Люциус неспешно допивает поздний чай в одиночестве – Блэк совместный ужин опять проигнорировал, заперевшись в своей спальне – и уже собирается подняться к себе, как эльф приводит в столовую позднего гостя.

– Здравствуй, Люциус. Прости, что без предупреждения. Сириус ведь здесь? – Люпин спрашивает спокойно, но Малфою все равно кажется, что визит этот неспроста.

– Здравствуй. Он у себя. Что-то случилось?

– Нет-нет, мне просто нужно с ним переговорить, – оборотень даже улыбается, и Люциус позволит им «посекретничать» немного – все равно рассказали бы, если бы было что-то серьезное.

– Эльф тебя проводит, если не хочешь перед этим чего-нибудь выпить. Погодка сегодня… – он замечает мелкие капли на мантии Люпина, и, возможно, тому действительно лучше сначала согреться и поговорить с ним.

– Да, погода… – Ремус рассеянно оборачивается к окнам, за которыми полыхают раскаты, и тут же отказывается. – Нет, спасибо. Я пойду.

И вот тут Люциус уже не может не подозревать неладного. Что-то опять происходит. И это что-то опять связано с Блэком. Но это что-то не настолько… плохое, иначе бы Ремус нервничал гораздо больше. Поэтому Малфой может хотя бы полчаса потерпеть свое любопытство и дать двум друзьям встретиться наедине.

Возможно, даже больше получаса – потому что Люпин не уходит ни через 40 минут, ни через час, ни через полтора. Люциус уже не может сосредоточиться над рабочей корреспонденцией перед сном, когда и через два часа эльф не оповещает его о том, что гость отбыл восвояси. Они там что, решили пижамную вечеринку устроить? В таком случае, хозяин дома им точно не помешает.

Люциус проходит по коридорам и останавливается возле спальни супруга – дверь не заперта, хотя после насилия Блэк всегда запирался. Не только на засов, но и на несколько заклинаний. Не то, чтобы Малфой не мог справиться с чем-то из них. И либо Люпин в спешке забыл о двери, либо хотел, чтобы Вуивр к ним присоединился… Очень интересно. Люциус легко толкает дверь, делает несколько шагов и замирает в полутьме комнаты. Картина, что перед ним предстает, отдает сюрреализмом и мистикой – весьма мрачное и загадочное полотно: они не стали зажигать камин или свечи, поэтому комната наполнена только слабым отблеском белой садовой подсветки и яркими вспышками молний – гроза все еще не думает успокаиваться. Они замерли возле окна – Блэк чуть впереди, Люпин – за его правым плечом. Молчат и неотрывно смотрят за стекло.

Люциус делает несколько шагов к парочке, а потом замечает их отражение в окне – взгляд Сириуса полностью отсутствующий, погруженный в себя, пустой и одновременно чем-то наполненный. Чем-то таким, что нелегко понять сразу. Его лицо бледное, без единого намека на краску, губы сжаты в тонкую нить, а щеки трагично запали. Блэк напоминает призрака. Люпин на его фоне ничуть не лучше – та же скованность, но в его глазах мелькает тревога за друга. Рука оборотня покоится на его плече, но не шелохнется. Люциус замечает, что Пес и оборотень стоят в коконе заглушающих чар, и уже готов сорваться на тревогу. Что здесь происходит?

Он делает еще один шаг навстречу, и Люпин медленно оборачивается к нему – наверняка почуял «волком», раз заметил его под заглушающим. Ремус убирает руку с чужого плеча, поворачивается к Люциусу всем корпусом и медленно подходит. Малфой опознает немного нервный жест рукой и соглашается выйти без слов. В коридоре оборотень аккуратно прикрывает за собой дверь, облокачивается на стену и грустно улыбается.

– Ремус?

– Все достаточно тривиально, но от этого не менее тяжело… – начинает он со вздохом. – Так всегда в первые грозы после долгого времени. Приступы начались после Азкабана…

– Он что, боится грозы? – оторопело переспрашивает Люциус и теряется – Блэк? Серьезно?

– Хуже, Люциус. Это – страх вкупе с воспоминаниями. Сириус как-то обмолвился, что самые тяжелые ночи там были в грозу. Пленники боялись, и это увеличивало количество дементоров. Думаю, ты и сам знаешь, насколько часто бывают бури на острове, что посреди моря… – объясняет Ремус. – Это пройдет через несколько гроз, и он не всегда так спокоен – чаще напивается.

Малфой молчит, переваривая услышанное. Да, он прекрасно знает, насколько тяжко становилось в этом Аду на земле в штормовые ночи, но Блэк провел там вдвое больше времени, чем он, и в гораздо худших условиях – после падения Лорда дементоров с острова убрали. Его можно понять. И страх, и воспоминания. Единственное, чего Люциус не знал, так это того, что его супруг до сих пор так тяжело на это реагирует. Не знал, как он справляется с той частью души, что навсегда отравлена ужасом, безысходностью и заточением. Но знает теперь – Блэк упрямо продолжает смотреть этому страху в глаза, вспоминать и не поддаваться боли, что навсегда осталась на нем тюремными татуировками, продолжает переживать заново самые ужасные моменты своей жизни и пытается не сойти ото всего этого с ума.

И Люциус больше не может удерживать это возникшее внутри него чувство, неосознанно он делает широкий шаг к двери, и Ремус тут же предупреждающе поднимает руку и даже не просит, молит.

– Люциус…

– Я знаю, – хрипит он в ответ, смотрит пристально, и оборотень, похоже, что-то видит. Что-то важное, что-то, что сейчас разрывает Вуивру грудную клетку, что-то, что он не может облечь в слова, но Ремус понимает. Склоняет голову и сторонится от прохода.

– Он может ударить… – в последний раз предупреждает он, но Малфой теперь, пожалуй, готов ко всему.

Люциус переступает порог, а потом слышит легкие удаляющиеся шаги – похоже, оборотень все-таки доверит ему своего друга. И за это Вуивру хочется его отдельно поблагодарить. Это действительно ценно. И это больше не позволит ему сомневаться в том, что он хочет сделать. Быстрыми шагами он подходит к Сириусу, хватает его за руку и с силой тянет к постели. Блэк даже не успевает опомниться и выйти из ступора, как оказывается на простынях. Темный балдахин закрывает кровать, отрезая их от внешнего мира, заглушающее заклинание падает следом, а к его спине секундой позже прижимается широкая грудь Малфоя. Люциус обхватывает его руками поперек туловища, прижимает к себе крепко, до хруста, и наверняка не собирается отпускать. По крайней мере, не этой ночью.

Тело под руками Вуивра холодное, редко вздрагивает и все так же напряжено. Проходит почти минута, прежде чем Пес подает голос.

– Пусти… – хриплый голос – надсаженный, как будто он никогда не знал Перцового зелья от простуды.

– Ни за что, – непоколебимо отвечает Люциус ему на ухо, и он готов бороться с ним до последнего, чтобы оставить в постели и в своих объятиях.

Но Блэк не вырывается. Лежит спокойно, по всей видимости, не найдя в себе внутренних ресурсов еще и на противостояние мужу, дышит немного неровно и молчит. А Люциус начинает отсчет – это будет чертовски длинная ночь, и он тоже не вправе сдаваться, пока Блэк воюет сам с собой. Он невербально накладывает согревающее и считает пульс под своей рукой – медленно, очень медленно сердцебиение приходит в норму. Они согреваются, и дрожь больше не беспокоит тело Сириуса. Проходит несколько часов, за которые Малфою тысячу раз хочется начать разговор, сказать хоть что-то, пока он не понимает, что слова будут лишними – он уже сделал все, что надо. Не бросил одного, остался рядом, заглушил, согрел и успокоил. И не только его, но и себя, как оказалось, тоже – магическая связь внутри него ослабляет узел, который связала из его нервов, и просто несказанно радуется теплу и близости второй своей составляющей. Это даже удивляет опять – силой воздействия, но Люциус уже устал удивляться. Он расслабляется вместе с ней и незаметно для себя засыпает, хотя намеревался бодрствовать до того момента, как Блэк попытается освободиться более активными способами. Но Блэк и не думает вырываться – он все так же неподвижен, и Люциус начинает дремать.

Из сна его выдергивает слабое шевеление – перенервничав, он был чуток и сразу же открывает глаза. Сквозь ткань балдахина слабо просачивается утренний свет, и Малфой наконец позволяет себе убрать руку с чужой груди. Он переворачивается на спину, чувствуя, как покалывает тело, остававшееся в одном положении всю ночь, а Сириус медленно садится спиной к нему. Прячет лицо, даже не думая оборачиваться к Малфою, но тот готов руку дать на отсечение, что Пес не плакал. Возможно, ему все еще неприятен их контакт. Возможно, он отчасти стыдится, что был не в силах дать отпор настойчивости супруга. В любом из случаев Люциус больше не позволит ему спать одному.