<p>
Г е н н а д и й А с т а п о в</p>
<p>
Н а с л е д н и к</p>
<p>
Фэнтези, рассказ</p>
<p>
ПРОЛОГ</p>
"Милостивый государь мой граф Алексей Андреевич!
Имею честь уведомить ваше высокопревосходительство о том, что расследование обстоятельств дела относительно "Вестника", дало обеспокоивший меня результат. Во избежание огласки и беспорядков, управление жандармерии Санкт-Петербурга материалы, полученные дознанием, засекретило. Выявились причины, дозволяющие делать уверенные выводы. Посланник Российского скипетра в Голландии князь Долгоруков, под присягой показал: некто Франс Бюрген, промышляющий печатным делом, пользуется в оной Голландии сомнительною славою, якобы принадлежит к масонской ложе, а по данным следствия - и к "Ордену номер семь" сатанистов-оборотней. В 1807 году прибыл он в Санкт-Петербург с целью нам неизвестной, скупил векселя "Вестника", и стал полным его хозяином"...
Раздался стук, раскрыв массивную дубовую дверь, вошел адъютант, застыл на входе. Генерал Крутберг отложил гусиное перо и отодвинул чернильный прибор, выпрямил спину и дернул шеей, стараясь избавиться от приступа остеохондроза. Позади него в полстены висел портрет Александра Первого.
- Жди голубчик. Сейчас закончу, и депешу передашь графу Аракчееву в руки.
Генерал поднялся из-за стола, и кряхтя сделал короткие физкультурные упражнения, разминку. Затем взял письмо, подписался: "барон Крутберг", запечатал, вручил адъютанту и перекрестился на образа.
Хозяин кабинета придвинулся к окну, отстранил занавесь. Вдали сверкал шпиль адмиралтейства, над Невой клубился туман, по набережной скакали драгуны и казаки, сопровождая карету императрицы.
Барон еще раз подвигал плечами, помахал руками, и удовлетворенный, вышел из кабинета. По широкой каменной лестнице он спустился на первый этаж, отдал незначительные распоряжения охране и спустился еще ниже, в глубокий подвал, где со вчерашнего дня содержался голландец Франс Бюрген. Плели про него такое, что христианину и слушать грех. Будто бы вместо рук у него семипалые звериные лапы, вместо глаз - горящие уголья. На первом допросе Крутберг лично убедился: руки как руки, глаза как глаза, обычный борзописец из "Вестника". Правда, следователю почудились когти на правой кисти, да ведь следователь пьяница, выгнать бы, а заменить некем. Но Бог с ним, со следователем, важнее то, что в некое мгновение и сам барон усомнился: человек ли перед ним? В темном углу камеры Бюрген как бы вспорхнул, отделился от земли, что ли, и стал прозрачен. Но это лишь на мгновение. Эх! Нервы. Нервы. Будет нужно позвать дьякона на всякий случай, чтоб почитал, да чтоб изгнал нечистого. На допросе иноземец держался молодцом. Как там у следователя в протоколе? "Орден номер семь"?
Генерал приказал открыть камеру. Коридорный, бренча ключами и стукаясь о стену шашкой, отворил скрипучую дверь, Круберг вошел и из горла его вырвался малопонятный звук. Коридорный сзади моргал, не в силах произнести ни слова и часто-часто крестился: камера была пуста. Высоко, три метра над уровнем пола, в открытую форточку размером в два кулака, врывался холодный зимний воздух. Несколько минут назад Бюргену подавали обед в котелке, он еще не остыл и слегка дымился.
- Дьякона! Батюшку сюда! - заорал барон, топая ногами. И вдруг обмяк, опускаясь на каменный пол. - Доктора! - вяло прошептал, хватаясь за сердце.
Вперед - взад носились жандармы поднятые по тревоге, во двор прибыл спешно вызванный казачий эскадрон, полк мушкетеров перекрыл выезды из города, обо всем уже доложили императору и ждали распоряжений из канцелярии его величества.
<p>
1</p>
Станиславский щурился и из окна наблюдал за возней собак. Луна была полная, и было хорошо видно двух догов, носившихся у клумбы с гладиолусами, цветами, как он уверял, им обожаемыми.
Полюбовавшись видами, он закурил и отправился в кресло, откинулся, пуская большие и маленькие колечки. Наверняка он был счастлив. Это свалившееся наследство было кстати. Дела шли все хуже, Станиславский подрязг в долгах, докатилось до того, что никто, зная его неплатежеспособность, за весь год не занял денег. И вот такая удача! Он вытянул ноги, хрустнув суставами. Дядя Августа, покинувший мир сей - оставил ему все. И кругленькие счета в банках, и дом этот, с участком земли в гектар - словом он богат. Единственное доставляемое беспокойство - странный уход из жизни дядюшки без видимых причин. Ярко выражено тот не болел: так, по мелочи, то да сё. И тем нелепее была его кончина. Август включил радио, передавали блюз, приятный и легкий. Музыка тонизирует. Он щелкал пальцами в такт, подпевая саксу и соло-гитаре. Откупоривая банку потного, из холодильника пива, снова выглянул в окно. Псы угомонились и лениво лежали на песке. Если кто видел Мефистофелей на балетах в красном обтянутом трико, тощих, про каких говорят: кожа да кости - то таким и был Август Станиславский. И было ему двадцать девять лет, и был он чернявым, как цыган.
Внезапно зазвенел массивный стационарный телефон, и от неожиданности у него дернулись кончики ушей.
- Алло? - поднял трубку двумя пальцами, и отхлебнул пива. - Алло?
В трубке молчали.
- Я вас слушаю!
- Нмсе. - невнятно пробормотала трубка и послышался отбой.
Он почесал затылок и пожал плечами. После блюза прогнали танго, затем классику. Хорошая радиостанция, здесь можно послушать музыку на любой вкус, впасть в нирвану от звуков Моцарта или зарядиться под рок-н-ролл.
И вновь зазвонил телефон. Телефон издавал звук школьного прибора, сообщающего о перемене.
