❝ Возможно, мы стали друзьями раньше, чем возлюбленными. И, возможно, это и есть олицетворение любви ❞
Они были лучшими друзьями. Не из тех, кто в детстве купается в одной утиной ванночке, а потом дает друг другу туманные и пылкие обещания, что они поженятся, если не встретят никого до тридцати. Но с тех пор, как Николай – Николай в мятой рубашке-оксфорд, правая нога лодыжкой на левом колене, в плоском ботинке, надетом на босую ногу – на первом курсе университета попытался подбить к ней клинья и потерпел поражение, они, на удивление его придурочного семейства, стали друзьями, и вот уже десять лет Зоя хранила его секреты, давилась вязкими клюквенными десертами на очередном Дне благодарения у его троюродной тетушки и выпроваживала студенток (Зоя надеялась, что им, хотя бы ради разнообразия, уже исполнилось двадцать один) из его постели за несколько часов до совещания.
Она была его партнером по поездкам в супермаркеты посреди ночи и сотому просмотру «Одного дома» с трехъярусным манговым тортом вместо ведерка с попкорном, она была его консультантом в вопросах женских истерик и менструальных чаш, она была его нянькой, его личным ассистентом, которому за это даже не доплачивали. А вот кем она не была, так это женщиной, стоящей по левую руку от него и принимающей поздравления с их помолвкой.
Зато Зоя стояла справа, как его шафер, и старательно делала вид, что пятнадцатилетний кузен Николая рядом с ней не пытается пододвинуться ближе, чтобы невзначай коснуться ее задницы и потом рассказать об этом своим недотепам-друзьям. Интересно, он помнил, что Зоя видела его бегающим голышом и складывающим мозаику для полуторагодовалых детей, когда ему было шесть?
– Может, хочешь… чего-нибудь выпить? Тут жарковато, – сказал он и оттянул воротник своей чистенькой и опрятненькой белой рубашки так, словно не стоял октябрь и зефирина-яхта, на которой они вот уже четвертый час болтались у молочных берегов Монтока, не продувалась всеми ветрами, как бедуинский палаточный город или юбка той девицы из моделей для ее журнала, которую Николай обхаживал два года назад.
Где-то на материке, наверное, дождь уже и согнал всех на супермягкие диваны с макаронными запеканками, детьми и золотистыми ретриверами под боком. Может быть, они даже играли в скрабл или смотрели один из этих фильмов, в которых семьи живут душа в душу, пекут блинчики и с утра до вечера распевают песни о любви, и собаки и те им подпевают.
– Так… ты хочешь… – он не договорил; его рот приоткрылся в удивленном полуО, когда Зоя вытряхнула сигарету из пачки, подождала, пока кто-нибудь сообразит ей огонька, разок-другой затянулась и смахнула пепел в бокал пацана – шампанское, ну конечно, маленькая родительская уступка, но только по случаю праздника и чтоб тянул весь вечер!
Хоть бы взял тогда рисовое вино, которое здесь, говорят, подают в национальной посуде прямиком из Поднебесной, хотя сама невеста наверняка и в глаза не видела, как там на ее отчизне сородичи пьют саке.
Она, Эри, была китаянкой, но ходила в американский детсад, искала пасхальные яйца перед Белым домом и вместе с семейством вывешивала на их особняке государственный флаг в День независимости, а потому весь этот свадебный маскарад в духе старых китайских традиций выглядел как-то особенно по-идиотски. Зоя гадала, не падет ли девчонка вдруг ни с того ни с сего ниц, кланяясь небу, земле, родителям и фамильной дощечке? И не сделает ли, упаси боже, того же Николай?
– Ты ведь ненавидишь свадьбы и никогда на них не ходишь, – сказал парень – все-таки Сава или Сева? Попробуй разбери, когда все они светлоголовые, долговязые и в период пубертата как оторвали однажды взгляд от игрушки-сюрприза из коробки хлопьев, так и оставили его тут же на ее груди.
– Проницательность – хорошее качество. А теперь подержи-ка, – ответила она и всунула ему сигарету. Он ее, естественно, взял. Оглядел со всех сторон с тем самым выражением, какое бывает, когда тебе пятнадцать и ты как бы лениво размышляешь, не предложить ли сигаретку той девчонке на другом конце круга, этакий вот благостный ритуал, мол, на, я сегодня добрый, девчонка же неспроста на тебя поглядывает и шепчется с подружкой.
– Я брату проиграл трешку баксов, – вдруг начал он и махнул рукой, мол, подожди, еще договорю, и сигаретку-то взял и загнал в свой рот, как ни в чем не бывало. Пепел потом стряхнул по-взрослому – лениво дергая рукой. Зое бы предупредить его о законе или, на худой конец, о мамаше, но пацан не срыгивал детским питанием и не читал стишок на стуле – и то ладно. Вообще-то, он был даже хорошеньким, еще бы Зоя не была взрослой теткой, которая по-прежнему могла подтереть его тинейджерский зад.
Вдобавок курить с пятнадцатилеткой на вечеринке по случаю помолвки лучшего друга было куда менее унизительным, чем в этого самого друга втрескаться по уши и все продолжать делать вид, что она такая вот подружка-лесбиянка, которая быстрее заинтересуется популяцией инфузории-туфельки, чем тем, что у него в штанах.
– В споре проиграл, ну, эти триста баксов. Поставил их на то, что Николай женится раньше, чем одна из его бывших отрежет ему яйца или притащит на порог мелкого, который уже выучил фразу «Мой папаня – кусок говна».
– Как хорошо, что мне доставляет несказанное удовольствие сообщать красивым женщинам, что я стерилен, – вдруг вмешался Николай и закинул руку кузену на плечо. – А это вот, – покрутил он пальцем над сигаретой, – ты, приятель, лучше-ка выбрось, пока твою матушку удар не хватил, – и обратился к Зое: – Напомни в следующий раз закрывать глаза детям, когда ты появляешься в поле их зрения.
– На них мое дурное влияние не распространяется. Его обычно отражает родительский контроль.
Николай похлопал парня по плечу.
– Я в этом очень сомневаюсь, – непринужденно сказал он и бросил окурок в шампанское, как подмерзшую клубничку – вот она, миниатюра: Зоя, которую зараза-жизнь утопила в золотом сиянии и исключительной искрометности. Ну, то есть в обычной среде обитания Николая. – Сева, друг, мой тебе совет: ты бери выше, глаза у Зои тоже хороши. И что там, в конце концов, с моей женитьбой и трансфером трех сотен долларов в карман твоего братца? Но чтобы ты не думал, что я неразборчив в связях, спешу заметить, что в последнее время я стараюсь быть пай-мальчиком.
Зоя поймала его взгляд. На Николая вообще невозможно было долго смотреть – точно как не засмотришься на солнце после полудня. Его лицо, идеальное, как на новехонькой банкноте, отпечатывалось на сетчатке. Такое видишь, даже если закроешь глаза.
Паренек как-то странно хохотнул:
– Ники и супружеский долг – хорошая история. Для тех из нас, кто младше пяти.
Николай пожал плечами, ни разу не обидевшись, и одарил своей особенно неотразимой улыбкой кого-то за Зоиной спиной. Она обернулась: это была Эри, она смотрела на них, пока одна из ее старших сестриц пыталась как можно незаметнее подправить икебану на ее голове.
– Она просто прелесть, – сказал Николай, хотя, вообще-то, Эри была дурнушкой. А еще она только-только поступила в Гарвард. Зоя была уверена, что у нее и парня-то не было.
Девчонке бы вступать в сестринства, носить толстовки с эмблемой колледжа и влюбляться в этакие двадцатилетние вариации на тему Николая, виртуозно говорящие, социально адаптированные и знающие местные обычаи, а не собираться принести клятву тому, кто ходил на яхте по две тысячи миль в полном одиночестве ради ощущений и не видел свое будущее ближе вершины Эвереста.
– Ты скотина, Николай, – высказала Зоя и сама себе удивилась.
А он, казалось, только этого и ждал.
– Признаю, мы с тобой не раз занимались всякими безобразиями, но тебе, Зоя, я всегда перезванивал.
– Какими еще безобразиями? Приезжали в супермаркет за две минуты до закрытия?
– Какая-то ты бестолковая.
– Зато ты у нас ловкий сказочник.
Сева посмотрел на них так, словно это им было по пятнадцать, а не ему. Это он еще не видел, как они с пеной у рта спорили насчет правил в настольных играх и сражались на вилках за последний кусок торта с орехами пекан наутро после его двадцать девятого дня рождения.
