачитываю! "...И после моих похорон, каждое новолуние, тебя будут навещать наши друзья. В три! Таков обычай! А ты - мой Наследник! Силу обретешь во второе полнолуние от моей кончины". - дочитал Виктор, держа документ как глашатай перед народом.

   И дом взорвался аплодисментами.

   - Наследник! - орали восторженные господа.