Стояло воскресенье, кто-то в сладостном утреннем молчании собирался в церковь, доставал из закромов теплые пальто и успевал заглянуть в булочную на углу за первой партией глазированных кренделей. Но большинство жителей Грамерси еще спали, убаюканные нежданным снегопадом, в теплых постелях с любимыми. Вот почему это утро, едва начавшись, уже выдалось для Зои паршивым – шел снег и она все еще думала о Николае.
И снова она спросила себя, как бы закончилась ночь, если бы она позволила Николаю продолжить то, что тот начал? Если бы отбросила крупицы порядочности, которые тетя успела привить маленькой Зое до того, как землетрясение выкорчевало из земли захудалую польскую деревеньку и оставило после себя только раскинувшиеся, как кукурузные рыльца, древесные щепки.
Но Зоя старалась все делать правильно. И вовсе это не из-за того, что, как утверждал Юрис, было ее комплексами. Да у таких людей, как Зоя, не может быть комплексов. Негде им укорениться, и все равно, что там болтают эти хиппи на новомодных тренингах по психологии. В самом деле, как можно верить человеку, который выпускает книгу с названием типа «Жизнь в порядке»? А что до Зои, ей просто нравилось быть честной. Большую часть времени.
Поэтому этим утром она честно заставила себя съесть «самый натуральный клубничный йогурт во всем мире», баночками с которым Женя забила ее холодильник, вдохнула поглубже и снова стала Зоей-отличным другом и Зоей-лучшим шафером. В конце концов, что бы там между ними ни произошло, Николай рассчитывал на нее. И даже будь его невестой живая ослица, Зоя ни за что не позволила бы этой свадьбе вылететь в трубу. Она всегда это делала: следовала своим планам, разве что двигала туда-сюда понятные ей вещи – так, будто сама жизнь была хоть сколько-то похожа на огромную схему рассадки гостей.
Казалось, поэтому она и не удивилась, когда тем же утром Николай легонько постучал по дверному косяку – тук-тук, будто они с ним в прятки играли, – возвестил о своем присутствии. Зоя поняла, что это он, стоило только заскрежетать замку в дверях – так просто она когда-то решила, что второй ключ должен быть у него.
Она подумала о его бархатно-мягких рубашках в своей гардеробной, которые одалживала и забывала потом вернуть. Подумала о всех тех ночах, когда он ложился спать на ее диване, но посреди ночи, как маленький мальчик, перебирался в ее огромную супермягкую кровать; в полусне он заявлял, что самолично напишет колонку о ее пристрастии к боям без правил, если только она заставит его вернуться обратно в гостиную.
Сколько раз они вот так лежали рядом, и их молчание не было ни унылым, не напряженным. Порой Зое в самом деле казалось, что Николая она знает с пеленок и что не было никогда между ними того, что другие называют флиртом, компульсивным желанием, влечением, от которого удовольствие лестницей поднимается вверх. Прямолинейность телесных позывов и та представлялась какой-то совсем далекой, фантастической, как полет в космос.
Близость собственной постели разом стала для Зои мучительной. А когда она обернулась и встретилась взглядом с Николаем, который обладал счастливой особенностью лучше всего выглядеть именно с похмелья, со стыдом осознала, что хочет, чтобы он целовал только ее.
Подобная слабость была непростительна, упрекнула она себя, но Николай шагнул к ней раньше и заправил волосы ей за левое ухо, на миг задержав в пальцах тонкую прядку, и от этого движения в животе у Зои завязался узел похлеще тех, которые Николай выделывал на своей яхте.
Сейчас перед ней снова был тот мужчина, которого она знала, который выигрывал плюшевых жирафов в тире на Кони-Айленд и дарил их незнакомым детям. Который не имел ничего общего с наркотиками, новой элитой и тем, что происходит за закрытыми дверьми отеля люкс в Нью-Йорке или Москве. Которому Зоя, казалось, все могла рассказать.
Но это была уловка, причем дешевая. Зоя отстранилась от его руки, и, хотя невозмутимость она сохраняла с трудом (во многом потому, что пахло от Николая, как назло, имбирными булочками), сказала:
– Ты как раз вовремя. Видишь ли, ты отменил доставку орхидей, которых и без того днем с огнем не сыщешь, а теперь и подавно. А ведь это было единственное пожелание твоей малышки-невесты. Уж мог бы постараться быть паинькой до конца.
– Не отменил, а изменил адрес доставки, – спокойно поправил Николай. – Оказалось, школьники из Бронкса сегодня вечером ставят японскую пьесу. А очаровательная девчушка по имени Петси шепнула мне, что у школьного комитета все деньги перевелись. И раз уж рикшу они смастерили из палок и дырявых портьер, пусть хотя бы дюжина диковинных цветочных композиций перенесет их на гору Фудзи.
Зоя уже стояла посреди кухни, когда Николай договорил. И прежде, чем обратить внимание на его слова, она уставилась на пакет ее любимых имбирных сконов на кухонном островке – так вот почему от Николая пахло рождественским печеньем, а не тминной водкой. Она обернулась и оглядела его с ног до головы, и от осознания того, что все это значило, Зоя одновременно испытала облегчение, разочарование и злость.
Она представила, как Николай заходит в тесную булочную на углу в своем дорогом кашемировом пальто, по привычке пригибает голову под колокольчиком. Как с минуту обсуждает с пожилым завсегдатаем-французом крокет и курсы акций, демонстрируя безукоризненные манеры человека из высшего общества. Как беззлобно подтрунивает над владельцем по поводу его привычки в довесок к заказу класть парочку печений с арахисовым маслом.
Так, словно ему некуда спешить. Словно свадьба дня него – предсказуемая встреча с владельцами хедж-фондов.
Словно он вообще не собирается жениться.
– Ты ведь это не всерьез? – наконец, спросила Зоя, а Николай прекрасно понял, что она имеет в виду.
– Признаю, в том, что все вокруг считают тебя богатеньким дурнем, есть свои преимущества, но я всегда думал, что ты, Зоя, лучшего обо мне мнения.
– Я тоже так думала, – ответила она. – А еще – что мы друг другу доверяем.
– Справедливости ради, это не я бог знает сколько лет назад затеял игру в «молчанку».
Зое вдруг нестерпимо захотелось заехать ему по роже, но она сдержалась.
– Лучше «молчанка», чем вся эта грязь двадцать четыре часа в сутки, в которой я оказалась по уши только благодаря тебе. Но спасибо, что не дал забыть, что люди свиньи и в этой самой грязи нежатся, как в ванне.
В глазах Николая промелькнуло что-то, чего Зоя не смогла распознать.
Она злилась: из-за того, что он не рассказал ей, что все это время смотрел, как днями и ночами она планирует несуществующую свадьбу. Что вел себя непринужденно и расслаблено и улыбался ей такой многозначительной улыбкой, как будто видел ее насквозь. А так все и было.
Его простое, почти небрежное признание застало ее врасплох и оставило где-то внутри ощущение едкого холодка, какое бывает, когда ребенок в супермаркете разговаривает сам с собой или когда узнаешь, что кто-то кому-то изменил.
Но на самом деле правда была в том, что Зоя и не хотела знать, почему все так закончилось. Какие деньги и обещания за этим стояли. «Прежде чем ввязаться в сделку, будь уверена в том, что можешь благополучно ее завершить», – вот что всегда говорил ей Николай.
И Зоя вдруг поняла, что он сделал – обвел папашу вокруг пальца, потому что малышка Кир-Табан с самого начала была его сговорчивой и сообразительной подсадной уткой с трастовым фондом, сетью горнолыжных курортов премиум-класса по всему миру и семейством из числа старой элиты, которые давно собирались наложить лапу на «Lantsov Cruises».
Это Николай затеял женитьбу. Это он лишил отца последнего шанса на то, чтобы сохранить репутацию и компанию.
Зоя не должна была испытывать к его папаше жалость – как-никак, порядочным человеком его не назовешь, и все равно поймала себе на том, что смотрит на Николая с разочарованием.
«Если хочешь оставаться на вершине в этом бизнесе, не изображай из себя Мать Терезу», – напомнила себе Зоя. Она подумала о том, на что готов был пойти владелец «GV Magazine», чтобы увеличить их продажи. Но они были востребованным модным журналом, а не бульварной газетенкой, не фабрикой слухов и сплетен, выплевывающей прибыльную грязь триста шестьдесят пять дней в году.
