Они ругались, как итальянцы, дрались подушками и складывали друг на друга ноги, когда сидели на одном диване. А когда один спрашивал другого: «Ты мне веришь?»… Что ж, даже разговор с атеистом о религии нес больше здравого смысла, чем этот вопрос. Такие отношения было сложно испортить.
А потому, когда тем вечером Зоя ощутила дурное предчувствие, она отмахнулась от него, выпила «Маалокс» и три таблетки аспирина, чтобы унять боль в животе, и взяла такси до отеля «Лэнгхэм» на Пятой авеню.
Она ехала на мальчишник, и, кто хорошо ее знал, тот сказал бы, что тогда, сидя в такси и оставляя позади район Грамерси с его кленами и малышовыми велосипедами, она убегала от жизни, которая еще теплилась в стенах ее квартиры, но которая все равно бы исчезла. Как запах какао. Как Санта, ускользающий через дымоход.
Сказал бы, что Зоя бежала от детского смеха и глупых разговоров за столом, какими во время воскресного обеда обмениваются члены семьи – школа, собака, костюмы на Хэллоуин. Сказал бы, что она бежала от всего этого, потому что знала, что Грамерси – это был не дом.
Это было место, за которое она платила честных двадцать тысяч долларов в месяц и в которое возвращалась, потому что так было заведено. Потому что Зоя имела почти что безукоризненную репутацию и была, наверное, самым нормальным человеком в мире, а в ее профессии, поверьте, это было явление довольно редкое.
Сама же Зоя считала, что если она от чего-то и бежит, то только от постели и здорового сна. Она вообще бег не любила и предпочитала плавать в бассейне. Что еще она терпеть не могла, так это то, что Николай приватизировал все ее любимые места, стоило лишь раз ему там побывать. Вот и отель «Лэнгхэм», где Зоя каждое утро вторника уже восемь лет ела лучший на Манхеттене медово-финиковый йогурт, постигла та же участь – Николай однажды заскочил к ней туда на завтрак (святые, а ведь Зоя тогда всего лишь хотела насладиться своим утренним йогуртом), и вот он уже встречается там со своими партнерами и отмечает мальчишник.
Метрдотель готов был этой богатой заднице красную дорожку расстелить, ренегат чертов! Вот и сегодня, завидев Зою, он был вежлив и не более того. Зато самолично проводил ее в бар, в котором, кроме Николая и его богатеньких сотоварищей, никого не было. Территорию оцепили, здесь, как водится, повсюду была личная охрана, по два-три человека на каждого из этого сборища самцов, раздувающихся от чувства собственной важности, разглагольствующих о фондовом рынке и торговой политике.
Из тех, завидев кого Зоя не переходила на другую сторону улицы, был приглашен только Давид, Женин муж и единственный приятель Николая, которому не нужны были его деньги, связи или яйца в штанах, но он скорее бы признал существование Господа Бога, чем по своей воле явился прямо в этот клоповник.
Зоя глубоко вдохнула, вся подобралась и шагнула вперед, в стену ворсистого света от ламп, в тот же миг, когда одна из полуголых девиц отлепилась от мужика с брюшком, как устрица от скалы, соскользнула с его коленей, а тот взял да и с размаху шлепнул ее по заднице. Девчонка взвизгнула, потом хихикнула. Кто-то за столом тоже рассмеялся.
Тогда Зоя и увидела Николая. Прорезалось что-то в его взгляде, что Зоя подумала: ему все это было противно. Но вот он улыбнулся, показал идеальные белехонькие зубы человека, который выплачивает двойное жалование своему стоматологу.
Несколько пуговиц на его рубашке были расстегнуты, крепкие мышцы пресса мелькали в зазорах на животе. Вечно от него исходила эта раздражающая вальяжная сексуальность, словно одежда его вся была наброшена прямо на остывающее от пота тело. Господи Иисусе! Да Зоя и впрямь чувствовала себя девочкой-подростком, которая случайно подглядела за капитаном футбольной команды в школьной раздевалке.
Она уж было решила, что лучше бы развернуться и подобру-поздорову уйти, пока единственным напоминанием об этом вечере было одно только пропахшее вишневыми сигаретами платье, но тут один из мужчин (Зоя знала его, он был хорошим парнем, но два года назад сделал ей предложение и этим навсегда перечеркнул Зоину к нему симпатию) насыпал кокаин на стол перед собой, разделил его надвое черной кредиткой и втянул носом через свернутую в трубочку купюру.
Уже тогда Зоя заметила: здесь наркотиков было на десятки тысяч долларов. Она знала, что девицы в стрингах и официанты, и даже метрдотель получат вдвое больше за молчание.
Это тоже был бизнес, легкие деньги, тысячи долларов без налогов прямо в карман. Зоя вдруг удивилась, что ее, менее крутую и более смертную, никто и не спросил, куда это она намылилась. А потом пришло осознание, что охрану на входе уже предупредили. Николай знал, что она приедет. Естественно, ведь это он то и дело твердил ей об одиночестве и прекрасно понимал, что прав. И, спрашивается, что ей нужно было сделать? Просить его о колыбельной на ночь и блинчиках с сиропом на завтрак? Или, может, и вовсе не жениться?
Зое нравилось одиночество. Правда. А потому вдруг нестерпимо захотелось заехать в его наглую рожу. И это она еще ни слова не сказала о том, что, будь ее воля, она бы заявилась сюда сразу с нарядом полиции и упекла всех этих гнусных рыбешек в единственное место в стиле минимализма с обслуживанием в номере, где им суждено было год за годом проводить зимние каникулы.
Зоя знала, что Николай не объедался кислотой, не метался в панике по комнате, как пинг-понговый шарик, и не видел перед собой покойную бабушку, ползущую по его ноге с ножом в зубах. Наркотики для него не были сродни ни хобби, ни экзотической добавке, он был для этого слишком хорош и еще помнил, как у его братца пена шла изо рта, точно из сломанной стиральной машины.
Но вот же он, сидит в окружении людей, у которых подернутые пеленой глаза с безумно расширенными зрачками говорят о головокружительном, пульсирующем виде кайфа, означающего приближение катастрофы. А Николай – в эпицентре этого психопатического эпизода, и ему это нравится. Фишка в том, что он видел со стороны всех, кто оказался в кошмарном положении, а сам чувствовал себя хозяином ситуации. Вот что он делал – добивался абсолютного контроля. Раскручивал их, продолжал улыбаться.
Для Николая все они были легкой добычей, свежатинкой. Зоя впервые подумала, какой информацией он обладал. Эти свиньи видели перед собой еще одного непутевого сынка разорившегося миллиардера, этакого оболтуса с хорошенькой мордашкой и пристрастиями к нестандартным формам секса. Того, от кого стоит держать подальше своих женушек. А Зоя видела сожравшую мясо акулу, и от этого ей стало не по себе.
Она знала Николая и знала, как легко он прикидывался идиотом, каким его считали, но тот мужчина, что сидел сейчас здесь, был ей не знаком. Зоя развернулась, чтобы уйти: нечего ей было здесь делать. Зачем она вообще сюда заявилась, не могла же она быть такой дурой! Но в глубине души она знала, что могла, очень даже запросто. И пусть охрана доложит Николаю, что она сбежала. В самом деле, с какой стати Зое перед ним оправдываться? Это ее отель, это ее тайное место, где она порой снимает номер, чтобы весь день в пижаме смотреть «Друзей».
– Чего не проходишь, Назяленская?
От голоса за спиной Зоя чуть не подпрыгнула. Николай уже стоял к ней вплотную, щекоча дыханием ухо.
– Не волнуйся, твой отвергнутый женишок слишком занят Белым кроликом, который делает ему массаж ступней, чтобы попытаться снова подсунуть тебе обручальное колечко, – Николай скользнул рукой по ее шее, подцепил пальцем золотое колье.
Зоя увернулась раньше, чем он заставил ее откинуть назад голову. Обернулась и положила руку ему на грудь, чтобы сохранить дистанцию. Его это позабавило. Вот же бесстыдная морда!
Зоя фыркнула:
– Пусть хоть от трубки Гусеницы прикурит, мне-то какое дело? И не старайся ты так, на меня твое обаяние не действует. У меня защитное поле.
Николай улыбнулся. Он все делал с таким шармом и легкостью, что не удивительно, что все так его любили.
– Зоя, дорогая, – сказал он таким тоном, будто услугу ей оказывал. – Ты не представляешь, что будет, если я включу свое обаяние на полную мощность.
