Но папа после этого представления забрал вещи от биологички и вернулся к маме. «Ради меня». И началось всё то же самое. Всё та же

«Щеколда». Мама её закрывала, а папа приходил пьяный, стучался мне в окно тихонечко, и я ему открывала засов. Он сильно пил. А потом он однажды не пришёл. Может, я сильно крепко уснула, но все года я слышала, как он стучал в окошко, а здесь – нет. Мама, как всегда, заперла дверь. Стука не было. А на утро его нашли в пару метрах от калитки, замерзшим. Мне было пятнадцать лет, когда это случилось. Мама сказала, что это я его убила. Мне было всё равно.

Знаете, когда тебе постоянно говорят, что ты ничтожество, ты рано или поздно начинаешь в это верить и даже можешь стать ничтожеством. Во мне сработал механизм защиты. Я просто не обращала внимания на её слова. Мне настолько было больно, что боль была на физическом уровне. Моральная как-то отошла в сторону. В моём мире не осталось никого, кого я могла любить, и кто бы любил меня. Просто одна сплошная безрадостная пустота существования.

Папу похоронили. И после я сильно заболела. Одежды у меня не было. Донашивала за какими–то людьми, да и пальто тёплое с мамой на двоих было. И на похоронах я сильно перемёрзла. Заболела двухсторонней пневмонией. Температура шпарила, дышать было нечем, честно – думала уже увижу папу и Антошку. Бредила, постоянно антибиотики кололи, но знаете что, Мария Фёдоровна?

– Ещё не знаю, но вся в нетерпении, – внимательно слушая меня и что-то записывая, от доктора даже на расстоянии чувствовалось сострадание.

– Этот момент был самым счастливым в моей жизни. Когда я заболела, мама варила мне суп, кормила с ложечки и даже целовала в лоб перед сном, и просила, чтобы я только выжила. Я ей пообещала, что выживу. И себе поклялась, что всегда буду рядом с ней. Это она меня спасла тогда. Нашла докторов, деньги на антибиотики, и, мне кажется, тогда она меня любила. Да и сейчас любит, просто странной любовью.

Или мне так хочется. Но в один из дней, перед тем, как мне стало легче, мне приснился сон. Что я, папа, Антошка и мама сидим в гостиной. Комната светлая-светлая.

Мне даже на секунду показалось, что я умерла, был как раз пик температуры, но причем здесь мама? Мама же жива и сидит возле моей кровати. Так вот, все занимались своими делами, и мы были семьёй. Нам было весело и хорошо. Потом ко мне подошёл Антошка и сказал: «Пойдём навсегда уберём щеколду от нас», и мы её сбили. Папа её выбросил, и там, во сне, мы были очень счастливы. Я ощущала, что такое семья… И не была одинока. Я проснулась, и на следующий же день мне стало легче. Рассказала маме про сон, а она рассмеялась и сказала, что я дурочка. Так эта щеколда по сей день у неё дома. Когда приезжаю – аж жуть берёт. Вот поэтому я назвала своё детство – «Щеколда».

– Верно. В Вас была и есть установка, что «моя задача быть отвергнутой».

– Это как?

– Именно в детстве Вы бессознательно дали себе внутреннее обещание, конечно, не без помощи общества, что Вы недостойны той жизни, которую хотите. Курс был на страдания. Вам необходимо довольствоваться тем, что есть, и все жизненные обстоятельства указывали Вам на то, что это правда. Вы не заслуживаете любви и, как должное, принимали все тумаки судьбы. Вы испытывали вину за смерть своего брата и отца?

– Конечно. И сейчас испытываю. Если бы я сказала родителям и если бы не щеколда…

– Нет. Вы не правы. Вашей вины здесь нет.

– Ну как это нет?

– Я понимаю, Вам сложно это осознать, да и пока рано, но вообще, чувство вины и стыда – это очень субъективное понятие. Его нет в природе. Все эти психологические, эмоциональные конструкции вырабатывает социум, чтобы контролировать людей – это раз. Два – к смертям Вы абсолютно не причастны. Ни в первом, ни во втором случае.

Проблемы в семейных взаимоотношениях. Не в Вас! Родители несут ответственность за детей. И первыми, к кому ребёнок обращается со своими проблемами – это родители. И родители несут ответственность за него и обращают внимание на то, в каком состоянии приходит ребёнок, и всячески оберегают его.

Ваш отец выбрал путь разрушения. Он не смог справиться с чувством вины. Его психотерапевтом была бутылка. Да, культуры психологического образования в Советском Союзе не было, однако, Вашей вины в этом нет никакой. Он не остался с женщиной, с которой ему было хорошо, а, наоборот, выбрал путь удлинённой смерти. И Вы до сих пор не прошли сепарацию со своей мамой. Необходимо перерезать «пуповину»… Над самооценкой и границами мы будем с Вами работать.

– Да, но… Мне трудно понять, что Вы сейчас говорите, – внутри меня всё кипит. Какая там психотерапия? Нам есть было нечего! О чём она говорит?! Какая с мамой пуповина?! Я ей полностью принадлежу и боюсь её. Волна негодования подкатывает. Зря, всё зря… Ей не понять. Совсем не понять. Она ж ещё совсем молода, наверное, и СССР даже не застала. В наше время за бутылку ходили к докторам… Что она там понимает? Отверженной. Да у нас ужас был. Зря я сюда пришла. Только деньги трачу…

– Любовь Тимофеевна, что Вы сейчас испытываете?

– Ничего, – стыдясь своих мыслей, я потупила голову.

– Я могу ошибаться, но, по-видимому, Вы испытываете злость, – мягко начала она.

– Испытываю. Мне кажется, Вы меня не понимаете.

– Очень хорошо понимаю. Более того, ещё и пробую Вам помочь. Агрессия – это нормально. Главное, сообщайте мне о своих эмоциях.

– Простите.

– Не стоит извиняться. Не за что. Всё отлично. Жду Вас через неделю. Возьмите с собой, пожалуйста, тетрадь.

– Хорошо. До свидания.

Я выхожу из кабинета, как после бани на холодный воздух. Фух. Внутри были очень смешанные чувства. С одной стороны, как-то стало легче, с другой… Я говорила ей о самом сокровенном, а она… А она как будто меня не слышала. Бесчувственная. Безучастная. Я ей доверила самое сокровенное… Слёзы предательски брызнули по щекам…

– Может Вам воды? – заботливо спросила девушка с приятным голосом.

– Не нужно, спасибо, – безразлично сказала я. Подняв глаза, я онемела. Передо мной стояла самая популярная певица в моей стране. Я начала заикаться и невнятно что-то бормотать…

– Эттоо Вы… Куда…

– Видимо, после Вас, – улыбаясь, мягко сказала она.

– К Марии Фёдоровне?

– Да.

– А…. Э… Я….

– Милая, я тоже сначала плакала, выходя, – и, будто прочитав мои мысли, добавила: – Правильный специалист говорит не то, что Вы хотите слышать. А то, что поможет Вам выбраться из Вашей ментальной клетки, – и она зашла в кабинет.

Я шмыгнула в туалет и долго умывалась холодной водой. Эхом стояли слова: «…а не то, что Вы хотите слышать». А ведь и правда, я хотела слышать слова поддержки и успокоения. Очень часто в жизни я даже намеренно рассказывала это в красках своей дочери, несознательно, мне хотелось вызвать сострадание через боль. Осознание ударило, как обухом по голове. Когда я вышла из туалета, меня ждала администратор со стаканом ледяной воды.

– Вы как?

– Отлично. Мне кажется, я впервые поняла, по какому пути идти. Конечно, он очень сложный, но, судя по всему, эффективный.

– Это верно. Мария Фёдоровна очень многим помогла. Не тревожьтесь, скажу любимую фразу шефа: «Починим».

– Благодарю. Обнадёживает. Скажите, а Мишель Леминская как часто приходит на приём?

– Извините, но это конфиденциальная информация.

– Простите. Просто очень неожиданно встретить вот так суперзвезду.

– Понимаю. Но здесь нет ни звёзд, ни домохозяек, все просто гости Марии Фёдоровны. И мы рады всем. Конечно же, кто здесь друг друга видел, соблюдают конфиденциальность.

– Да, да, конечно. Я не об этом, просто… Всё… Пойду.

И я поспешила ретироваться на улицу. Только представить себе, сама Мишель Леминская сидит со мной в одном кресле. Мир за пару часов перевернулся с ног на голову. Мне нужно было всё осознать и принять. Слишком много эмоциональной информации…

«Моя задача быть отвергнутой».

«Отец сам выбрал этот путь».