А в конце его ожидает лишь новая порция магии с очищающими и одеяло, небрежно наброшенное на тело. И это после повторения уже пережитого кошмара. И после того, как ублюдок остается с ним спать в одной постели.
Сириус считает секунды, подстраивает ритм дыхания и старается отключиться от разгуливающей по телу боли, от бессильной злости, горячего стыда и ни с чем не сравнимого чувства утраты. Утраты собственного достоинства, утраты целостности своего сознания и мировосприятия. Утраты тех крох доверия, которые несмотря ни на что, все же проросли в Сириусе по отношению к собственному мужу. Игры кончились. И если Малфой хочет, чтобы он его ненавидел, он будет. Если хочет развязать войну, он ее получит. А вот если хочет и дальше им пользоваться, то черта с два. Сириус никогда больше не посмотрит на него так, как раньше – реальность оказалось совершенно другой, и теперь он знает, каков Вуивр на самом деле. Даже если все это было с подачи магической связи, это не значит, что он когда-либо сможет оправдать насилие. Оправдать ту похоть, которой Малфой совершенно не сопротивлялся и которая в итоге превратила их не в союзников, а в противоборствующие стороны.
Он наблюдает за бледнеющим светом, льющим из окна, слышит тихое шебуршание домовых эльфов, наводящих порядок в доме, и пытается не обращать внимания на мерзкий привкус крови во рту. Все это так малозначительно по сравнению и так реально, в отличие от всех предыдущих месяцев, проведенных вместе. Вот то настоящее, на которое он так долго закрывал глаза. Но теперь он больше никогда этого не сделает.
Малфой просыпается ближе к полудню. Эльфы не посмели нарушить покой хозяина, поэтому слизеринец высыпается вдоволь. А Сириус вдоволь натерпелся: затекшие мышцы спины и шеи, вывернутые локти и руки, потерявшие чувствительность, кровоточащие ссадины на разодранных запястьях и щиколотках. И это – не считая многочисленных укусов, синяков, царапин и, конечно же, поврежденного ануса.
Люциус сонно потирает глаза, медленно садится на постели, осматривается, как будто впервые видит эту комнату, а потом все-таки оборачивается налево. Сириус и рад бы никогда больше не видеть его перед собой, никогда не встречаться взглядом, но теперь это – его данность, такова его теперешняя замужняя жизнь, и он примет этот вызов во что бы то ни стало. Единственное, чего Сириус никогда не умел и чему не желал учиться, так это сдаваться. Сдаваться противнику, который выиграл только один бой, а не всю войну.
В глазах Вуивра мелькает недоумение. Очень быстро оно сменяется осознанием и всплывшими в голове воспоминаниями, потом в них проскальзывает страх, а под конец – решимость. Готовность держать ответ за свои поступки.
– Блэк, ты… как? – его голос не дрожит, но он тих и выдает сумятицу, что сейчас внутри чужой головы.
Сириус не может на это не отреагировать – приподнимает вопросительно бровь и сжимает губы. Если бы он мог невербально скинуть силенцио, то Малфой бы даже не заснул. И прожил бы не долго.
– Петрификус тоталус, – Люциус наконец соображает освободить его от пут, и Бродяга аккуратно опускает руки на живот.
Чувствительность возвращается жалящими иглами, противными настолько, что Блэк скрипит зубами, а потом принимается медленно растирать ладони друг о друга. Малфой хватается за палочку, но Сириус не позволит ему больше ничего из того, что тот хотел бы сделать.
– Только попробуй… еще раз… направить на меня палочку, – собственный голос кажется мертвым, безжизненным и пустым. Хотя и внутри ощущения очень похожи – что-то сегодня в нем умерло и воскресить навряд ли получится.
– Блэк… – Малфой вспыхивает, поворачивается всем корпусом и демонстративно выставляет палочку вперед. – Нечего теперь строить из себя оскорбленную невинность! Я залечу твои раны.
– Справлюсь… без тебя… – тяжело говорит Сириус и начинает приподниматься на локтях.
Он осторожно садится, но боль уже настолько привычна, что он почти не обращает внимания на ее мощь. Эта боль – не самая страшная, что он когда-то испытал, но отнюдь не за пределами пятерки лидеров. Сириус поднимается на ноги, делает несколько неуверенных шагов, а потом, наконец, находит свою палочку – вялый взмах, и мантия ложится на плечи. Еще одно движение, и Сириус, вопреки всем нормам и законам магии, аппарирует из-под защитного купола Малфой-мэнора.
Он не знает, как это получилось, но когда гладкое дерево оказалось в пальцах, то внутри все всколыхнулось. Подобно огромному, налитому доверху чану с кислотой – одно движение, и едкое вещество окажется снаружи в считанные секунды. Это – обратная волна. Та, что должна последовать в любом случае. И раз уж он не намерен отправляться в Азкабан, то нужно ее срочно сбросить – хотя бы порвав защиту особняка в лоскуты. Сириус даже не сомневался, что у него получится – столько ненависти в нем было, столько боли. А еще – кровь и, с недавних пор, права на эту жилплощадь, подтвержденные все теми же составляющими: кровью, браком и магией. И на Гриммаулд-плейс он попадает так же – барьер расступается перед нынешним хозяином, тоже болезненно морщась.
А в коридоре его, как обычно «приветливо», встречает матушка.
«Невежественное отродье, даже мать не сподобишься поздравить…» – въедливый голос замирает на полуслове, тяжелая портьера на картине сдвинута до середины – все, на что Вальбурга смогла убедить эльфа, – и женщина, замерев, внимательно оглядывает застывшее лицо сына.
Сириус не собирается ждать продолжения, медленно поднимается по лестнице, но на площадке между пролетами его снова догоняет голос.
– Сириус, с Рождеством тебя! Я принес… – и точно так же замирает голос оборотня.
Бродяга не успевает заметить, как Ремус оказывается рядом с ним, хмуро смотрит в лицо и чуть поводит носом.
Выводы он делает гораздо быстрее Вальбурги. Не после того, как не единожды видел, как проходят посвящение молодые волки в диких стаях, или на какие еще зверства шли отдельные Пожиратели на войне. Самую суть он выхватывает сразу, осторожно прикасается к плечу и тихо просит:
– Пойдем наверх?
Сириус поднимается в свою спальню. Он не знает, что и как сказать другу. Как объяснить, что стало причиной, а что – следствием. Кто виноват и как жить дальше. К таким разговорам он еще не готов. Но Ремус и не требует ничего. Моментально наполняет ванну горячей водой, призывает несколько склянок с зельями, а самого Бродягу ставит перед собой спиной к зеркалу и снимает его мантию. Он легко пробегает диагностирующими чарами по телу, шепчет заживляющие, подает несколько флаконов, а потом подталкивает к глади воды. Сириус больше не чувствует боли, только безграничную усталость, и здесь, дома, в тепле, рядом с надежным всепонимающим другом, он наконец может расслабить сведенные мукой тело и разум.
– Мне нужно сделать что-то еще, прежде чем ты заснешь? – спрашивает Ремус ненавязчиво, но многозначительно. Этим вопросом он подразумевает погоню, схватку и немедленную смерть обидчика, а еще – может ли он еще хоть как-то облегчить его боль.
Сириус качает головой в ответ и прикрывает глаза.
– Я позже все расскажу.
Просыпается он в своей постели, в комнате жарко растоплен камин, и рыжие отблески пляшут по лепнине потолка, вырывая Сириуса из забытья. За окном темно, и он наверняка проспал до самого ужина. Ремус оказывается в гостиной на первом этаже, в кресле с книгой в руках и чашкой чая.
– Поешь хотя бы немного? – спрашивает тот, поднимаясь на ноги, и Сириус задумывается на долгое мгновение – зелья и заклинания отлично сработали, желудок пуст, и ему нужны силы для восстановления, вот только одна мысль о еде вызывает отторжение.
А еще он прекрасно знает, что Ремус доведет до скандала, но не даст ему выпить, не съев что-нибудь перед этим. Поэтому он кивает, и они направляются на кухню. Домовик споро накрывает закуски: бутерброды, нарезку и фрукты – от аромата пищи Сириуса ведет, возвращая воспоминаниями на вчерашний рождественский фуршет, и он тут же себя одергивает. Нужно собраться с духом, нужно вытерпеть, пережить и двинуться дальше. Он больше не позволит себе прокрастинировать в меланхолии, самобичевании и обиде.
