— Я хотел бы попросить дать моему отряду несколько дней отдыха. — Король вскидывает брови, раздраженно сужая глаза.

— Продолжай, — сухо приказывает он, выстукивая пальцами такт на резной ручке трона. Тускло блестит агатовое кольцо, переливаются рубины, вспыхивает тонкое золотое.

— Они обессиленны, многие тяжело ранены. Запасы продовольствия и лекарств в крепости давно уже подошел к минимуму, и его также необходимо пополнить в ближайшее время. И…

— Что еще? — с каждым произнесенные им словом владыка хмурился все больше, чуть рассеянно скользя взглядом по коленопреклоненному сыну.

— В ходе последней нашей битвы с орками, я потерял большую часть отряда. — Перед глазами вновь вспыхивает восковое лицо Таурохтара, в ушах набатом стучит хриплый крик Сарна и Леголасу вдруг кажется, что он вновь с ног до головы залит теплой, вязкой кровью. Друзей, товарищей по команде, своей собственной. — Нужно в срочном порядке найти подходящую замену — нельзя оставлять внешний круг рубежа без охраны. Нападения в последнее время участились, они будто знают, где мы.

— Достаточно, — обрывает его король на полуслове и устало трет переносицу, хмуро глядя на сына. — Я тебя услышал. Остальное расскажешь на следующем же заседании совета, сейчас в этом нет смысла. Сбором новых членов команды займешься сам; о выдаче всего необходимого я отдам приказ завтра же. У вас два дня, после немедленно возвращаетесь на границу.

— Возражений я не потерплю, Леголас, — холодно отрезает Трандуил, видя как тот напрягся, желая что-то сказать. — Посмеешь заговорить и времени останется с полдня, — вкрадчиво продолжил он. — О твоем наказании за едва не проигранную битву, мы поговорим позже. Иди.

Леголас нарочито вежливо улыбается, отвешивая церемонный поклон и хочет было уйти, когда у самых дверей его застаёт скучающий голос отца:

— И, дорогой мой сын, я буду очень… раздосадован в случае, если ты опять подведешь меня.

— Как можно, милорд.

Горькая улыбка искажает губы и принц оборачивается, поднимая подбородок и спокойно глядит в глаза короля, моля всех Валар и Эру о том, чтобы выдержать этот взор.

— Я сделаю все, что в моих силах.

— Уж постарайся.

***

Стоит только резным дверям тронного зала с глухим стуком захлопнуться за его спиной, заставляя Леголаса рвано выдохнуть, как на эльфа наваливается непонятная усталость. Опустошение, что всегда появляется после даже самого короткого разговора с королем, подчистую выжимающим из него все душевные и моральные силы.

С тихим стоном он соскальзывает вниз по стене, закрывая лицо руками.

Эру, как много… Как же много всех этих говорящих взглядов, нахмуренных бровей и складок возле губ, что значат ничего и так много одновременно… Не высказанные упреки, обманутые надежды, разрушенные мечты и молчаливая тьма. Ее много, очень много.

Порой Леголасу кажется, что он увяз в ней с головой, что он тонет, тонет, захлебываясь в мутной жиже глухой ненависти и холодном равнодушие, что ранит в сто крат сильнее любых криков.

Отец не кричал на него, никогда не кричал, и за все эти прожитые тысячелетия даже пальцем его не тронул. Нет, если он хотел причинить сыну боль физическую, то никогда не делал это сам, предпочитая отдать приказ одну из своих приближенных. Но сам этого не делал. Нет-нет, он делал кое-что намного, намного хуже.

Король Трандуил просто смотрел. Смотрел своими невозможно прекрасными глазами, краше любых изумрудов. Смотрел безразлично, чуть презрительно, насмешливо, уничижительно. Точно так же, как и смотрел на всех, будто Леголас был ни чем не лучше самого обычного и столь ненавистного им гнома. Будто он никто, будто для друг друга они — случайные незнакомцы, что по какой-то нелепой случайности оказались связанны кровными узами.

И это причиняло боль. Леголас мог бы сколько угодно слушать всевозможные упреки, крики о ненависти, отвращении, неприязни, но слышать спокойные слова о том, что собственному отцу настолько все равно на него, что даже очередной провал не вызывает разочарования. Отцу, его adar, последнему родному существу во всем мире, на него просто плевать.

О, он бы сделал все, совершил бы любую глупость, лишь бы вывести родителя из душевного равновесия, увидеть хоть что-нибудь кроме бледного намека на те эмоции, что иногда вырываются из-под идеальной мраморной маски беспристрастия.

Леголас знал, что это — неправильно. Неправильно хотеть этого, неправильно даже думать о подобном.

Но вот только он сам какой-то неправильный. Неверный, весь какой-то ошибочный, странный, другой.

И это пугало его до дрожи в руках и серой пелены перед глазами.

— Эру, чем я провинился пред тобою? — тихо спрашивает он, поднимая голову к потолку.

Там, в переплетении темных ветвей спокойно сиял одинокий светильник, столь похожий на настоящую звезду. Раз, и он чуть качается при порыве холодного, осеннего ветра.

Эльф вздыхает полной грудью, чуть улыбаясь почувствовав едва заметный аромат спелых яблок, дорогого красного дорвинионского и расцветшего золотарника, вившийся в воздухе тонкой лентой.

Золотистые нити паутинкой тянутся на потолке, маленький пылинки янтарем сверкают в багровом свете заходящего солнца.

Эта осень выдалась на редкость солнечной и свежей. Она накрыла Великий Лес своим огромным алым одеялом, золотя листья деревьев и омывая высокую траву серебристыми каплями росы поутру.

Осень Леголас любит.

Потому что осенью пахнет медом и яблоками; потому что осень — пора светлых, немного грустных улыбок; потому что осенью темные картины прошлого видятся в золотом, ярком цвете; потому что осенью магия, пронизывающая их Лес, кажется чуть более живой и светлой и чуть менее страшной и неконтролируемой; потому что осенью отец иногда смотрит на него своими глазами-изумрудами чуть более выцветшими и блеклыми от теней воспоминаний, что свободно резвятся в них и отчего-то Леголасу кажется, что смотрит он спокойно и самую капельку печально.

Потому что осень, когда-то очень-очень давно значила для их маленькой семьи чуть больше, чем для других.

***

Внезапно он просыпается поздней ночью. В покоях темно, видна лишь россыпь серебряных бликов на мраморном паркете — это лучики Луны, с трудом пробившийся сквозь плотно задернутые тяжелые портьеры.

Первые мгновения Леголас просто лежит рассеянно рассматривая складки на балдахине, лениво раздумывая о том, что же могло послужить причиной его пробуждения. Проходят долгие несколько минут, пока он наконец, не понимает, что именно не так: здесь тихо.

Похоже, он слишком долго прожил вдали от дворца, на лесных границах, — а в лесу, как известно, жизнь не утихает ни на миг: то ветка скрипнет под шагом зверя, то птица закричит, то вдалеке раздастся шум возни маленьких зверьков; шелест листвы, порывы ветра, шум бурлящего родника, — но никогда полная, гремящая тишина, как сейчас; — что и вовсе отвык от ночной тишины дворца, не нарушаемой ни даже дуновением ветерка.

Он чуть улыбается этим мыслям и ерошит растрепанные волосы, с наслаждением нежась на подушках. Они такие мягкие, — думает он и тихо смеется, сам не зная отчего. Просто, в одно мгновение его всего охватывает необъяснимая легкость, радость и предвкушающее возбуждение, заставляющие думать, что сейчас, чего бы он ни сделал — все обязательно получится.

Отчего-то вдруг кажется, что он вновь вернулся в далекое детство, где самая страшная проблема — порванная страница в учебнике истории и оттого неминуемая перспектива взбучки от недовольного наставника.

Все заботы, печали и проблемы, до того лежащие на его плечах тяжелым грузом, в мгновение ока исчезают, будто и не бывало, оставляя после себя лишь странное ощущение свободы, о котором он забыл уже давным-давно.

Точно во сне Леголас соскальзывает с постели, чуть вздрагивая, когда босые ноги касаются холодной плитки мрамора. Он, ежась, обнимает себя за плечи и осторожно ступая направляется к окну.

Отороченная бархатная ткань приятно согревает кожу и Леголас замирает на пару мгновений, просто сжимая ее в руках, прежде чем одним резким движением распахивает портьеры.