Наконец он кивает, словно бы в ответ на собственные мысли, и тихо, почти шепотом говорит:

— Я, кажется, должен бы сказать тебе, что самоубийство — это не выход. Нет, молчи, — взмахом руки пресекает он готовый были сорваться с губ Леголаса поток слов. — Просто послушай, хорошо? Лишить себя жизни… Неверное выражение.

Леголас упрямо поднимает подбородок, глядя ему прямо в глаза. Именно так, как должен был бы, совсем как раньше.

— Не себя, а кого-то. Жалеть о ней будешь не ты, верно ведь? Для тебя это облегчение, наипростейший выход из ситуации, — в его словах на удивление нет ни яда, ни презрения, и Леголас непонимающе хмурится. — Смерть — это всегда испытание для других. По правде сказать, наша жизнь нам и не принадлежит. Мы живем ради других, Леголас, не ради себя. Твоя жизнь не является твоей собственностью. Так не покушайся на нее.

— Тебе больно сейчас; наверняка безумно сложно, и, уверен, у тебя были сотни, тысячи причин поступить так. Ты волен делать что угодно со своей жизнью; но смерть тебе не принадлежит. Жизнь — бесценный дар, и кто, скажи мне, дал тебе право отказываться от него?

Айнон устало выдыхает и трет переносицу, бросая на него быстрый взгляд исподлобья.

— Я не скажу, что тебе нужно попытаться быть сильным, выдержать все это, смириться, в конце концов, — нет, не скажу. Ты не должен мириться с этим, Леголас, не должен пытаться перетерпеть. Все заслуживают счастливую жизнь, мой принц, и вы не исключение, — голос наставника на последних словах срывается в хриплый шепот, но Леголас не обращает внимания, во все глаза глядя на Айнона.

— То, что происходит между вами и вашим отцом неправильно, в высшей степени неправильно и ужасно, пусть я не знаю и половины. Но поверьте, мне не нужно было бы даже знать вас, чтобы сказать, что вы этого не заслуживаете. Никто не заслуживает. Но вы, мой принц, счастливой жизни достоины, как никто другой.

— Вы просто достойны жизни, и никогда не позволяйте себе поверить в обратное. Считайте это моим приказом, права на который я не имею, если вам так проще. Живите, принц Леголас, живите, не позвольте им всем победить вас. Живите, пусть даже только по моей просьбе, которую, клянусь, я никогда более не озвучу; живите, умоляю вас. Заставьте меня гордиться своим последним учеником, командир Леголас. Мой принц, мой ученик, мой владыка… Живите.

========== Глава десятая: Закат ==========

«Мой мир — это маленький островок боли, плавающий в океане равнодушия».

© Зигмунд Фрейд

Леголас рассеянно трет переносицу, бросая быстрый взгляд в окно. Он чуть морщится от нового укола головной боли, с которой проснулся утром, и зевает.

День близился к концу, но до ночи еще было далеко, и ложиться спать сейчас не слишком хочется.

Леголас раздраженно фыркает, поднимая ладони на уровень глаз, чтобы после впериться пустым взглядом в собственные пальцы. Тонкие, узловатые, жилистые, с неровными, искусанными ногтями.

Отвратительная привычка, появившаяся совсем недавно, с которой он, хотя и злился, ничего поделать не мог. Кольца он никогда особенно не любил, да и они бы только мешали.

В общем, самые обыкновенные руки, на рассматривание которых он зачем-то только что потратил уйму времени. Как, впрочем, и вчера, и позавчера…

Так и прошли последние несколько дней, — около пяти или шести, Леголас не видел смысла считать, — за бесполезным разглядыванием всего подряд, долгими вздохами и редкими приступами головной боли. Он мог просто застыть в один миг, глядя на танцующее в камине пламя или блестящий кристаллик в люстре.

Из той комнаты в пустой башне его перевели в собственные покои на следующий же вечер; стражники исчезли с глаз спустя еще один, пусть Леголас и без труда ощущал их присутствие там, за закрытыми дверями.

Но, кажется, теперь ему доверяли настолько, что позволили находиться в комнате в полном одиночестве. Наверняка и здесь без Айнона не обошлось.

Леголас проводит рукой по волосам, пропуская сквозь пальцы спутанные светлые волос ы. Он бросает быстрый взгляд на лежащий на дальней стороне постели гребень, но подняться с подоконника, на котором сидит сейчас, прижав колени к груди и закутавшись в плед, не решается, не желая разрушать атмосферу тепла и покоя.

Айнон. Его бывший наставник, внезапно оказавшийся не такой уж хладнокровной статуей, какой казался раньше. Почему и зачем?

Леголас хмурится, зябко поводя плечами. Он, кажется, знал. Слухи одно время ходили; слишком уж многие об этом говорили, чтобы он сам мог это пропустить. Не поверил, правда, тогда: чересчур непохоже то было на Айнона.

Помнится, говорили, что сын у него был. Леголас еще, чудится, рассмеялся, услышав — сложно было поверить в то, что у Айнона мог быть ребенок. А еще рассказывали, будто мальчик пропал. И что, кажется, умер он. Убил себя сам.

Слышать это было откровенно дико, да и попросту не вязался образ вечно хмурого наставника с представлениями о родителе, плохом ли, хорошем ли - неважно. Дитя ведь может на свет появиться, лишь если и отец, и мать того желают; искренне любят, что важнее.

Леголасу, как ни глупо, сложно было представить, что Айнон действительно мог любить кого вот так. И вообще любить.

Он еще будто бы слышал о том, что жена наставника ушла на Запад, словно бы не сумев оправиться после некого происшествия, оставив мужа. А теперь, как выяснилось, и своего сына.

Осознание этого вызывало смятение. И понимание. Леголас чуть кривиться от очередного укола боли в висках. Они с Айноном никогда не были особо близки; принц был довольно раздражающим ребенком и прекрасно то осознавал; Айнон же предпочитал книги обществу собратьев и прочих живых существ.

Они скорее терпели друг друга, смирившись с тем, что иного не дано; каким-то образом умудрившись даже чуть привязаться эмоционально. Понять причины внезапной выходки наставника не составляло труда, и это успокаивало.

Леголас не хотел бы и дальше метаться в сомнениях, силясь отыскать подвох, понять, в чем здесь может быть выгода для Айнона. Он готов был поверить в попытку наставника привязать его к себе, заручившись невольно появившимся доверием и признательностью.

Принц тихо вздыхает, прислоняясь лбом к холодному стеклу окна. В лучах солнца недавно выпавший снег, пуховым одеялом накрывший лес, отливает перламутром, иногда на мгновение вспыхивая золотыми звездами-кристаллами.

Внутри внезапно зарождается мучительное желание оказаться там, по ту сторону стекла, твердо стоя ногами на покрытой морозными узорами темной земле, чуть припорошенной снегом, полной грудью вдыхая колючий ледяной воздух с тонким ароматом хвои.

И, почему бы ему не последовать этой несомненно бредовой, глупой и легкомысленной, но такой манящей идее?

***

Снег тихо поскрипывает под ногами, ветер бьет в лицо, спутывая волосы, и Леголас чуть улыбается, чувствуя себя впервые за чудовищно долгий срок абсолютно счастливым. Или же, скорее всего, спокойным.

А спокойствие, безмятежность, ощущение полной защищенности - это то, что для него сейчас было настоящим счастьем.

Пробраться мимо стражи удалось на удивление без помех, и Леголас непременно обеспокоился бы: слишком уж легко это вышло у прослывшего безумным принца, которого, к тому же, король приказал ни на миг не оставлять без внимания.

Контроль, неусыпный, всеохватывающий, — именно так отец предпочитал справляться с проблемами в большинстве случаев. Не контроль - так подавление. Или уничтожение.

Леголас устало проводит рукой по лицу, заправляет волосы за ухо и в который раз тихо вздыхает, прежде чем вновь двинуться с места.

Отец. Любимый-ненавистный отец, последний родной эльф во всем мире. Тот, кто стал причиной его… смерти и, кажется, уже дважды тем, кто от нее спас. И тот, кто до сих пор так и не удосужился снизойти до простого разговора, столь необходимого им обоим.

По правде говоря, Леголас даже был рад этому: разговоры он не слишком любил, а от одного воспоминания о любой беседе с отцом, - и том, чем это обычно заканчивалось, - его бросало в жар. Но им нужно поговорить, во что бы в итоге эта затея ни вылилась. Глупо оттягивать неизбежное, а в том, что отец никогда не позволит ему забыть о произошедшем вот так просто, Леголас был точно уверен.