Когда мне предложили поехать на зимний тренировочный сезон, который для школьников устраивало руководство областной юниорской сборной, я немедленно согласился, а родители не возражали. Около шестидесяти мальчишек и девчонок из разных городов должны были провести почти четыре недели под Москвой, в бывшем санатории, использовавшемся в качестве лыжной базы для спортивных школ. К тому времени я уже планировал поступать в Московский инженерно-строительный институт, и даже готовился к вступительным экзаменам, но сборы, в которых я прежде никогда не участвовал, давали шанс испытать что-то серьезное и по-настоящему взрослое в спорте. Ну, и потом, какой же школьник откажется продлить себе зимние каникулы?
После нового года в назначенный день родители привезли меня в Москву и сдали на руки наставнику на улице рядом с Белорусским вокзалом. Устроившись у окна в гудящем, как улей, автобусе, я без особого интереса разглядывал других детей. Многие из них моментально знакомились друг с другом, и от того, как живо они общались, с какой обыденностью раскладывали сумки по полкам, с какой независимостью входили и выходили из автобуса, пока мы ждали отправления, я в очередной раз почувствовал себя неловким новичком или чужаком – не слишком комфортное состояние в школьные годы. К моему облегчению, на меня никто не обращал внимания – скорее всего, из-за внешности, которая, несмотря на спортивное телосложение и смуглую кожу, казалось мне самой заурядной. Впрочем, мама считала меня симпатичным, говорила, что я пошёл в отца – модель с умным лицом. Мы с папой посмеивались, но не спорили: она, одарённая художница, знала толк в красоте.
Этот невысокий худощавый парень в модной коричневой куртке с белым воротником из овчины появился передо мной как-то внезапно, я не видел, как он вошел. От неожиданности я застыл и долго смотрел на него, отвернувшись, лишь когда заметил удивление в его ответном взгляде. Он сел на свободное место тоже у окна прямо передо мной, достал книгу в самодельной обложке из газеты и стал читать.
В дороге я мысленно рисовал его худое лицо с прямым носом, круглыми глазами, гладкими губами и румянцем на светлой коже, точь-в-точь как у Персея с картины Менгса в Эрмитаже, куда мы с мамой ходили каждый раз, приезжая в Ленинград. Его крупные правильные черты отпечатались у меня в сознании за те несколько секунд, пока я смотрел на него с обычно не свойственной мне бесцеремонностью.
Всю дорогу я незаметно и напряженно следил за движениями мальчика, сидевшего спереди, пытался подсмотреть через щель между окном и спинкой кресла, какую он читал книгу, ловил в отражении на стекле детали его облика. Мне казалось безмерно красивым, как темные густые волосы собирались в прядь у него за ухом, а его бледные с выступавшими костяшками пальцы, кончиками которых он поддерживал голову, были прозрачны, чисты и светились розовым. Когда мальчик смотрел в окно, тени его ресниц то появлялись, то исчезали в бликах солнца между проносившихся мимо деревьев, и я задерживал дыхание, боясь, что он может отвернуться и лишить меня этого зрелища. Сосредоточенный на предмете своего наблюдения, я вряд ли до конца понимал в тот момент, что со мной происходило, мысли до отказа наполнились этим парнем, мне нравилось и то, что он рядом, и моя удобная невидимость у него за спиной.
Я обращал внимание на мальчиков и раньше, о некоторых даже изредка фантазировал, но это никогда не осложняло мою повседневную жизнь, всецело принадлежавшую учебе и спорту. Штормы кипучего подросткового возраста со своевольным либидо обошли меня стороной во многом потому, что я не отличался общительностью, любил проводить время наедине с самим собой, а мои по-хорошему сумасшедшие родители с их любовью, откровенностью и неуёмным творческим темпераментом вполне заменяли мне друзей. Я доброжелательно относился к одноклассникам, но потребность в приятельской близости с ними у меня напрочь отсутствовала. Загадочный незнакомец всколыхнул во мне что-то совершенно новое, и я захотел узнать о нем всё. Тогда в автобусе, мчавшемся неведомо куда, во мне пробудилось любопытство неопытности, которое потом сменится смущением и, позже, страхом перед природой своего желания, безыскусная правда которого станет такой недвусмысленной. Но пока автобус ехал и ехал дальше.
Уже в лагере на распределении по группам я узнал, что мальчика зовут Алексеем, хотя знавшие его по соревнованиям ребята шутливо обращались к нему не иначе, как «Чемпион», и звучащее с иронией прозвище ему удивительно шло. Мы поселились в одном корпусе, но, к сожалению, в разных комнатах. Мои соседи на месяц – четверо бойких парнишек, вполне интеллигентных, как впоследствии выяснилось, – приехали из одной спортшколы, давно знали друг друга и уже не в первый раз проходили сборы в лыжном лагере. Они наперебой вспоминали, что делали здесь год назад, с восторгом описывая бытовые и тренировочные «кошмары», которые нас поджидали.
Всё оказалось не так уж и плохо, по крайней мере, поначалу. Конечно, санаторий с момента его постройки обветшал, спальни, хотя и теплые, давно нуждались в ремонте, в окна коридора и общего туалета на этаже сильно дуло, при этом горячей еды и сладостей нам давали вдоволь, а вокруг базы росли волшебные сосны, свежий запах которых сводил меня с ума. Часть корпусов предназначалась под хозрасчётное отделение, куда за плату пускали редких туристов, приезжавших в основном на выходные.
Из-за двадцатиградусного мороза, который держался несколько дней, мы тренировались по сокращенной программе, с частыми перерывами – наставники не выпускали нас на большую лыжню, ограничиваясь той, что сами проложили вокруг стадиона на территории санатория, а разминку и физподготовку перенесли с улицы в спортзал. Каждого из нас определили в свою условную группу по лыжным дисциплинам и уровню физической подготовки, где нам предстояло подтягивать технику и изучать тактические премудрости гонки. Со второй недели намечались спринтерские, а позднее и длинные дистанции, требовавшие стойкости. Тренеры пообещали, что итогом сборов станет забег на двадцать пять километров (пять пятикилометровых кругов свободным стилем), в котором примут участие не все: для реальных спортивных турниров отбирали сильнейших.
Так или иначе время проходило незаметно, занятия сменялись интервалами отдыха, которые мы заполняли чтением книг и болтовней. Избыток двигательной активности и свежий воздух делали своё дело: к концу дня мы уставали и засыпали, едва склонив голову на подушку.
При любой возможности я украдкой следил за Чемпионом: мне импонировали его старательность и терпение, нравилось, как стремительно он набирал скорость на въезде в горку, как ловко выбрасывал ногу на финише. Меня тоже хвалили за технику, но из-за того, что лыжи мне давались легко, я иногда чувствовал, что не выкладываюсь в полную силу. В отличие от меня, Чемпион всегда с какой-то излишней тщательностью повторял одно и то же упражнение много-много раз – он хотел быть первым во всём. Несмотря на мое тайное внимание к нему, мы не разговаривали и, я бы сказал, существовали по-отдельности, за пределами редких общих тренировок почти не пересекаясь. Раздевалками мы не пользовались, а в душевую ходили с разными группами по очереди, что меня даже отчасти устраивало: других мальчиков я научился не замечать.
Не скажу, что Чемпион на меня никак не реагировал, уже к середине второй недели он начал относиться ко мне как к своему главному сопернику, и если сначала эта конкуренция была едва приметной – временами проскакивала мысль, не придумал ли я, – то позже парных тренировок стало больше, а потом тренеры и вовсе сделали нас постоянными спарринг-партнерами. Вопреки изобилию поводов, осмысленной коммуникации всё же не получалось: я боялся стать навязчивым и обнаружить свой скрытый интерес, а он почти всегда молчал, производя впечатление человека вполне самодостаточного, если не замкнутого, поэтому наше общение сводилось к обмену немногочисленными репликами и краткими сверками того, что наставники велели нам записать в дневники тренировок.
