Зоя помнила тот день: она только переехала в Грамерси-парк, где всегда хотела жить, и ее добропорядочные, образованные соседи принесли ей на новоселье грушевый пирог. Соседи, что называется, сплошная нью-йоркская интеллигенция, которая слушает оперу, ходит в церковь по воскресеньям и на День благодарения собирает у себя семейство за длинным, во всю комнату, столом.

Николай тогда как раз занимался «Происхождением мира», а Зоя, стоя в носках на диване и жуя корочку от пиццы, руководила процессом – к этому моменту они уже выпили двадцать четыре шота текилы, Зоя была в носках и нижнем белье, и больше ни в чем, и прямо так и открыла дверь соседям.

Она, может, и напилась вдрызг, но все равно многое помнила: час назад они играли в анаграммы на раздевание (как вы понимаете, Зоя безбожно проигрывала); ее любимые вазы, еще в коробках после переезда, стояли прямо у порога, являя собой всю непристойщину современного искусства, а на фоне всего этого был Николай с «Происхождением мира», который читал по памяти «Декамерона».

Вот что все они услышали, пока Зоя благодарила соседей так, как сделал бы любой порядочный человек, который платит налоги и не пользуется миксером после десяти:

– «Отправясь вместе на постель, они, с общего доброго согласия, заключили прелестный и веселый союз, доставляя друг другу удовольствие и утеху», – Николай обернулся, поздоровался с соседями (в конце концов, он ведь тоже был порядочным человеком), и, когда за ними закрылась дверь, спросил: – А почему мы, Зоя, не доставляем друг другу удовольствие и утеху?

Тогда, где-то в перерыве между последней съеденной пеперони с пиццы и рубашкой, которая отправилась куда-то под барную тележку вслед за Зоиным платьем (слово, которое она ему загадала, – «акклиматизатор»), Николай поцеловал ее, а она ответила.

Годы спустя Зоя думала, что было бы, если бы она его не остановила, если бы наутро нашла себя в его теплых объятиях, запутанную в простынях, пока в соседних квартирах варили в турках кофе, а бедолаги-корреспонденты с федеральных каналов стояли на улицах по колено в снегу.

Зоя тряхнула головой. Нечего было об этом думать, вот и все тут. Еще и портной как назло куда-то подевался, так что теперь Николай стоял по другую сторону от кухонной стойки и, наклонившись вперед и подперев рукой подбородок, глазел прямо на нее. Зоя спросила:

– Что?

– Прежде чем ты надумаешь обвинить меня в бестактности, позволь заметить, что спрашиваю я об этом исключительно из соображений дружеской солидарности, – Николай уже обмакнул палец в миндальный крем для круассанов, но Зоя все равно треснула ему силиконовой лопаточкой. – Голубка моя, давай-ка понежнее! Это лицо стоит двадцать миллионов.

– О чем – «об этом»?

– Когда у тебя последний раз был секс?

Для твоего же блага, Ланцов, пусть мне послышалось, подумала Зоя, но эта самовлюбленная напыщенная задница продолжала хлопать ресницами, как младенец Иисус, и ждала ответа. В уголке губ у него остался крем, и Зоя поборола желание его стереть.

– Да ты совсем оборзел!

– Дай угадаю: тот придурковатый модельер, который таскал кошку на плече, словно ручную обезьянку, и на первом свидании повел тебя на шоу а-ля «Ла Макарона»?

Зоя не ответила. Вообще-то, Хэршоу был одним из немногих, с кем она спала почти абсолютно трезвая. Ну, может, совсем не трезвая, но она же помнит, что его кошка всю ночь проторчала у постели в отеле «Дрейк» и не мигая таращилась на нее своими желтыми глазами, даже после того, как Зоя запустила в нее подушкой.

– Полтора года назад, – вспомнил Николай, а Зоя сказала:

– Это было огненное шоу, а не «а-ля Ла Макарона». И раз уж тебя так интересует моя сексуальная жизнь, предлагаю не ходить вокруг да около, а сразу занять место моего гинеколога.

Николай проигнорировал ее колкость:

– Признаться, я всегда считал, что у нас с тобой нет секретов друг от друга.

Зоя подумала: твою ж мать! Но вслух сказала:

– Ладно, в следующий раз предоставлю тебе полный отчет и динамику своего пульса. И вытри ты уже, господи прости, этот чертов крем со своего лица!

Николай стер его большим пальцем и посмотрел на Зою, и впервые за долгое время она осознала, каким усталым он на самом деле был. Не соберись он жениться на незамужней дочурке Кир-Табан, репутация компании его папаши была бы раздавлена, как переспелые ягоды под ботинками новых богачей, этих жадных ублюдков, которые родную бабушку продадут, если смогут заработать десять центов. Это был чистой воды бизнес, и даже Зое, которая не верила в любовь до гроба, хоть настоящую, хоть поддельную, это дело было отвратительно.

Николай сказал:

– Ведь ты прекрасно знаешь, о чем я.

Зоя, может, и знала, но это было последнее, что она собиралась с ним обсуждать накануне его женитьбы. Николай все решил, что тут еще сделаешь? Вообще-то, смысл был в том, что люди имеют право знать, какие все кругом притворщики. Только вот кто в здравом уме сам себе свяжет руки? Если хочешь быть хорошим, хочешь нести веру и правду и жить в сказочном мире – переезжай в Диснейленд. Поэтому Зоя сказала:

– Честно? Понятия не имею.

Взгляд у Николая сделался еще более усталым, но тут же схлынул, уступив место чему-то другому.

– Знаешь, Зоя, а детей твоих увидеть хочется.

– А мне хочется разводить альпак на альпийском лугу, но приходится сидеть тут с тобой.

– Ты ведь не серьезно?

– Про тебя или про альпак? – спросила Зоя и отправила противень с круассанами в духовку – она всегда что-нибудь пекла, порой даже посреди ночи, когда думать о чем-то становилось невыносимо и она выбирала между тем, чтобы замесить тесто и довести себя до алкогольного беспамятства.

Печь ее научил Юрис, она тогда была четырнадцатилетней девчонкой, которая любила рождественские постановки в «Рэдио-сити» и булочки с корицей и верила, что мама еще за ней вернется.

– Ты же знаешь, что альпаки живут в Андах, а не в Альпах? – Николай обогнул стойку и наклонился к духовке. В свадебном смокинге, который он до сих пор не снял, он был похож на красивущего героя старой мелодрамы и одновременно на какого-то идиота, который в субботу днем удумал так разодеться.

– Да какая к черту разница? Кто запретил бы мне разводить альпак в Альпах?

– Мы в самом деле говорим об альпаках?

– А ты хочешь поговорить о чем-то другом?

– Да, о твоих детях.

– Господи, да уймись ты. Мне не нужны дети только для того, чтобы было с кем проводить Рождество.

– Заметь, это не я сказал, что тебе не с кем проводить Рождество.

Зоя застонала:

– Хочешь детей – так иди к своей будущей жене. Или к Жене, скоро ей понадобится ночная нянька. Или устройся волонтером к скаутам или в центр помощи матерям-одиночкам, только отстань ты, ради бога, от меня.

– Знаешь, что я думаю? Ты будешь сидеть в этой квартире в одиночестве и смотреть на эти свои картины вплоть до падения метеорита или инопланетного вторжения, если не попытаешься быть честной хотя бы с самой собой, вот что я думаю.

– Почему обязательно конец света? Может, я умру оттого, что ты притащишь ко мне ораву своих детей, которые все до одного будут твои копии, такие же гиперактивные и раздражающие, и вдобавок заставят меня до посинения играть в «Дженгу».

– Ты любишь «Дженгу».

– Хорошо, я люблю «Дженгу», но это совсем не значит, что я буду испытывать те же светлые чувства к твоим детям.

Николай хмыкнул:

– Сомневаюсь, что в твоем возрасте стоит так запросто отказываться от чьей-то любви. Особенно когда любовь эта чистая, как озерцо, бескорыстная и к тому же совершенно бесплатная, – вот что он сказал, а Зоя услышала:

– В моем возрасте?!

Но договорить не успела. Дверь открылась, с порога крикнули:

– Это мы! Если ты не одна, намычи песенку про веселых бесят.

Николай замычал, а Зоя все продолжала думать: в твоем возрасте! Да у нее отличный возраст, если не самый лучший, и вовсе он не означает, что она должна заиметь кольцо на пальце, поваренную книгу и минивэн.