– Я не только расскажу все Сириусу, но и покажу то, что увидел в ее голове. Если уж меня проняло, то его и вовсе инфаркт хватит. Я не сделаю ей ничего плохого, но сделаю так, что она больше не побеспокоит тебя, – увещевает он, а еще подумывает о том, что было бы неплохо отвести аврора к психологу – все это не могло пройти бесследно и может вылезти в самый неожиданный момент.

– Обещаете?.. – аврор сдается и еле шепчет, не в силах противостоять чужому напору – слишком тяжелы эти воспоминания, слишком сильна старая боль и обида. Слишком много тоски о несбыточном в его взгляде.

– Обещаю, Гарри, – Люциус готов дать Непреложный обет, но просто берет его за руку. – У тебя теперь есть семья, которая тебя любит. Которая заботится о тебе и принимает таким, каков ты есть. Больше тебе не нужно думать ни о чем.

Под его рукой пальцы Поттера ледяные. Он слабо поверхностно дышит, но от слов Малфоя медленно расслабляется. Он все еще там – в грязной, тесной, темной каморке под лестницей, на жестком топчане вместо кровати, на дырявых застиранных тряпках вместо простыней. Голодный, избитый, давно не видевший ванны, слабый и истощенный. Мечтающий о другом мире. Мире, где не все люди такие, как эта троица. Мире, где найдется хотя бы один человек, который будет добр к нему искренне и без какого-либо умысла. Кто будет рад тому, что он есть на этом свете…

Поттер кивает ему в ответ. Осторожно высвобождает руку и медленно уходит. Позже до него дойдет, что если бы миссис Дурсль попалась под руку какому-нибудь аморальному магу-журналисту, то могла бы обеспечить его такой «славой», что весь облик героя тут же превратился бы в мученический. Кому-нибудь, кто хотел сенсацию и плевал на неприкосновенность частной жизни. Люциус удивлен, что никто пока так этим и не воспользовался. Но в связи с последними событиями, он так рисковать не намерен. Он не позволит никому разрушить его жизнь. Не позволит никому причинить боль близким ему людям, в число которых Поттер несомненно входит. А еще он больше не позволит кому-нибудь причинить аврору такую боль. Сириус, Ремус, друзья Поттера сделали все, чтобы избавить Гарри от нее. Даже Северус, как бы ни отпирался, но всегда присматривал за сыном женщины, которую любил. И Малфой тоже приложит к этому руку. Он не позволит, чтобы все эти усилия пошли прахом.

***

Ремусу стыдно даже во сне. После разговора с Северусом он постоянно испытывает это смущающее чувство досады – его раскрыли. Чувство острое, но с течением времени постепенно притупляется, уходит на задний план и становится отголосками, эхом его признания. Чем больше времени проходит, тем оно слабее. И Ремус бесконечно благодарен Северусу за то, что он пока не ищет с ним ни разговора, ни встречи по какому-либо поводу.

Визит в его дом прошел как в тумане – Люпин боялся поднять глаза, сказать что-то не то, банально осмотреться, но зельевар и не настаивал. Они молча перенастроили чары, и с тех пор от него ни слуху, ни духу. Даже первое полнолуние, которое Люпин проводит дома, Северуса не волнует, и оборотень может только радоваться передышке, тому, что позволили собраться с мыслями и успокоить свои нервы и чувства. Дали время обоим – привыкнуть к этому открытию. И чем больше Ремус привыкает, тем больше начинает думать.

Естественно, для Северуса подобное признание было шокирующим. Он просто что-то заподозрил, а высказав подозрения вслух – с достаточной долей скепсиса – получил вполне серьезный ответ. И это сбивает его с ног. И когда Люпин уже может думать об этом без жара на щеках, он представляет себе, насколько новость могла на самом деле ошарашить зельевара. И заставить его пересмотреть свое мнение об оборотне. Конечно же, все это Снейпа не обрадует – влюбленный в него оборотень – сказка из какого-нибудь низкопробного дамского журнальчика. Горбун из Нотр-Дама и Чудовище без Красавицы. Бестселлер. Именно так Северус подумает, и даже его обещание поговорить обо всем этом позже ничуть Ремуса не обнадеживает. Он знает наверняка, что тот скажет: что не примет чувств, что они давно не в том возрасте для подобного, что никогда не будет относиться к оборотню лучше, чем уже есть, что мужчины его не интересуют, а конкретно Люпин никогда ему не нравился даже с эстетической точки зрения – пегий, выцветший, в шрамах и с совершенно посредственной внешностью. В конце концов, их прошлое – не то, что он перешагнет и с радостью забудет. Ремус знает, что ему не на что надеяться.

Но разве зельевар не делал шаги навстречу? Да, вынужденные – Люпин сам тащил его за руку, а тот упирался. Но сдается ему, что если бы Северусу было действительно настолько противно, то он бы и с места его не сдвинул. А Северус шел. Шел небольшими шагами: потворство чужому питомцу, помощь с зельем, порт-ключ в его дом… Шел же! Значит, Ремус рано теряет уверенность – Снейпа все еще можно «тянуть». До тех пор, пока он не окажется в его объятиях. Осторожно, медленно, выверяя каждый шаг, не давить, но мягко настаивать. И как только Ремус осознает это, то чувство стыда и вовсе станет невыразительным. Если он сейчас решит не сдаваться, то, в конце концов, что-нибудь да выиграет. И он решается. Пусть будет еще тяжелее, чем в самом начале, но он хочет, хочет побороться за него. За того человека, кто вместе с болью принес и радость его душе. Кто вместе со злостью и ехидством оставался непревзойденным мастером, вызывающим восхищение. Был тем, чья сила воли не раз ставила на колени врага, и тем, кто мог признать свои ошибки, какими бы грубыми они ни были. Для Ремуса это больше, чем любовь, больше, чем примитивный смысл этого понятия, больше, чем он может чувствовать. И даже больше, чем заполучить желаемый объект, Ремус хочет показать ему это чувство. Чтобы Северус знал, знал, какой он на самом деле. Каким был и каким стал. Он должен знать, что такой, как он, достоин не простой любви, а чего-то такого… одухотворенного, безграничного и чистого, как весенний воздух в горах. Люпин готов на все, чтобы показать ему это.

Шанс выпадает почти сразу же – Снейп приходит к нему на третью ночь мартовского полнолуния.

– Люпин, если наш договор все еще в силе, то я хочу опять им воспользоваться, – он тщательно вытирает свои полуботинки о коврик перед дверью, вляпавшись в талую лужу на маленьком крыльце дома оборотня, и даже не здоровается толком. – Я, как ты понимаешь, продолжаю свои исследования с зельем, и мне снова нужны от тебя «ингредиенты».

– Здравствуй, Северус, – Люпин пропускает его в коридор и не может не улыбаться. – И тебе доброго вечера. Спасибо, что спросил – у меня все хорошо. Не желаешь чаю?

На это зельевар только бровь приподнимает, застыв в проеме дверей в гостиную, а Ремус поясняет.

– Так обычно начинают разговор люди, пришедшие о чем-то просить, – он не может не улыбаться как идиот, не может не подшучивать, радуясь такому неожиданному, но желанному гостю, не может не наслаждаться самим фактом, что зельевар в его доме.

– Я не собираюсь просить, я сказал «если», – но сбить его с толку достаточно сложно – он просто высокомерно окинет взглядом и тут же уколет в ответ. – Убери, пожалуйста, эту идиотскую улыбку с лица – выглядишь, как влюбленная хаффлпаффка.

– Чувствую себя так же, – усмехается Люпин и провожает гостя в комнату. – Как будто все внутри наполнено беспечными мыльными пузырями…

– Люпин, это симптом? Что ты принимал помимо зелья и когда это началось? – зельевар тут же сосредотачивается, а оборотень решает еще немного пошалить.

– Ничего не принимал. А началось… наверное, на предпоследнем курсе Хогвартса,– он упрямо смотрит ему в глаза, щурясь по-доброму и искренне.

– Это действительно идиотизм, Люпин. Прекрати паясничать, – а как он быстро заводится. Небось и ему было сложно переварить все это. А уж настроить себя на поход в дом оборотня и вовсе отдельной смелости стоило.

– Хорошо, как скажешь, – он примирительно поднимает руки, но ни о чем не жалеет. – Проходи, присаживайся. Я сейчас вернусь.

И пока он заваривает на кухне чай и левитирует посуду на столик у дивана, в голове созревает нехитрый план – правда, всего лишь та самая «шалость».