Бывает, что от мысли трудно избавиться, пока не проживешь её полностью. Чем дольше я думал о лыжной базе в Сосновом Бору, тем более нестерпимым становилось желание воспроизвести в памяти произошедшие там события – последовательно, аккуратно, со всеми важными для меня подробностями. Впервые за много лет мне хотелось заново рассказать эту историю самому себе.

Рабочий день был испорчен, и я, делая вид, что ничего особенного не случилось, пытался заполнить его разговорами, чтобы он прошёл как можно быстрее. Перед уходом ко мне зашла попрощаться Берта. Я ничего не сказал ей о телефонном звонке в Подольск и, чтобы предупредить её настырные расспросы, перевёл разговор на два куска испечённого её матерью сливочного пирога, которые Берта всучила мне ещё днём.

– Клара Арнольдовна увлеклась выпечкой? Это на неё не похоже.

– Ничего не говори! Мамхен целыми днями смотрит рецепты на Ютьюбе, а мы наказаны тем, что должны это пробовать.

– Ну, вкусно ведь.

– Не спорю, у неё нормально получается, но, ты же знаешь, я худею, а Юлька такое не ест.

– А как же твой маркетолог?

– Терский не маркетолог, а директор по маркетингу, не язви, пожалуйста. Обойдется. Мы ещё не на той стадии, чтобы я его кормила. Кстати, не забудьте про ресторан завтра.

– Не забудем.

– Я серьёзно. Ты знаешь, как я к этому отношусь, мне надо, чтобы вы обязательно познакомились с ним до нового года. Имей в виду, у меня столик в Twins Garden забронирован на четверых. Только попробуйте слиться! А кухен забери домой, Илюша съест, он любит сладкое.

– Илюше тоже пора бы притормозить с углеводами, – заметил я.

– Вот ещё! Он прекрасно выглядит. И не спорь со мной, если хочешь жить спокойно.

– Когда это я, даже не помышляя спорить с тобой, спокойно жил?

– Тварь неблагодарная!

– Благодарная, благодарная! – ответил я с улыбкой. – Спасибо! И за пирог тоже.

Она чмокнула меня в щёку и заботливо стерла отпечаток помады.

* * *

Приехав домой поздним вечером, я не стал доставать ключ и нажал на кнопку звонка – Илюша, сорокадвухлетний великан, открыл дверь, бережно взял меня за шарф и легонько притянул к себе в прихожую, чтобы поцеловать.

– Павлик, ты снова забыл ключи? – спросил он.

– Вот они, – я похлопал по карману пальто. – Ни разу в жизни не забывал ключи.

– Ну, ты и ленивец!

– Ничего и не ленивец! Просто люблю, когда ты меня встречаешь так.

– Как?

– Вот так, – я поцеловал его в ответ. – Мне сейчас это очень нужно.

– Что-нибудь случилось?

Я молча снял обувь и, когда поднял глаза на Илью, заметил складку озабоченности у него на переносице.

– Всё нормально. День был очень длинный. Ты давно дома? И чем это так аппетитно пахнет?

– Победой!

Илья работал адвокатом, партнёром юридической фирмы, специализировавшейся на экономических делах. Интеллектуал и трудоголик, он был нетребовательным в быту, хотя любил поесть и сам с удовольствием стряпал. Я никогда не мешал его священнодействию у плиты, тем более, что Илья всегда прогонял меня при каждой попытке помочь ему: в этом случае мне лишь доверялось мыть посуду. Однажды он признался, что любое время, проведённое в кухне, стоит того, чтобы потом увидеть, как самозабвенно я закатываю глаза от вкусноты.

Сегодня на ужин, судя по запаху имбиря и лемонграсса, готовилось что-то очень тайское, а в холодильнике уже охлаждалась бутылка белого вина по поводу завершения сложного арбитража, который он наконец-то выиграл для своего клиента после почти года судебных тяжб. С облегчением сбросив с себя груз долгого процесса, Илюша мог расслабиться, отдохнуть и выспаться как следует, поэтому он пил вино, доедал на десерт кухен Бертиной мамы и с упоением говорил и говорил, иногда углубляясь в юридические подробности, большую часть которых я пропускал мимо ушей, зная, что надолго его не хватит: мой болтун, несмотря на крепкую комплекцию, быстро хмелел даже от небольшого количества алкоголя.

– Пойдем спать? – предложил он, когда было уже за полночь.

– Ты иди, ложись. Я посижу ещё чуть-чуть, заодно посуду помою.

– Тогда пойдём не спать.

– Давай не сегодня?

– Глядите-ка, кого это я уговариваю? И с каких пор?

– Илюш, не обижайся. Мне надо кое-что додумать. По работе.

– Хорошо, разбуди, если ночью вдруг понадобится, чтобы кто-то протянул тебе руку помощи, – Илья провёл пальцами по моему животу вниз.

– Нет, сегодня, пожалуй, дам тебе поспать, а вот завтра…

– А что завтра?

– Смотрины Бертиного бойфренда, забыл? Мы идём в ресторан. А послезавтра я возьму выходной, так что на завтрашнюю ночь ничего не планируй, я найду, чем тебя занять.

– У меня и сегодня особых планов нет, – он обнял меня за талию.

– Прости. Много всего в голове сейчас. Пока не разложу по полочкам, не усну.

Он с наигранной обидой надул губы. Я обхватил Илюшину кудрявую голову ладонями, притянул к себе и поцеловал его в веснушчатый нос.

– Долго не сиди, завтра же на работу, – сказал он тихо, на секунду прижав меня к себе.

– Не буду. Спокойной ночи!

– Спокойной.

Я подождал, пока он угомонится в спальне, налил в бокал ещё вина и сел у окна в комнате, не включая свет. Мне было немного не по себе, что я утаил от Илюши свое воспоминание, которое с такой навязчивостью терзало меня весь день. Мы не скрывали друг от друга своё прошлое, потому что предыдущая жизнь каждого из нас перестала иметь значение в тот миг, когда мы встретились, и хотели словно наверстать упущенное время, заново прожить его вместе. Но можно ли точно передать словами чувства, которые ты сам долго не понимал до конца? Как любил шутить мой домашний юрист: «Слова намного чаще приводят человека в суд, чем молчание». Сейчас оправданием моему молчанию служило то, что предстоявшее мне воображаемое свидание – не с другим человеком, а с самой юностью, которая прошла и даже в мыслях возвращалась не слишком часто.

На стене напротив окна висел мой детский портрет маминой работы – даже не портрет, а нечёткая репродукция, увеличенная фотография. Саму картину вместе с несколькими другими работами ещё в начале девяностых купила одна московская галерея: мы тогда нуждались в деньгах. Спустя годы, уже после смерти мамы, я узнал, что галерея закрылась, а коллекция за бесценок разошлась по частным собраниям. Следов маминых картин мы с отцом так и не нашли, осталась лишь фотография, сделанная куратором первой выставки.

Портрет очень нравился Илье: ему удавалось во мне теперешнем, скучном и временами занудном человеке, разглядеть того беззаботного мальчика шестнадцати лет, который стоял у залитого солнцем окна и на мгновение оглянулся на художницу. Мама написала портрет по памяти. Я не помнил момента, запечатленного на картине, – всего секунды моей жизни, сразу забытой, а она запомнила и воспроизвела его позднее. Это оставило болезненные прорехи на и без того тонкой, почти утраченной связи между мной и мамой, как будто мы о чём-то не договорили. Сегодня репродукция на стене по удивительному совпадению становилась частью моего воспоминания.

Я забрался с коленями в кресло и облокотился на подоконник. На полу муркнула наша старая кошка Люська, её пять лет назад в дикий мороз мы забрали с автобусной остановки, где она умирала, и вы́ходили. Я поднял Люську на кресло, она устроилась рядом со мной и успокоительно заурчала.

Окна выходили во двор, который дворники ещё не убирали после метели. Снег кружился в свете фонаря и медленно в отсутствие ветра ложился на обезлюдевшие дорожки возле дома. От стекла веяло холодом, он проникал в комнату, точно сама зима, сказочная, безжалостная, постепенно овладевала всем миром, как это уже было когда-то…

Глава 2

Зима моего последнего школьного года выдалась солнечной и образцово тёплой: трескучие морозы быстро сменялись оттепелями, так что я, как и многие городские мальчишки, с нетерпением дожидался выходных, чтобы походить на лыжах за городом, в нескольких остановках на электричке в сторону Москвы. Тренировки на трассе спортшколы и победы в соревнованиях меня никогда особенно не прельщали, хотя я и считался самым быстрым в нашей группе. Скорости гонки я предпочитал долгие прогулки в одиночестве по зимнему лесу, где строгость и ровность лыжни так приятно сглаживала хаос разбухших от снега тёмно-зелёных ёлок, поэтому любил дальнюю, холмистую часть протянувшегося вдоль железной дороги леса, куда заезжали редкие лыжники, – подходящее место, чтобы пробираться сквозь сугробы и отстраивать контроль дыхания, никому не мешая и не забывая любоваться сверкающей вокруг белизной.