Младший из братьев: Начальник полковой учебной команды, 32-летний штабс-ротмистр Панаев Гурий Аркадьевич. Имел внешность присущую и остальным братьям. Стройное сложение тела при среднем росте, чистое открытое лицо, перечёркнутое тщательно подстриженными усами. За покладистый характер и отзывчивость полковая молодёжь называла его «дядько». Лучший наездник полка, взявший первый приз на скаковых состязаниях в Вене, трепетно относился к лошадям, считая их самыми благородными и совершенными созданиями природы. В письмах к матери он сообщал: «… мы и лошади, слава богу, здоровы.». В результате неудачного падения с коня, у Гурия Аркадьевича был повреждён слух, что существенно затрудняло общение и придавало его лицу постоянное выражение задумчивой грусти.

Средний брат: 34-летний офицер 6-го эскадрона, ротмистр Панаев Лев Аркадьевич. Его глубокая духовность проявилась в художественном таланте к написанию удивительных по красоте икон. Этим обстоятельством не замедлил воспользоваться Лео, обратившись к нему с просьбой написать портрет Софии Николаевны по фотографической карточке. Одной из немногочисленных ценностей в доме Льва Аркадьевича, была старая книга, перевод с французского «Советы военнаго человека сыну своему». Он восхищался ей, особенно этими строками:

« Любите военное знание больше всех других. Любите его до исступления. Если вы не думаете беспрестанно о воинских упражнениях; если не хватаетесь с жадностью за воинские книги и планы; если не целуете следа старых воинов; если не плачете при рассказах о сражениях; если не умираете от нетерпеливости быть в них и не сгораете от стыда, что в них не бывали, то сбросьте, как можно скорее мундир, который вы бесчестите.».

Старший брат: 36-летний ротмистр Панаев Борис Аркадьевич командовал 2-м эскадроном и его, без сомнения, можно было назвать самой неординарной личностью полкового сообщества. Военную службу он воспринимал, как истинное духовное служение Отечеству. Он стал офицером, как другие становятся священниками. Гусарская сабля заменила ему наперстный крест, полковой штандарт стал святыней храма воинской доблести. В начале Русско-Японской войны он один из первых отправился в действующую армию, где блестяще проявил лучшие качества русского офицера. Как и младший брат, он был одним из первых наездников в полку. Все призовые деньги, выигранные им на скачках, он отдавал на благотворительность и на улучшение быта и питания своих гусар. Ежегодно он проводил отпуск на Валааме, скрывая своё офицерское звание и неся трудные послушания при монастыре. Принимая близко к сердцу проблемы и нужды российской армии, Борис Аркадьевич поместил в «Вестнике русской конницы» свою статью под названием «Пика», в которой обосновал необходимость вернуть это грозное оружие на вооружение русской кавалерии. После чего он совершил поездку из Межибужья в Ахтырку, чтобы помолиться у чудотворной иконы Ахтырской Божьей Матери. Верхом, с пикой в руке, он преодолел расстояние в тысячу двести вёрст, чтобы доказать её не обременительность. Это подвижничество и дискуссия, возбуждённая в военных кругах, способствовали возвращению кавалерии грозного и эффективного оружия.

В лице Бориса Аркадьевича Лео нашёл доброго и понимающего друга. Однажды за вечерним чаем он открыл ему причину своей меланхолии. Внимательно выслушав своего нового товарища, мудрый ротмистр ответил

– Что Вам сказать, Леонид Георгиевич? Возможно, здесь были бы уместны слова благородного циника Атоса:

«…Ваше несчастье, д Артаньян, просто смешно. Любовь – это игра, в которой выигравшему достаётся смерть. Вам повезло, что Вы проиграли, проигрывайте всегда, вот мой совет».

Впрочем, будет не лишне напомнить Вам одну ветхозаветную историю. Однажды к царю Соломону привели двух женщин, при которых был и грудной младенец. Они просили рассудить их и решить, кто из них является его матерью? Притом, что каждая уверяла царя в своей правоте. Он приказал им взять ребёнка за руки и тянуть каждой к себе. Настоящая мать первой отказалась от своих притязаний, как только младенец закричал от боли.

Вас тоже поставили перед выбором и Вы его сделали, принеся в жертву:

« … и все тревоги милых дней,

и языка несвязный лепет,

и сердца судорожный трепет,

и смерть и жизнь при встрече с Ней !»

Это достойно уважения.

– Поверьте, Борис Аркадьевич, это очень слабое утешение – печально ответил Лео, постепенно поддаваясь воле эмоций. – я каждую минуту схожу с ума от мысли, что возможно сейчас Он делает Ей предложение, или держит Её в своих объятиях, наслаждаясь счастьем, которое мне не доступно. И повинен в этом я сам. Только безумец способен добровольно отдать свою любовь в руки соперника.

– Я понимаю Ваши переживания, Леонид Георгиевич, но Вы глубоко заблуждаетесь. Любовь нельзя ни взять, ни отдать, как рождественский подарок. Её можно только обрести, как дар Божий или утратить, перестав быть достойным этого счастья. Если она пробудилась в душе, то ничего уже не сможет произойти с ней, помимо её воли.

«Коня на водопой может привести и один человек, но даже сотня не сможет заставить его пить». Так что вряд ли Вашу барышню поведут под венец вопреки её желанию. Будьте достойны любви, друг мой. Страдайте, но не безумствуйте. Не Вы первый и, слава богу, не Вы последний.

Вскоре, впервые за много дней, Лео испытал искреннюю радость, когда в один из вечеров Лев Аркадьевич принёс ему долгожданный портрет Софии Николаевны. Художник, с особым воодушевлением отнёсся к просьбе своего нового товарища и сделал всё, чтобы оживить на холсте застывший фотографический образ. Он осторожно развернул шёлковое покрывало, и сердце Лео забилось в радостном волнении. С портрета на него, с невыразимой нежностью, смотрели трепетные глаза любимой.

– Позвольте обнять Вас, дорогой Лев Аркадьевич – растроганно произнёс Лео – В знак глубокой сердечной благодарности.

– Да, Бог с Вами, Леонид Георгиевич. Это мне нужно благодарить Вас за то душевное удовольствие, которое я испытал, работая над этим образом – ответил ротмистр, едва освободившись от объятий гусара – В её глазах и улыбке есть, то от чего теплеет душа. Поверьте, мне ещё никогда не было так трудно расставаться со своим творением.

– Охотно верю, отныне я Ваш должник и преданный друг – Лео протянул руку художнику.

– Не стоит о долгах, Леонид Георгиевич, мне уже довольно того, что я вижу искреннюю радость в Ваших глазах – ответил ротмистр, крепко пожимая протянутую ладонь. – Лучше позаботьтесь о достойной рамке для этого портрета. Рядом с ратушей есть художественная лавка-мастерская, там Вам смогут подобрать достойное обрамление.

Едва распрощавшись с другом, Лео не замедлил воспользоваться его советом. В рекомендованной им лавке-мастерской он уверенно выбрал, из ряда представленных образцов, самый изящный вариант оправы.

– Господин офицер имеет утончённый вкус – одобрил выбор хозяин лавки – но, к сожалению, в данный момент не имеется в наличии рамы нужного Вам размера. Не извольте беспокоиться, я сейчас же распоряжусь изготовить её. И если господину офицеру будет угодно оставить картину старому Кацу, то смею Вас заверить, что к утру всё уже будет исполнено в лучшем виде.

Лео на минуту задумался, не желая расставаться с портретом. Видя его замешательство, хозяин лавки поспешил развеять сомнения.

– Господин офицер думает – стоит ли доверять старому еврею свою драгоценность? Поверьте, дорогой мой, старый Кац видел много шедевров и умеет ценить то, что дорого другим.

– Хорошо – согласился Лео, проникнувшись искренностью его слов.

Этой ночью в художественной мастерской до утра горел свет, но причиной этого был не заказ Лео. Его картина уже давно была готова и в обрамлении позолоченных кружевных переплетений стояла на рабочем столе в ожидании своего хозяина. Не спалось работнику мастерской, молодому, но уже изрядно помятому жизнью художнику. Он стоял у мольберта, периодически взбадривая себя глотком дешёвого вина и надеясь, что завтра сможет позволить себе более благородный напиток. Надо было только успеть к утру выполнить заказ, который мягко говоря, не укладывался в рамки местечковой пуританской морали. Творческий замысел заказчика требовал воплотить на холсте образ развратной красотки, возбуждающей неистовую плотскую страсть. Для хорошего художника, подогретого вином, нет ничего не возможного. Но настоящий творец не работает без музы, пробуждающей вдохновение. А этой ночью у него не было недостатка во вдохновении. Муза ласково смотрела на него с портрета, опрометчиво оставленного здесь доверчивым гусарским офицером.