Однажды утром Ремус просыпается и обнаруживает насест Клариссы пустым. Он подозревает, что любимая проказница уже улетела размяться – последние несколько дней были дождливыми, и она чаще оставалась дома – но она оказывается на подоконнике его маленькой уютной кухни. За его любимыми занавесками в мелкий цветочный узор. Рядом с ее поилкой и ворохом любимых бус, что она тщательно складировала в уголке. Эта была далеко не первая такая «прятка» в их доме: на шкафах, за комодами, между книг на стеллаже, на люстрах и бра, в дырявом ведре под мойкой – она складывала свои сокровища, куда хотела, как будто весь дом оборотня был ее гнездом. И он позволял ей это. Хотя бы потому, что, поначалу молчаливая и равнодушная птица, все-таки открылась оборотню и полюбила его. Единственная, кто не стал шипеть, лаять или испуганно клекотать, когда он вошел в зоомагазин. Да, животные, по большей части, недолюбливали его волка, и Ремус уже отчаялся найти среди них друга, когда встретил ее. Единственную во всей лавке, что не испугалась. Продавец отдал ее чуть ли не бесплатно, честно предупредив о тяжелом, своенравном характере, но Люпин быстро нашел с ней общий язык. И он даже подозревал, почему: Кларисса этим самым характером напоминала ему одного хорошо знакомого зельевара, а с ним он знал, как обращаться. Вот только ворона, в отличие от Северуса, пошла на контакт, стала верным товарищем и добрым другом…
Ремус знал, что это не продлится слишком долго. Но хотя бы несколько лет он был полностью счастлив: с Сириусом и Гарри, с работой и питомцем, который ждал его дома… Это всегда происходит неожиданно. Терять нелегко – Люпин уже столько раз через это проходил и не может сдержать горечи. Нельзя быть к этому готовым – можно только об этом знать. Знать, какую боль приносит смерть… Он заворачивает ее вдруг ставшее хрупким и легким тельце в цветной шейный платок, который она частенько таскала в клюве по всему дому. Находит подходящую коробку и долго перебирает ее любимые «игрушки» – переливающийся металлическим блеском ворох разных предметов. Все что угодно, начиная дамской бижутерией и заканчивая новогодней фольгой. Зиму она любила только поэтому…
Ремус сглатывает комок в горле и задумывается над последним пристанищем его птицы – навряд ли он сможет расстаться с ней навсегда… Возможно, кусты черноплодной рябины на заднем дворе, облюбованные ею когда-то, сойдут для того, чтобы принять ее под свой кров… Он тяжело вздыхает, долго собирается с силами и неторопливо выкапывает яму… Простой букет из одуванчиков останется на этом месте. Но она сама навсегда останется в сердце Ремуса.
Конечно же, ему не удается скрыть это от своих друзей. Сначала замечает Гарри – улавливает как будто в воздухе даже тогда, когда Люпин уверен, что приложил все силы, чтобы скрыть любые эмоции на своем лице. Интуиция беременных авроров легко дает фору интуиции оборотня, и Гарри спрашивает прямо. А Ремус и знает, что лучше молчать, что не стоит расстраивать, но это же Гарри – он же не успокоится и сделает только хуже. Лучше сказать сразу и помочь справиться с болью. Но мальчик отказывается, хмурится, губы дрожат, а глаза готовы наполниться слезами – вдвоем они устроят целый потоп, и от этого будет только хуже… И Ремус не может сопротивляться – он и сам понимает, что двое чувствительных, мнительных и сентиментальных людей мигом утонут в скорби, и вот тогда пережить этот стресс будет еще сложнее.
Люпин уходит в лавку – делать ничего не хочется, но он займет руки рутиной, а голову – последовательностью действий, не сосредотачиваясь на мрачных мыслях. К вечеру об этом узнает Сириус, и они напьются, как бы оборотень ни был против. Но вместо Сириуса приходит Северус – и это режет его без ножа. Только не зельевар и только не сейчас. Но когда провидение его слушало? У него абсолютно нет сил на пикировки с зельеваром. У него нет смелости смотреть в глаза тому, кто всегда четко говорил о том, что не приемлет. И нет абсолютно никакого желания выслушивать ехидное остроумие от безответно любимого человека. Вместо слов поддержки. Но Северус говорит такое и так, что Люпин не может поневоле не поддаться. Его слабое раненное сердце тянется к этому тусклому теплому свету, к ехидным словам и острому взгляду, потому что только от него оно было желанно. Но только от него оно никогда не надеялось ничего получить. А Северус дает – наверное впервые безвозмездно и искренне. Желая поддержать. Ремус не в праве отказываться. Да и идея зельевара более чем правильна – не стоит натыкаться случайно каждый раз, но можно помнить и бережно хранить эти воспоминания отдельно ото всех остальных.
Они действительно осматривают лавку: убирают насест, проверяют шкафы и кладовку. Идут в дом Люпина: пьют чай и снова обследуют территорию – почти не разговаривают, но тишина не давит, а говорит вместо них – они вместе справятся с этим. Пара часов заканчивается внушительным количеством мелочей, найденных во всех углах, легким обедом и новой непринужденной беседой. После зельевар возвращается в Министерство к работе, а Ремус обещает, что он придет к нему вечером. Он не хочет думать о том, чем продиктован этот порыв Северуса – жалостью ли, скорбью, искренним сочувствием или какими-то другими чувствами. Люпин не собирается на что-то надеяться или придумывать мотивы чужим поступкам – Снейп предлагает ему самую простую помощь, и он не будет от нее отказываться – она нужна ему прямо сейчас. От того, кто не разделит, не будет давить собственными чувствами и кому не будет нужна помощь взамен. Прямо сейчас Ремус может и должен себе это позволить.
Вечер в доме Снейпа проходит так же спокойно – с негромкими фразами и сладостью обещанной наливки. Люпин не хочет вспоминать, но Северус спрашивает о первой встрече с Клариссой, и оборотень, незаметно для себя, рассказывает. О ней, о курьезных случаях, о необычных находках в ее гнездах, о том, что однажды она спасла его лавку от пожара, а еще побывала на месте преступления вместе с Гарри и помогла обнаружить важную улику. О том, что она однажды спасла им жизни…
Слова выходят нежными и наполненными болью. Северус позволяет ему выговориться до самого конца и принимает благодарность за помощь, когда оборотень собирается уходить. Северус странно на него смотрит, но Ремус не пытается расшифровать – хотел бы, пояснил бы сразу, что не нравится. Но он сказал лишь, что Люпину необязательно проходить через все это в одиночку, и Ремус благодарен, что в эти минуты он был с ним. Их отношения ненадолго находят хрупкое положение покоя – никто не признается в чувствах, никто не давит или не отвергает. Они сейчас – старые знакомые, уже давно не вспоминающие о прошлом, но имеющие перед оппонентом несложные обязательства, которые не составит труда выполнить. Это – максимум, на который они сейчас способны, но и о большем Ремус думать не хочет. Ничего из этого уже не важно. Клариссы больше нет, а протянутая рука помощи от зельевара – лишь дань тому самому старому знакомству. В потускневшем, обедневшем и уменьшившемся мире Ремуса надеяться снова не на что. Даже в этом волшебном мире он не надеется на чудо.
***
Естественно, Блэк ему ни капли не верит. Естественно, все еще зол и обижен. Но идет на уступки, о которых просит Люциус, и это более чем показательно. Сириус… Сириус зол и обижен не на гадкого слизеринца, который поступает в своем любимом репертуаре, а на мужа, на человека, с которым добровольно заключил связь, на мужчину, с которым прошел через боль, недопонимание, гнев и тоску. Почему Малфой раньше не увидел разницы? Он же хотел, чтобы Блэк испытывал к нему чувства без «стимуляции» связью – разве это не они? Разве Ремус говорил не об этом? Если бы Люциус искренне признался с самого начала, что боится потерять Сириуса из-за Гарри, разве был бы этот скандал и угрозы разводом с обеих сторон? Когда Люциус перестал понимать ситуацию? Когда не смог отличить одного от другого?
Ну и о чем теперь говорить? Чего бояться? Сириус хочет не магической связи, и если бы Вуивр понял это раньше, то давно бы перестал терять время впустую. Хвала Мерлину, что Блэк все-таки соглашается на уступки – уж теперь-то Люциус точно не выпустит его из своих рук.
