К финишному участку мы подошли почти вместе по параллельным лыжням с более плотным, чем в лесу, снегом, и лыжи здесь просто летели. Для последнего отрезка в двести метров я приготовил бесшажный ход, потому что при классическом ходе на скользкой лыжне уже заметил отдачу. Руки у меня были сильными, и я, успев изучить технику Алексея, знал, что в этом он мне уступает.
Он ехал не очень ровно, словно метался, – я же, вложив всю оставшуюся энергию в последний рывок, летел на одних руках. Тогда, за секунды до финиша, у меня перед глазами вдруг возникли лицо Алексея с застывшей бессильной улыбкой, беззащитная белизна его тела с отпечатком резинки от трусов и почему-то учебник английского, с которым он не расставался. На протяжении забега я думал только о технике прохождения дистанции и препятствиях в виде соперников, которых нужно обойти. Проклятая прилежность и въедливость во всём, помогали в учёбе и спорте, но вряд ли делали меня интересным и понятным для окружающих – я всегда это сознавал, но никогда не считал своей бедой, вполне довольствуясь тем общением со сверстниками, которое большей частью происходило в моих мыслях. Все эти люди, даже знакомые, были не настоящими, а какими-то персонажами кинофильма на большом экране: они жили сами по себе, и мне не удавалось стать частью их жизни. На финише, соединившем меня с Алексеем, я впервые за всю дистанцию подумал о нём как о мальчике, который был мне так дорог ещё день назад. Благодаря ему, здесь в Сосновом Бору я впервые чувствовал в себе потребность в другом человеке рядом с собой. Алексей мечтал о большом спорте, гонка была выражением его страсти, его стремления – всего, что меня так безудержно к нему влекло. Возможно ли, что он соревновался сейчас не столько со мной, сколько с самим собой? «Я человек, я посредине мира, за мною мириады инфузорий, передо мною мириады звёзд», – звучало у меня в голове услышанное однажды по радио, первые строчки стихотворения Арсения Тарковского, которые на всю жизнь остались в памяти.
За десятки метров до финиша я намеренно перестроился на классический ход и, потеряв драгоценные секунды, отстал. Алексей пришел первым.
Нас сразу окружили ребята, они хлопали по плечу, поздравляли, называли время, за которое мы пробежали полумарафон, но слова пролетали мимо меня, в голове от усталости и нахлынувших эмоций горячо молотило, дыхания не хватало, а холодный воздух обжигал горло. Алексей стоял в толпе товарищей в трёх-четырёх метрах поодаль, слабо улыбался в ответ на поздравления и, повиснув на палках, исподлобья поглядывал на меня.
Один из наставников налил нам в эмалированные кружки теплого сладкого чая из термоса и велел поехать на поле с другой стороны финишной площадки, чтобы мы медленно покатались ещё пятнадцать минут в качестве заминки. Каждый раз, когда я поднимал глаза, то ловил взгляд Алексея – он сразу же быстро отворачивался к стадиону, будто силясь понять, кто ещё закончил гонку. Как мы узнали потом, из шестнадцати человек финишировали все, хотя многие и с большой задержкой.
После заминки мы оба могли идти в корпус переодеваться, но он на меня смотрел так, что я решил дождаться других мальчишек, в том числе двоих соседей по комнате, участвовавших в забеге. Алексей тоже остался, и позже мы всей ватагой пошли в сторону здания, громко вспоминая яркие моменты соревнования. После горячего душа и сытного обеда мой день закончился, потому что сил больше не было.
Глава 4
В реальность меня вернуло Люськино протяжное мяуканье: она даже по ночам кричала, когда хотела в туалет, тем самым показывая, что за ней надо сразу убрать. Шуршание в лотке и звук глиняного наполнителя, разлетавшегося по паркету в прихожей, подсказали, что кошка уже сделала свои дела и усердно их закапывала.
Я заглянул в спальню. Илья по привычке, сформировавшейся за годы, проснулся, чтобы помочь Люське.
– Спи-спи, – я зашелестел полиэтиленовым пакетом. – Сам уберу.
– Ты ещё не ложился?
– Нет пока.
– С ума сошёл? – прохрипел он, посмотрев на телефон. – Три часа ночи!
– Сейчас иду. Спи!
Илья лёг поверх одеяла и почти сразу засопел в подушку.
Я собрал комочки в мусорное ведро, подмёл просыпавшийся из лотка песок и пошёл в кухню, где старательно вымыл тарелки и винные бокалы, убрал остатки еды в холодильник. Спать не хотелось. Люська ходила вокруг, периодически прижимаясь головой к моим ногам: прекрасно выспавшись днём, она любила иногда по ночам похозяйничать и сейчас была довольна, что кто-то составил ей компанию.
Мне нравилась наша квартира на Красной Пресне, недалеко от зоопарка, мы купили её сразу же, когда Илья, коренной петербуржец, сам захотел переехать вместе со мной в Москву. Старый кирпичный дом дореволюционной постройки выглядел так, будто не относился ни к какой эпохе, я воспринимал его как чистый лист ватмана, который требовал прикосновения чертёжного инструмента. Простота линий и смысла, утилитарное отсутствие декора не делали здание примитивным, но выделяли его на фоне и стандартных столичных «панелек», и нового архитектурного гламура, вычурные фасады которого так утомляли глаз.
Интерьер в квартире, по моему замыслу, был неброским: никаких украшений, затейливой мебели или ярких акцентов, за исключением, пожалуй, контраста между обычной белой штукатуркой и красной кирпичной кладкой, сохранённой на одной из стен в гостиной. Мягкий светло-серый ковёр на полу и серебристые шенилловые портьеры на окнах отвечали за покой и уют. Мы с Илюшей любили проводить время дома и ничего здесь не меняли годами, лишь однажды кожаную обивку дивана кремового цвета, не выдержавшую встречи с Люськиными когтями, заменили на неубиваемый американский флок. Ещё для одного врага кошки – моих любимых суккулентов в миниатюрных керамических вазочках – пришлось установить специальную высокую полку рядом с окном в кухне.
В одной из просторных комнат мы обустроили спальню с большой кроватью, двумя мягкими креслами напротив неё и неприметными деревянными столиками по бокам. Настольные лампы с оранжевыми абажурами, которые когда-то выбрал Илья, практически не использовались по назначению, потому что мы договорились никогда не читать в постели. На стенах висели несколько маминых натюрмортов и небольшой, с альбомный листок, акварельный портрет Ильи, написанный мной ещё в первые дни нашего знакомства. Другие свои работы, в основном юношескую графику, я упрятал в старенький тубус, который держал в дальнем углу шкафа, – эти рисунки почему-то вызывали у меня раздражение, но Илья не давал их выбросить.
Я с детства привык к чистоте и порядку в доме, уборка доставляла мне удовольствие, а чтобы пылесосить каждый день, даже нашлась причина – Илюшина аллергия на пыль. Берта шутила, что у нас стерильно, как в морге, но тем не менее с удовольствием приезжала в гости и часто оставалась ночевать: они с Илюшей, в обнимку сидя на диване, до поздней ночи смотрели старые советские комедии.
В отличие от меня Илья не слишком почитал порядок. Когда мы поселились вместе, я первое время сильно удивлялся разбросанным то тут, то там вещам, но терпеливо складывал их и убирал на место – потом, правда, начал слегка нервничать, ровно до тех пор, пока не побывал у него на работе. Кабинет в адвокатском бюро мог служить образцом организованности: юридические книги с закладками, расставленные в шкафу, ряды одинаковых толстых папок с единообразными подписями, ровные стопки документов и, к моему изумлению, девственно чистый стол. Илья однажды сравнил юриспруденцию с проектированием зданий: мелкая ошибка в расчётах может привести к обрушению конструкции – точно так же важны мелочи в праве, где судьбу человека часто решает самая незначительная, на первый взгляд, деталь. Он приходил с работы, чуть ли не с порога сбрасывал с себя официальный костюм и становился другим человеком – расслабленным, весёлым, родным. Понимая, что Илья добился успеха в юриспруденции не только благодаря знаниям, но и в силу своего специфического темперамента, я решил, что буду снисходительно относиться к его способности в считанные секунды устроить бардак в любом месте. Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы привыкнуть, и я стал воспринимать его странную особенность как черту характера, которая не должна влиять на наши отношения: Илюша любил меня, и это чувство мгновенно испаряло все разногласия, мелкие обиды и жалкие придирки с моей стороны.
