Татаке заявил, что отвечает за жизни своих людей. Он не пошлет их в напрасный бой и не допустит, чтобы они умерли от смертельной пыли.

Нокики плюнул снова. Смертельная пыль — просто сказка, придуманная, чтобы выжить их с острова. В сказаниях ни о какой такой пыли не говорится. Лава, угли и пепел с огненных гор — это да, но не ядовитая пыль. Предположение, что они поверят в эту детскую сказочку, оскорбительно само по себе. Вождь Татаке боязливо печется о человеческих жизнях, но для него, Нокики, честь превыше всего. Честь, завещанная им отцами, дедами и далекими предками — вот что его заботит. Татаке толкует о жизни, но как жить, если предки тебя презирают? Как жить, зная, что в час твоей смерти Накаа запретит тебе вход в Страну теней и швырнет твой недостойный дух в яму с кольями, где ты будешь корчиться вечно? Гораздо лучше умереть сразу и с честью прийти к предкам в закатные земли.

Каждый из спорщиков крепко стоял на своем и вколачивал в свой палисад всё новые аргументы. Старейшины вставляли комментарии очень редко — в основном они, как молчаливый хор, поворачивали головы то к одному, то к другому и кивали, соглашаясь с обоими.

Смеркалось. Кроваво-красное солнце опустилось в морскую зыбь, небо украсилось стальными наконечниками копий, луна отбрасывала угольно-черные тени, а великий спор всё не утихал.

Гражданской войны на острове не случилось, хотя Нокики потому только не объявил свой джихад, что потеря воинов не дала бы ему после сразиться с настоящим врагом. Курс, избранный Татаке, он рассматривал как разложенческий, а самого вождя — как изменника священным традициям. Нокики снедало желание вступиться за правое дело, но стремление поберечь силы перевесило, и он нехотя решил отложить наказание святотатца на потом, когда будет покончено с бледнолицыми.

Месяц отсрочки прошел в состоянии нестойкого перемирия между двумя сторонами. Примерно три четверти населения стояли за вождя, остальные — за Нокики. Численный перевес уравновешивался тем, что Нокики поддерживали в основном молодые, полные воинственного пыла мужчины.

Так оно и шло, не считая отдельных перебежчиков; но месяц истек, и губернатор пришел на большом корабле, чтобы вывезти танакуатуанцев в чужие края.

Он с удовлетворением отметил, что островитяне хорошо подготовились к эвакуации. На пляже громоздились каноэ с рыболовными неводами, узлы и связки циновок. Среди плодов последнего урожая визжали привязанные за одну заднюю ногу свиньи.

Губернатор, съехав на берег, тепло поздоровался с вождем. Его приятно удивило, что жители этого захолустного острова, пользовавшиеся давней репутацией «трудных», так спокойно отнеслись к переезду. Он не знал, да и никогда не узнал, что без армейского офицера, рассказывавшего здешним людям о большом мире и оказавшего сильное влияние на вождя, сопротивление танакуатуанцев было бы почти стопроцентным.

Он одобрительно оглядывал берег, не одобряя, впрочем, многого, что переселенцы брали с собой. Про себя он определял это как барахло, но помнил, что главное сейчас — это такт.

— Молодцом, вождь Татаке, — похвалил он. — Прекрасно всё организовали. Ну что ж, будем грузиться?

Команда подошедшего к берегу катера подбадривала островитян, но те медлили. Лишь когда Татаке мягко произнес что-то на языке острова, они потянулись со своими пожитками на борт.

Татаке молча, почти неподвижно смотрел, как курсирует катер между судном и берегом. Когда погрузка на три четверти завершилась, губернатор сказал:

— Всё идет как по маслу. Перекличку сделали, вождь? Убедились, что все присутствуют?

— Здесь нет Нокики, — сказал Татаке.

— Как же так? Пошлите за ним кого-нибудь.

— Нокики не идти. Он дал клятву. С ним восемьдесят человек. Они остаться на Танакуатуа. Они дали клятву.

— Восемьдесят! Что ж вы раньше не сказали? Они должны уехать. Все должны. Я думал, вы поняли.

Татаке повел своими широкими плечами.

— Нокики сражаться. Они все сражаться. — В тот момент он почти пожалел, что не остался с ними.

Губернатор нетерпеливо цокнул языком.

— Чушь собачья. Очень жаль, что вы не сказали сразу. Они что, не подчиняются вам? — Видя, что Татаке не понял, он перевел: — Ты сказал Нокики ехать. Он не ехать?

— Нокики сказал сражаться, — кивнул Татаке.

— Чепуха. У меня приказ. Если сами не поедут, их вывезут силой.

Применять силу губернатору не хотелось, но он не знал, как быть в такой ситуации. Он посовещался со своими офицерами. Один из молодых адъютантов прошел по берегу к деревне, остановился у крайней хижины и на диалекте, близком к танакуатуанскому, стал вещать что-то в рупор кустам и деревьям. Поговорив минуты две, он опустил рупор и стал ждать ответа.

Ответ пришел в виде копья, вонзившегося в землю примерно в ярде от него. Решив, что в дальнейших уговорах нет смысла, молодой человек повернулся и неспешно пошел обратно. Второе копье вонзилось позади него на расстоянии фута.

Губернатор отправил на корабль записку, и десять минут спустя катер привез на берег отряд вооруженной полиции в касках. Командующий ими сержант переговорил с губернатором, с вождем, и полиция скрылась в джунглях, держа оружие наготове.

Недолгое время спустя в чаще опять заговорил рупор, а потом началась стрельба из винтовок и автоматов. Еще немного, и полицейские вышли из леса, конвоируя около сорока человек, обезоруженных и напуганных. О пулях, сшибающих ветки прямо над головой, в легенде о славной победе 1916 года не говорилось.

Доставив на место пленных, взвод ушел в лес за новой порцией. Из джунглей тем временем стали выходить по две, по три молодые женщины и присоединяться к обескураженным воинам.

Татаке пересчитал их и объявил, что у Нокики осталось всего около двадцати человек.

На этот раз полицейские попали в засаду, которая, однако, сработала преждевременно. Трое передовых бойцов, пронзенных копьями, не успели бросить свои гранаты со слезоточивым газом, но все остальные метнули их прямо в цель. На этом танакуатуанское сопротивление и закончилось. Силы порядка вернулись на берег с еще пятнадцатью заплаканными пленниками, неся одного убитого и двух тяжелораненых. Нокики среди пленных не было.

Губернатор в гневе повернулся к Татаке. Его подмывало сказать всё, что он думает о вожде, неспособном управлять своим островом, но он благоразумно воздержался и спросил только:

— Ну, теперь-то их осталось только полдюжины?

Татаке кивнул.

— Вот и прекрасно. Их честно предупредили. Я не стану больше рисковать своими людьми ради горстки упрямых олухов. Пусть остаются себе на погибель, — сказал губернатор и поднялся на катер.

Полчаса спустя корабль с островитянами, столпившимися у борта, прошел через риф, и машине дали команду «полный вперед».

Остатки мятежников, стоя в тени калофилловых деревьев, смотрели, как корабль уходит по широкой дуге на норд-вест.

Когда он превратился в пятнышко на горизонте, солдаты в составе трех мужчин и одной женщины сообразили, что с утра ничего не ели, и потихоньку ушли.

Нокики этого даже и не заметил.

Скоро корабль совсем скрылся из глаз. Впереди лежал лишь огромный пустой океан.

Птицы замолкли, дневной свет угасал. В кустах начали порхать светлячки, луна разостлала по морю серебряную ленту, а Нокики так и стоял.

Он смотрел на убегавшую вдаль лунную дорожку, не видя ее. Перед ним вставали картины далекого прошлого. Он видел сотни каноэ, целые плавучие деревни, несшие его предков по океану. Вспоминал имена островов, где они задерживались поколения на два, на три, пока молодые вновь не пускались на поиски утраченного рая.

Большие военные каноэ числом до пятидесяти гребцов высаживали на берега воинов. Победы и герои, свершившие их, увековечивались в танцах и песнях, известных каждому мальчику, еще не достигшему зрелых лет. Теперь эти песни звучали в ушах Нокики.

Так жил его народ с тех пор, как Накаа изгнал мужчин и женщин из рая и обрек на скитания по океану, на войну и странствия, на вечные поиски утраченного.