- Наследник! Наследник! - перебивали дамы, хищно вцепляясь в Августа горящими глазами.

   - Браво!

   - Браво!

   Станиславский преобразовывался на глазах. На нем вдруг оказался отличной кройки костюм, роскошные черные туфли, появилась холеность щек и запах дорогого, модного одеколона. Он осматривал респектабельного себя и убеждался - совсем, совсем недурно выглядел!

   Когда шум упал, Виктор обратился к нему громко, протяжно-торжественно и в то же время благоговейно:

   - Вы - Наследник! Но официальная инаугурация состоится в Санкт-Петербурге, где все готово к приему. Сам Франс Бюрген вручит вам перчатку Ордена, Ордена журналистов номер семь! Таков обычай!

   В это мгновение Августу стало нехорошо, подкатила тошнота и сильно заломило в правой кисти. Руку выворачивало от боли. Ногти стали удлиняться, удлиняться, постепенно превращаясь в когти. Он закричал:

   - Я не хочу этого! Не хочу! Не хочу кривды, манерности, бессердечия и гламура!

   Конечность начала покрываться шерстью, мягкой, шелковистой, как волосы новорожденного ребенка. С хрустом ломались кости и вырастали новые отвратительные пальчики. Один - рядом с мизинцем, но меньше его. Другой - тоже коротышка, выше остальных. Пальчики уродовали кисть, и вот она окончательно превратилась в лапу. Звериную семипалую лапу.

   - Этому не бывать! Я не стану журналистом номер семь!

   Мохнатая лапа скребла грудь. Задыхаясь, он рванул отворот сорочки, полетели на пол пуговицы. Его рвало. А лапа водила когтями, впиваясь в мясо, обильно брызгала кровь. Рядом - эти чудовища ждали его конца.

   - Мне не быть журналистом номер семь!

   Падая, перед глазами Августа пронеслись улыбающиеся физиономии гостей, он услышал негромкое увещевание Алексея Таланского:

   - Полно Вам! Все прошли через Это! Зато Вы - Наследник!

   - Нет!

   - Нет!

<p>

11</p>

   Солнечный зайчик светил Станиславскому в лицо, отражаясь от графина, но он не отворачивался. За окном осень. Теплый ветер тормошил листья порыжевшего клена. Утро было спокойным, мирным, хорошо теперь на воздухе. На подоконник, со стороны двора, прыгнул пушистый ухоженный кот. Счастливый его вид говорил о добрых отношениях с хозяином.

   Наблюдения Августа прервались. Скрипнула дверь и появилась голова любопытной девушки. Девица протиснулась в комнату, за ней другая, обе в белом. Он прикрыл глаза и притворился спящим. Одна из них нагнулась, и услышав ровное дыхание, шепнула подруге:

   - Сегодня поступил!

   - Как это было? - тихо спросила та.

   - Как-как... Обыкновенно.

   - Расскажи.

   - Вот видишь, грудь исполосована? Это он себя ногтями разодрал.

   - Кричал?

   - Дико! Пришлось привязывать к кровати.

   - Да-а...

   - Белая горячка. Журналистом номер семь себя называет.

   - Как?

   - Журналистом номер семь. Им в пьяный ум чего только не вползает.

   - Не поймешь на вид. Вроде молодой.

   - Спился. Ладно, выходи. Аполлон Герасимович заругает. Сейчас осмотр начнется.

   Девушки вышли. В коридоре послышались шаги. У Станиславского ныла неудачно привязанная к кровати правая рука, саднило кисть, он разминал холодные пальцы, тер их друг о друга. В сопровождении свиты явился длинный старик, в толстых очках, в белоснежном халате и в шапочке, с кривой улыбкой - подсел к кровати Августа. Свита расположилась возле. Старик внимательно вглядывался в Станиславского.

   - Н-ну? - наконец спросил. - Как здоровьечко?

   - Хорошо. - проворчал Август, любуясь котом. - Развязали бы.

   - Э-э-э милый, рано. - Он вынул авторучку и поводил ею перед носом Станиславского. - Рановатенько. Голова болит? Кружится?

   - Нет.

   - И ничего не беспокоит?

   - Руку стянули. Онемела.

   Старик показал жест санитарам, те отпустили узел.

   - Н-ну? Кто же вы есть такой? Журналист номер семь? Хм. А?

   Август отвернулся к стене.

   - Аполлон Герасимович, - позвал кто то из свиты. - Случай сходный с тем, в прошлом году. Старик охотно согласился.

   - Да-да.

   И Станиславскому:

   - В прошлом году, молодой человек, поступил к нам больной. На первых порах буйный был, а потом все завещания писал. Где ни отыщет бумажки клок - давай завещание строчить. А там одно: хороните меня ночью. Вся лечебница в завещаниях утопла. Где ни глянь - завещание. Но ничего. Вылечили. Впрочем говорили, помер он. А ты не будешь завещания писать? - он легонько похлопал Августа по щеке, прихихикивая незлобно.