Так или иначе, но симпатия Локи должна была быть искренней и достаточно сильной. И продолжительной настолько, чтобы у Одинсона не случилось рецидива. Вот откуда ветер дует – если Локи перестанет получать «выгоду», он разойдется с Тором, и если того это не убьет, то точно навсегда отвратит от каких-либо чувств вообще.

Лафейсон в наглую заявляет, что позволил любить себя и получает от этого удовольствие, тогда как Тони сдался, даже не начав борьбу за них. А не много ли он на себя берет? Он не знает о нем ровным счетом ничего и не имеет никакого права судить. Он думает, что если укусит руку, которая его кормит, его за это не выпнут под зад? В конце концов, он теперь тоже может однажды оказаться на месте Тора и Старка, и если окажется, то только тогда сможет разглагольствовать о том, как нужно жить или умирать. Если бы он сам испытал это, вот тогда бы Тони к нему прислушался, а сейчас может только злиться на чужое бесцеремонное бахвальство.

– Напомни мне перевести его в уборщики, – больше он никак не может прокомментировать ситуацию и берется за оставленные бумаги.

– Я – не твоя секретарша, – фыркает Бартон, но Тони уже не слышит.

Первые же строки начинают плыть перед глазами. Он моргает, опешив, вчитывается внимательнее, листает страницы, а потом папка выпадает из его ослабевших рук.

– Что? – Бартон тут же подхватывается, а Тони может выдавить из себя только абсолютно отрешенное:

– Обадайя…

***

Он предпочел бы умереть в неведении, как предлагал Лафейсон. Он очень хотел бы, чтобы Бартон не спасал его из плена. Он истово жалеет о том, что в своем отчаянии от неразделенной любви не дошел до того, чтобы пустить пулю себе в лоб. Тогда бы ему не пришлось ехать сейчас в главный офис, стискивая кулаки от ярости и еле сдерживая себя от того, чтобы таки взять в руки пистолет. Но застрелить Обадайю, потому что в бумагах Локи крылось такое предательство, которое нельзя простить. Или осудить законами.

Он ничего не говорит Бартону в мастерской – тот и сам уже обо всем догадался – прямо сейчас Тони волнует только то, чтобы они не попали в пробку – он сгорит от гнева не метафорически, если в ближайшее же время у него под руками не окажется чья-нибудь шея. И Бартон это тоже, кажется, понимает, потому что привозит в офис всего за полчаса. В холле бизнес-центра телохранитель исчезает из виду, скорее всего для того, чтобы вызвать охрану, а может и для того, чтобы лишний раз не соблазнять береттой в кобуре под пиджаком – Тони плевать. В его голове сейчас кипящий лавой сумбур, и самой дельной мыслью становится только написать сообщение Джарвису – чтобы перехватил контроль за камерами наблюдения: либо увековечить ту самую очную ставку в цифре, либо уничтожить запись, если до смертоубийства все-таки дойдет.

В просторном офисе Обадайи светло из-за больших окон и утреннего солнца, оттого богатый интерьер выглядит настолько вычурно, что Поттс, принесшая второму основному совладельцу какие-то бумаги на подпись, в своем обычном деловом костюме просто теряется на общем фоне. Но именно из-за нее, рванувший внутри триггер, выходит наружу не осколками и криком, а злобным шипением.

– Ты всегда был неимоверно жаден, – шипит Тони, зашедший в кабинет без стука и проигнорировав чужую секретаршу. – Но это перешло уже все границы!

Он швыряет найденные документы на стол прямо перед Обадайей, и страницы рассыпаются по столешнице и падают на пол. Пеппер делает едва заметный шаг назад, вскидывает брови, но быстро берет себя в руки и замирает. Она – умница, она схватит налету, как и Бартон, и она, конечно же, останется – засвидетельствует все, что здесь сейчас произойдет.

– Тони, – Обадайя лишь мельком просматривает бумаги, вздыхает и начинает улыбаться. Очень нехорошо улыбаться. – Тони-Тони-Тони… Только потому что мы с твоим отцом занимались производством оружия, у тебя и были деньги на все твои игрушки. И пока ты занимался своими разработками, мне пришлось крутиться и обеспечивать тебя. Неужели ты думал, что это государство будет платить тебе семизначные суммы за какие-то микроконтроллеры и схемы? Это я держу нас на плаву.

– Нам всегда на все хватало! – вот теперь Тони рычит, пытаясь держать свою ярость ниже уровня жадности Обадайи. – Национальные проекты, мировые выставки, контракты с министерствами – сколько ты положил себе в карман?!

– Так и у тебя запросы не маленькие, – жестко отвечает тот. – Сколько, по-твоему, уходит денег на опытные образцы? И сколько из них, в итоге, видят свет в качестве готового продукта и окупают себя? Ты соберешь десяток истребителей для наших ВВС за год, а я за то же время продам миллиарды автоматов, ракет и бомб по всему миру!

– Только через мой труп!

– А это… – Обадайя откидывается в кресле, а потом достает из ящика стола пистолет и поднимается на ноги, – легко устроить снова!

Тони замирает на миг, понимая, кто именно виновен в нападениях на него, но не успевает даже подумать о смерти, как Обадайя хватает Поттс за руку и приставляет дуло к ее голове.

– Но перед этим ты сначала отдашь мне свой пакет акций.

Он перехватывает Пеппер одной рукой за плечи, толкает вперед и вдавливает пистолет в кожу со всей силы.

– Тони… – сдавленно выдыхает Поттс – в ее глазах страх напополам с той же злостью, но это же и помогает ему справиться с собственными чувствами.

Не поддаться панике, когда угрожают близкому человеку, и заметить, как неприметная дверь, в углу за спиной Обадайи медленно открывается, и в нее проскальзывает Бартон с пистолетом наизготовку. Тони подбирается, сосредотачивается на Поттс и позволяет вести себя гневу праведному, а не животному инстинкту.

– Я лучше пожертвую одним человеком сейчас, чем потом ты убьешь тысячи!

Обадайя скалится и, по всей видимости, заметив упавшую на них тень, резко отталкивает Поттс в сторону и теперь целится уже в Тони. Стреляет, получает удар по руке от Бартона, потом в челюсть, валится на пол от подножки, и на полу уже охранник его вырубает.

– Жив? – спрашивает тот деланно спокойным голосом, но Тони и в нем все еще слышит собственную злобу.

– Промахнулся, – коротко отвечает он, не чувствуя боли в простреленной руке – сейчас важна только Пеппер.

Тони быстро шагает к помощнице, помогает подняться с пола, ощущая ее адреналиновую дрожь – он сам готов кинуться сейчас то ли в двери, то ли в окна, то ли к Обадайе – попинать что есть сил безвольное тело.

– Тони! Боже… Тони, – Поттс всхлипывает, но не дает слезам пролиться. Она пачкает руки в крови, пытаясь зажать его рану, но это – такие пустяки по сравнению.

– Этот чертов ублюдок продавал нас, Пепп. Он сам и есть «Индастриал инкорпорейтед». Он годами, блядь, годами… – Тони закашливается от внезапно подступившего к горлу комка цветов, и кашляет, и кашляет, пока перед глазами не начинают плыть черно-красные пятна.

Чертов приступ сейчас так не вовремя! А может и наоборот – может как раз сейчас – самое время, чтобы наконец оставить этот бренный мир. Оставить тех людей, которые не могут любить его, и тех, кому он сам больше не может доверять. Он готов. Вот теперь – готов по-настоящему. Да только Бартон решает иначе – скрутив Обадайе руки за спиной ремнем, он резко шагает к Тони, дергает на себя и накрывает его губы поцелуем. Жестким, требовательным, подавляющим – он кусается до крови, давит языком, а губы сминает губами. И Тони, может быть, и нашел бы, что ему на это ответить – тоже укусить, дать под дых, свалиться на пол в обморок или тут же уволить к чертовой матери, но ни разу не припозднившаяся охрана решает иначе.

Бартон отрывается так же быстро, как и подошел, помогает бойцам поднять Обадайю на ноги и сопроводить в холл, – и там же дождаться полицию и медиков.

– Ох, мистер Старк… – опешившая Поттс начинает лукаво улыбаться, и вот теперь Тони напрочь отказывается комментировать ситуацию.

– Найми мне другого охранника. Этот совершенно не представляет, в чем заключаются его обязанности.

***