Зоя была честным человеком. Поэтому она сказала:

– Твой отец, может, и не заслужил награду «человек года», но ты все равно поступил как свинья. И если ты пришел ко мне отвести душу, не надейся, что я стану для тебя пастором.

Николай не ответил.

Возможно, если бы Зоя знала, как все было на самом деле, что Николай все сделал правильно, что это были честные деньги, которые он заработал собственным пытливым умом. Что он спас имя компании от пересудов, а отца – от тюремного срока за взяточничество. Если бы Зоя знала, что Николай не рассказал ей, потому что не хотел, чтобы она снова прикрывала его, чтобы ставила под удар свою репутацию из-за репутации его.

Если бы она знала, что у него, человека с тысячей вторых шансов, в этот раз шанс был только один, она была бы более милосердной.

Потом Николай расскажет ей. Они отправятся в горы, и он покажет ей то, что планировал годами – десяток шале, оборудованных по последнему слову техники, но не лишенных самородного очарования и уюта пастушьих хижин, с термами и посудой в стиле ваби-саби. Частный горнолыжный склон. Крошечный ресторанчик, где можно все утро есть имбирные булочки и вафли с кленовым сиропом, наблюдая, как ниже по склону пробуждается горная деревушка, стряхивает снег с крыш и веранд, как сахарную пудру.

Его собственный бизнес, владение которым он попросит Зою разделить с ним. Но все это будет потом.

А пока они стояли друг напротив друга в Зоиной квартире в Нью-Йорке, слишком большой для одного, с замаскированной пустотой, с утаенными правдами; в квартире, впитавшей в себя одиночество, как смех; как те слова, которые люди говорят друг другу между поцелуями. «Хватит забирать одеяло!», «Я люблю тебя», «Давай заведем ребенка».

И тут Николай проделал в высшей степени неуместную для этой ситуации вещь.

Он поцеловал ее.

И он целовал ее до тех пор, пока она не перестала пытаться его оттолкнуть, пока отчаяние и злость, и бессильная ярость, копившиеся внутри, все не схлынули, не уступили место чему-то другому. Пока Зоя не убедилась в том, что, в конце концов, это всегда была она. Пока она не начала целовать его в ответ.

Это было нелегко, и когда рука Николая легла на ее бедро, Зоя снова оттолкнула его, и на этот раз Николай уступил. Они оба знали, что им еще многое предстоит друг другу сказать, но у них было то, чего не было у других, – доверие людей, чьи имена вписаны друг у друга в завещаниях.

Николай облизал губы, потом легонько щелкнул ее по носу и признался:

– Когда я сказал, что женюсь только на тебе, Назяленская, я не лгал.

========== Бонусная сцена. На Рождество я буду дома ==========

– Мы, разумеется, воссоздадим восхитительную пряничную копию Эмпайр-стейт-билдинг. Как с рождественской открытки. Все сто два этажа, ни больше ни меньше, – кивнул Николай.

Зоя ответила:

– Нет.

– Тогда Зимний дворец.

– Ни за что.

– Ну хоть домик Ктошки построим? – взмолился он. – Со всеми эти славными крошечными гирляндами из драже и вафельным крыльцом. А Гринч в костюме Санты, тот, конечно, будет лезть через дымоход, собираясь украсть Рождество.

– Домик Ктошки? – поразилась Зоя, продолжая скалкой сердито вдавливать тесто в кухонный остров. – Святые угодники, тебе тридцать один год. Санта не залезет к тебе через камин.

Если Николай и удивился тому, что она все еще была на взводе, то ничего не сказал. Он только прилетел из Швейцарии, где провел весь прошлый месяц, обсуждая с инвесторами строительство нового горнолыжного комплекса в Альпах и между делом милуясь со своей деловой партнершей и по совместительству экс-невестой. Какая чудесная, должно быть, вышла командировка: четыре недели попивать горячий шоколад с молоденькой китаянкой из миленьких рождественских кружек, по утрам объезжать на лыжах склоны Санкт-Мориц, а по вечерам – по-дружески болтать в спа с инвесторами о горячих источниках, сноуборд-кроссе и прибыли в семизначных цифрах.

Еще и дня не прошло, как частный вертолет доставил Николая из аэропорта Джона Кеннеди прямиком в их затерянный в снегах и духе Рождества загородный коттедж в горной деревушке в Вермонте, а они уже трижды поругались из-за какой-то бессмыслицы. Вдобавок Зое нестерпимо хотелось обниматься и плакать, чего прежде за ней никогда не водилось.

– Любовь моя, – между тем продолжил Николай, – я сам себе Санта. И, сдается мне, мой пузато-бородатый собрат с Северного полюса не обидится, если в этом году я сам оставлю себе под елкой Лего «Звездные войны», – хмыкнул он и забросил в рот пряничного человечка. – Ну а ты, Зоя, уже догадалась, что Санта подарит тебе?

«Уже подарил, – подумала она. – Утреннюю тошноту, несколько лишних сантиметров в талии и желание лить слезы над диснеевскими мультфильмами». Но вслух сказала:

– Сомневаюсь, что буду рада мужику в красном трико, который посреди ночи полезет в наш дом, пусть даже пришел он затем, чтобы слопать печенье и оставить в моем рождественском чулке браслет от Тиффани.

Николай прищурился, а потом подобрался к ней сзади и начал щекотать, зарываясь лицом в ее волосы, совсем как в рекламе сумки-холодильника или горнолыжного снаряжения.

Он был нежным, и веяло от него домашним теплом и тем, что, как Зоя надеялась, принадлежало только ей одной, так что в иной раз она, может, и поддержала бы эту игру, они стали бы смеясь бросаться мукой, гоняться друг за другом вокруг кухонного острова и делить долгие поцелуи со вкусом рождественского печенья и исполненных желаний, пока снаружи так же задорно дурачились зима и ветер, рассыпая кругом сахарную пудру.

Но в этот раз Зоя оттолкнула его, достаточно сильно, чтобы Николай не думал что-нибудь подобное сделать снова. Зоя и не заметила, как в это же время закрыла руками живот в защитном жесте, словно это было необходимо, словно Николай мог навредить. Николай, чьи поцелуи и объятия, и даже эта дурацкая щекотка были мягкими, как только что вынутые из духовки пряничные олени и эльфы; как метель рядом с любимым.

Зоя взглянула на свои руки так, словно они ей не принадлежали, и поспешно оторвала их от живота. Другой бы, может, и не заметил: живот только-только начал расти, а жест был быстрым и неприметным, но им с Николаем не нужны были слова, чтобы понимать друг друга.

Ласковая улыбка тронула его озадаченное лицо, когда он осознал то, что она утаила. Шагнул к ней и притянул к себе, так, что их тела соединились, как части пазла. В центре этого пазла, подумалось Зое, был дом с заснеженной крышей и горящими окнами, как из журнала «Красивые дома и сады», заполненный всем, что они оба любили.

– Глупышка, – добродушно пожурил он и поцеловал ее в висок. – Почему мне не сказала?

– По-моему, ты был слишком занят тем, что устраивал своей новой лучшей подружке базовый курс горных лыж, – буркнула Зоя.

– Ревнуешь, Ланцова? Тронут, – отозвался Николай и приподнял ее лицо за подбородок, заставил посмотреть на него. – А если честно?

Зоя не ответила. Не дождется он от нее признания в том, что она боится. Пусть сам думает.

Только собралась она съязвить, как теплая рука Николая легла ей на живот. Глаза предательски защипало – будь неладны эти гормоны! Вдобавок еще и Николай потянулся к ней, чтобы поцелуями стереть слезы с щек.

Она сильнее прижалась к нему, так, будто это могло помочь ей справиться с приступом неконтролируемой плаксивости. Зоя не сомневалась, что через пару месяцев будет вспоминать этот момент со стыдом, но сейчас, когда ладонь Николая покоилась на ее животе и когда Зоя думала о том, что они с ним станут родителями, что ребенок будет называть их двоих «мама» и «папа», на нее пуще прежнего накатила излишняя сентиментальность.

– Я люблю тебя, балбес, – сказала она ему. – И только попробуй еще раз уехать на месяц и не взять меня с собой. Или уйти от меня. У нас будет ребенок, и, поверь, для меня это такая же новость, как и для тебя. Мы все должны сделать правильно. Нам больше не двадцать, мы не можем учиться на ошибках.