Тони в этот момент проглатывает большой склизкий комок, поднявшийся по трахее, и торопливо хватается за бутылку с водой.
– Ну уж нет! Первым должен быть я, не так ли будущая «миссис Барнс»? – Стив становится пунцовым, а Тони прячет в шутке полыхающий гнев – ему настолько за себя обидно, что в качестве свадебного подарка он хочет завещать этим двоим урну с собственным прахом. Ничего другого в голову просто не приходит.
***
Глотая виски в помпезном клубе, отрешаясь от боли и громкой музыки, он думает о том, как именно болезнь «активируется». Что именно становится «спусковым крючком» – его осознание того, что он любит, или осознание того, что не получит ответа на свои чувства? Что провоцирует один чертов ген или спящий вирус начать аномальный рост чужеродных клеток? И ладно бы, если бы это было как с раковой опухолью, но нет же – это так романтично – цветы любви. Если бы Тони выбрал своим призванием медицину, то с его гением наверняка бы узнал, как, отчего и почему. Но он – гениальный инженер, и знает только механизм этой болезни: прорастание, цветение, увядание, смерть. Знает он и средства, как ускорить или замедлить этот процесс; и сразу после того, как ему обещают роль шафера на будущей свадьбе, он к этим средствам решает прибегнуть. Алкоголь поможет ему смириться с этой новостью, а чужие руки, тепло и ласка подарят суррогат не-одиночества и взаимности. Алкоголь превознесет все его чувства, утроит их, выжигая кислотой зреющие внутри бутоны, а «любовь», за которую он платит или деньгами, или славой, или обаянием, позволит понять, насколько он жалок. Жалок и малодушен настолько, что даже не позаботится о том, что кто-то может подхватить этот вирус от него. Палка о двух концах, куда ни кинь.
На утро ему снова больно и тяжело. Болят грудная клетка и голова, дыхание вырывается с хрипами, а горечь во рту такая, как будто он пил уксус, а не виски. Наверное, ему стоило бы попробовать – тогда бы его рвало кровью от отслаивающейся слизистой пищевода, а не гребанными растениями. Он бы чувствовал себя омерзительным, покрываясь липким потом от страха, пачкаясь в желчи, рвоте и слезах, а не пытался бы отскоблить невидимую «грязь» – от прикосновения рук совсем не того, кого он хочет. Эти «лекарства» и не спасут, и не приблизят его к смерти – лишь подарят мнимые минуты забвения. Он должен выбрать что-то другое. Что-то не будет убивать еще и печень и не будет разносить эту заразу среди проституток.
Он должен перестать смотреть на счастливого Стива, который улыбается не ему и любит не его. Он должен вспомнить, где же его уверенность в том, что ему любые горы – по плечу? Что стоит поманить пальцем, и Роджерс у него в кармане? Ровно там же, где теперь его желание видеть улыбающегося Роджерса вообще. Он хочет быть гордым и непримиримым, но в то же время не настолько великодушен, чтобы отпустить и радоваться тому, что любимый человек счастлив с другим. О, он бы хотел, чтобы было так просто – заставить себя посмотреть на Стива по-другому – принять его счастье как собственное и искренне довольствоваться своим разбитым сердцем. Но он не настолько хорош. Он зол на Роджерса за то, что тот выбрал другого, а на себя – за то, что выбрал именно Роджерса. В этой «игре» на кону была его жизнь, и он ее только что проиграл, а Стив получил главный приз и сразу же обналичил фишки.
Тони хочет выжечь свою любовь из сердца и мыслей, и теперь дистанцируется от Стива, лишая себя малейшего глотка свободы от боли. Он не может иначе – он должен прекратить встречаться с ним, разговаривать и думать о нем, чтобы хоть как-то замедлить рост цветов. И поможет ему в этом только работа и грамотный специалист по ханахаки.
Спустя месяц в лабораториях и ангарах, вместе с молодыми листьями в слизи появляется маленький нераспустившийся бутон, и Тони наконец выделяет время для врача. Ему стоило сделать это раньше, в самом начале, но он и так знает, как именно медицина лечит эту болезнь – Джарвис постарался на славу и устроил ему занимательный ликбез на тему попыток приостановить приближение неминуемой смерти. Тони знает, что ему пропишут: тонизирующие и восстанавливающие препараты, потом – гормональные инъекции, ближе к концу – чертовски сложную и не менее опасную операцию, а на финишной прямой – хоспис или психотропные, вызывающие частичную амнезию.
Но и тут все будет не так просто: если бы болезнью управляли только гормоны, то операция была бы совсем не на легких. А если бы наркотики, забравшие из памяти самое дорогое, могли остановить уже запущенный процесс, эта болезнь не выкашивала бы по несколько сотен людей в год.
В обязательном порядке врач посоветует и коллегу-психотерапевта, который будет учить принимать свою болезнь, смиряться с неизбежным концом, бороться с собственными чувствами к избраннику, замедляя рост цветов, обманывая собственное сердце попытками найти замену одному единственному человеку. Тони и смешно, и страшно от подобных перспектив. Однако он решает не пренебрегать никакими советами. На радость Джарвиса, он дает ему полный доступ к записям врача и позволяет следить за расписанием приема лекарств. А вот психотерапевта он посещает лишь однажды – у того нет универсального средства для того, чтобы заставить сердце чувствовать по-другому. С этим Тони в любом случае придется справляться самому.
И он пытается: запирается в ангарах в обнимку с чертежами, планшетами и компьютерами, концентрируется только на работе, забываясь с ней и теряясь среди деталей механизмов. Вместе с тем, он продолжает играть роль фанатичного ученого, для которого в порядке вещей не выходить из лабораторий неделями, не видя ни белого света, ни людей. Он собирается скрывать свою болезнь до самого конца, поэтому, вместе с добровольным заключением, не забывает и показываться на глаза: Пеппер, Романофф, Обадайе, штату техников и инженеров, но не Роджерсу. Абсолютно точно – нет. Ему хватает того, что он видит его издалека – в одиночку или с Барнсом. Видит его сияющие глаза, белоснежную улыбку, крепкую шею, что под высоким воротником кожаной куртки наверняка прячет отметины зубов и засосы.
Он слышит его смех и сам смеется, когда Романофф хвалится тем, в каком очередном неожиданном месте она застукала обжимающуюся парочку. Как будто цель себе поставила – найти самые нелепые, потаенные, банальные или нетривиальные уголки на всем полигоне, где двое могли бы уединиться. И у нее это неплохо получается – о существовании некоторых Тони и правда не подозревал и с удовольствием опробовал бы сам, если бы Роджерс влюбился в него, а не в Барнса.
Постепенно он перестает себя жалеть и действительно хочет попытаться забыть Стива. Выработать в себе рефлекс, пересмотреть и обесценить эти чувства, научиться не замирать от сладкого предвкушения, заслышав любимый голос, и не вслушиваться ни в него, ни в чужие разговоры, в которых периодически мелькает имя. Он хочет снова стать энергичным повесой, и чтобы секс приносил удовольствие яркое, искрящееся и бурное, а не был с оттенком горечи, сожалений и боли, как физической, так и психологической.
К его стилю работы привычны – для него в порядке вещей запираться и творить, ни на что не обращая внимания, и все же Тони старается быть аккуратным: день, неделю, несколько недель – это может быть нормальным, но он не сможет спрятаться ото всех на оставшиеся месяца. Кто-нибудь обязательно это заметит. Не кашель, так отшельничество. И первыми, конечно, будут Пеппер и Романофф. Но если Наташу он сможет обмануть напускным весельем, то Поттс знает его гораздо лучше.
Она позволит ему творить сколько угодно, но между делом будет незаметно пристально наблюдать, фиксируя все: от настроения до физического здоровья. Рано или поздно она поймет, так что Тони только отсрочивает неизбежное, позволяя ей молчать о том, что происходит в компании – остались ли те слухи об утечке информации только слухами или нет. Он может доверить ей не только свою жизнь, но и компанию, но в борьбе за ту или другую сам выберет только себя. Ведь только у него может получиться спасти собственную шкуру, а о делах есть кому позаботиться.
