Наташа заведовала истребителями, Мария Хилл, еще одна «боевая подруга» – вертолетами, были у них и подразделения наземного транспорта: боевого и гражданского. Но все испытатели пришли к ним не из военных академий и не из технических вузов. Они все были солдатами, вернувшимися с войны, испытавшими на себе максимально тяжелые условия – это был тот критерий, от которого Тони не смог отказаться. Эти люди должны были сказать ему, что он должен сделать, чтобы такие, как они, не гибли пачками где-нибудь в песках Ирака. И с ними он был готов пить даже тот пресловутый керосин.
Но обошлись текилой – импровизированной барной стойкой и пьяными танцами – местами топлес. Тони помнит громкую музыку, устроившую в огромном ангаре непередаваемую какофонию звуков. Много смеха и шуток. Сигнальными жезлами они выкладывали на стенах неприличные слова – и вот тогда, кажется, началась фотосессия. Потом там же кто-то рисовал мишени в виде «розы ветров» и играл в дартс, а кто-то в пьяном угаре спал в обнимку с шасси, но большую часть непотребств Тони перестал замечать, как только к ним присоединился Роджерс со своей командой техников и пилотов.
О, чертов Роджерс! Тони не просто перестал замечать непотребства, но и почти перестал участвовать в них.
Роджерс пришел к ним год назад, на предыдущем проекте. Выручил Романофф с обкаткой грузовых моделей, дал несколько дельных советов с использованием боекомплекта на сверхзвуковых скоростях, просто, черт возьми, улыбнулся тепло и ласково, и тут же стал своим в доску парнем. Хотя он таким и был – простым, но с железными принципами, святыми моральными идеалами, несгибаемой силой воли и душой, размером с континент. Оставалось добавить донельзя смазливую внешность капитана футбольной команды, и высокий накаченный блондин превратился в Аполлона, на которого не пускала слюни разве что только Романофф.
Тони же предпочитал смотреть на него именно как на Аполлона – музейную статую – заводить с таким отношения было чревато не только промывкой мозгов на тему правильного образа жизни, употреблению кофе вместо воды или демократических взглядов на политический строй. Чертов Роджерс, по ощущениям, претендовал на брешь в чувстве чужого собственного достоинства, и Тони переспал бы с ним только для того, чтобы еще раз убедить себя в том, что именно он здесь «самая красивая и умная принцесса». Смешно до колик, поэтому он никогда и не признается, что на этом свете все же существует человек, вызывающий у него чувство неполноценности.
Поэтому Тони смотрел, кивал, шутил, подмигивал и подружился даже быстрее многих. Стив очаровывал своим естеством, а Тони привык брать харизмой, включающей в себя довольно острый язык. Им, в сущности, нечего было делить, поэтому в особо благодушном настроении он обращался к нему не иначе как «красавчик», чем заставлял матерого пилота розоветь от смущения, а Романофф – хрюкать в локоть, давясь смехом. Но Тони нисколько не лукавил – Стив был приятен во всех отношениях, потому и влился в их большую и разнообразную «семью» как родной. Даже когда ненароком пытался «подсидеть» Тони в категории, близкой к Богу.
***
Было в Роджерсе что-то такое, что заставляло великого Тони Старка гореть изнутри. «Мистер Совершенство» и правда был совершенством, и это и заводило, и вызывало зависть. Только поэтому Тони его хотел. Не важно в какой ипостаси – он просто хотел быть уверен, что что бы он ни делал, а все равно оставался бы достойным этого человека. Это не было комплексом – это было целью сделать себя лучше. Как он работал в поте лица над любым своим механизмом, так и в себе не хотел видеть ни одного изъяна. Если Роджерс однажды признает его, он сможет спать спокойно до конца своих дней.
Роджерс, конечно же, не был ни матерью Терезой, ни Ганди и не Джеймсом Бондом, но Тони предпочитал видеть в нем подобие эталона, к которому стоит стремиться. Поэтому захотел общаться, дружить, а потом и затащить в постель, и если бы тот не отказал, то причин для самоутверждения сразу стало бы на порядок меньше. О, он мог бы просто его использовать, но, на минуточку, Роджерс – Аполлон, Ганди и Бонд в одном лице, а Тони сделан не из железа, к его большому сожалению.
Он при всем желании не смог бы не повестись на мягкую белозубую улыбку, прямой взгляд, разворот плеч, вытесанных как будто из мрамора, короткую модную стрижку, которая так ему шла, и чертовы длинные абсолютно модельные ноги. Про задницу Тони даже не хотел заикаться – пускал слюни почти не метафорически.
Они стали общаться. Поначалу и довольно долго – весьма скомкано и посредственно: Роджерс докладывал сухо, четко, по делу, как старшему командиру, а Тони нужно было приглядеться – так ли умен и опытен этот пилот, чтобы отличить завышенные показатели приборов от ложных в результате поломки. Но постепенно Роджерс расслабился, а Тони включил свою харизму на полную, располагая к себе и принуждая доверять. Вот тогда-то ему и открылась еще одна черта этого чертового Аполлона – Стив, оказывается, был еще и надежным. Не хуже того мрамора, из которого были сделаны его плечи, – он всегда четко следовал инструкции, реагировал моментально, а любые сомнительные комментарии Тони интерпретировал правильно. Он не любил рисковать попусту, но смело шел на любую авантюру, если бы уверен, что у него есть хотя бы один шанс выбраться из нее живым. Хотя бы один процент вероятности – и он был готов приложить титанические усилия, чтобы его увеличить.
Он и правда был таким, и многим это нравилось гораздо больше модельной внешности и природного обаяния. Вот и Тони попался на тот «крючок». Он долго не хотел себе в этом признаваться, но в Роджерсе он видел именно того, кто ему нужен. Такой партнер дополнял бы его, поддерживал и заботился ненавязчиво, без истерик и «перетягивания одеяла на себя». И это он понимал сугубо рациональной частью своего сознания – чувства пришли позже. И вот тогда-то и устроили ему головомойку. Прямо там, на вечеринке в ангаре.
***
Роджерс заявился в середине вечера, когда большая часть присутствующих была уже хорошо разогрета. Тони и сам чувствовал алкогольное тепло внутри – искрящееся пузырьками содовой и обжигающее крепостью виски. В таком состоянии он уже был готов намекнуть Стиву более чем непрозрачно. Шутить, отвешивать комплименты или хвалиться за дело можно и на другом уровне – постельно-горизонтальном. И сколько бы Стив ни корчил из себя святую простоту и не краснел от каждой скабрезной шутки, а он прекрасно знал, как именно действует на людей. В конце концов, с неловкими признаниями к нему подходили довольно часто. И не только женщины. Тот опять краснел, заикался, мямлил, но по итогу отказывал всем. Наверняка ждал кого-то особенного, исключительного, экстраординарного или того, кто ему не уступит ни в уме, ни в красоте, ни в храбрости, ни в силе духа. Тони причислял себя именно к таким индивидуумам, поэтому имел полное право надеяться на успех. И был готов заявить об этом прямо, без «экивоков». Вот только на вечеринку Стив пришел не один.
Несколько механиков, с которыми он работал чаще всего, пара штурманов и пилотов, которые страховали друг друга на испытательных полетах, а еще, неожиданно, к ним присоединилась одна из групп «наземников» – как их звали летчики. Эта каста занималась танками, бронетранспортерами, машинами сопровождения и прочим транспортом, что участвовал в боевых действиях. Тони иногда казалось, что он пытается усидеть на двух стульях, разрываясь между небом и землей, но ничего не мог с собой поделать: он любую машину мог заставить двигаться, – и если это и возвышало его эго до запредельных высот, то у него все равно не было претензий к собственным способностям. У «наземников» штат инженеров и испытателей был еще больше, еще «зубастее» и еще умнее. И там же хватало своих выдающихся личностей – Роджерс привел на их вечеринку Барнса и Рамлоу – своих давних товарищей. А Барнс был еще и не только давним, но и очень близким другом – о чем «по секрету» Тони рассказала Романофф. Буквально неделю назад и таким заговорщицким шепотом, что Тони мог смело подозревать между теми «друзьями» что угодно.
