«Мистер Одинсон и мистер Роджерс примерно на одном месте. Следом за ними мистер Барнс и… я могу включить в список мистер Беннера?»

– Не можешь, – Тони вообще забыл об этом давнем разговоре и заводить его перед Бартоном, когда он только-только оклемался и решился довериться, наверняка не стоило. – И если консолидировать, то интуиции у тебя все-таки нет, а я смог все успешно скрыть.

– Старайся лучше, – не соглашается Бартон, который и сам наверняка узнал об этом от Романофф, но смеет уличать в чем-то Тони.

Тот в ответ демонстрирует гордо выпрямленную спину и собирается в офис, оставляя телохранителя самого решать, поделиться ли чужим секретом с ИИ, раз уж они теперь все друг другу доверяют.

Тони просто хочет забыть обо всем этом – ему еще надо как-то пережить этот день и вечеринку, на которой обязательно будут Роджерс и Барнс.

***

Собрание в офисе проходит относительно спокойно. Пеппер, конечно же, скрыла истинную причину госпитализации – его мучили в плену и ранили при побеге. Больше никто не узнает, отчего именно Тони лечили. И не вылечили.

Хватка Обадайи на его плечах по-прежнему крепкая, но аккуратная. Тот предлагал «долечиваться сколько угодно», подтверждая мнение большинства акционеров о том, что глава компании выглядит неважно. А Тони читает между строк: «не вызывает доверия» и отказывается давать им этот козырь – он намерен бороться и победить куда сильнее, чем в прошлый раз. В прошлый раз им двигала спрятанная под браваду и самообман паника. Теперь же, пережив смерть, он готов избегать ее любыми силами и средствами.

Вечеринка тоже проходит по обычной схеме: музыка, танцы, алкоголь. Дартс, бильярд и жалкие попытки техников обыграть Романофф в покер. Женщину, у которой способность лгать заслуживает отдельной награды в семизначном эквиваленте. В числе присутствующих редкий гость – Одинсон и новичок – Брюс, все-таки согласившийся на обустройство лаборатории недалеко от полигона. И конечно же, Бартон, который так легко теряется в толпе, что Тони лишь раз замечает его макушку возле импровизированного бара, а потом благополучно о нем забывает. Просто потому что завсегдатаи – Роджерс и Барнс – здесь же, и Тони не может не обращать на них внимания.

Он должен проверить себя на прочность – посещение в больнице, когда он был не в форме, показало только слабость и откровенную уязвимость перед чужим таким желанным вниманием. Теперь же, когда он окончательно пришел в себя, Тони хочет знать, может ли он сопротивляться достаточно успешно. Дистанцироваться, не жалея и не скучая по Стиву. Игнорировать – так, чтобы и намека на сомнения в нем не возникло. Переключаться с мыслей о невозможном – легко, непринужденно и между прочим.

И он может все это, как показывает практика уже через несколько часов. Он даже выдерживает короткую дружескую беседу с ними обоими, заставляя себя воспринимать тех, сугубо как давних знакомых или не самых близких родственников. Он легко переключается на свою команду инженеров и техников, которые сначала расспрашивали о пленении, а потом сами рассказывали о том, что успели сделать в его отсутствие. Тони даже задумывается о причине появления на вечеринке Одинсона – как будто тот не доверяет Бартону жизнь начальника, оттого и ходит по ангару с довольно хмурым выражением лица. А потом он соглашается на очередное пари в пул и вообще забывает, что месяц назад прощался с жизнью. Он старается не налегать на алкоголь, но в легком подпитии ему гораздо проще убедить себя в том, что он уже со всем справился. Что все прошло. Что как бы тесно Роджерс ни прижимался к Барнсу, а Тони не будет больше жалеть самого себя. Пусть все это уже закончится – он выжил один раз, выживет и во второй.

Он повторяет это про себя как мантру, как девиз, и в какой-то момент вечера самовнушение срабатывает: очень легко становится поверить, что он здоров, а чувства к Стиву – что чувства к Пеппер – как к близкому другу и не более. И работает это ровно до того момента, когда пространство перед глазами начинает плыть. Он даже не сразу понимает, что это не алкогольная пелена, а банальные слезы, пока не ловит на себе взволнованный взгляд собеседника – кажется, это был кто-то из инженеров.

Извинившись, он сбегает в туалет, утирая щеки и приказывая себе держаться, но оказавшись один, не может не ужаснуться – самовнушение лишь ненадолго притормозило нервный срыв – его сейчас накроет. Тони судорожно засовывает голову под кран с холодной водой, но совершенно не чувствует облегчения. Только холод, что впивается дополнительными иглами боли в сознание. Ему нужно срочно бежать отсюда. Ему нужно остаться наедине с самим собой, чтобы выплеснуть это. Это – будет истерикой. Просто потому, что, пережив плен, спасение и операцию на легких, в его жизни, на самом-то деле, ничего не изменилось – Стив по-прежнему важен для него, а сам Тони все еще умирает от ханахаки.

***

Прихватив с собой бутылку виски, он выходит на улицу. Свежесть ночи пробирается под рубашку ледяными пальцами, заставляя его крупно вздрагивать и сильнее стискивать горлышко, прикладываясь долгими глотками. К черту все предписания врачей – он сейчас снова сойдет с ума от осознания близкой смерти. От количества боли, что все еще прячется под коркой сознания, под логичными доводами и попытками обмануться.

Он молится неизвестно кому, чтобы его не заметили в тени недалеко от входа в ангар. Мечтает о том, чтобы алкоголь наконец отключил его сознание, заглушив чувства, что льются через край почти не метафорически. Чтобы никто не увидел, как он снова сдается перед собственным сердцем. И его молитвы услышаны – к нему подъезжает машина, открывается задняя дверь, а Бартон с водительского места только невнятно кивает, позволяя и предлагая сбежать. С Тони уже достаточно, поэтому он садится в машину без разговоров, снова пьет, не чувствуя вкуса, и позволяет телохранителю везти его куда угодно. Здесь ему больше нечего праздновать – только оплакивать канувшие в небытие последние крохи своей выдержки.

Бартон кружит по городу больше часа – открыв в салоне окна, заставляя Тони дышать пылью и выхлопными газами и ни о чем не думать. А потом привозит домой. У Тони заплетаются ноги, но кое-как он доставляет себя в спальню, падает на кровать и теперь мечтает только о том, чтобы уснуть и не проснуться. Но алкоголь все еще бурлит в крови и разжигает в нем пламя – агонию от того, что он как был на краю обрыва, так на нем и остался. Он мечтал о том, чтобы его никто не увидел, и Бартон привез его домой – теперь он может сходить с ума, рыдать или кричать сколько ему вздумается, и именно этим Тони и собирается заняться.

Пытаясь подняться на ноги, он запутывается в простыни и, озлобившись, яростно дергает ее, пока не слышит треск расползающихся нитей. С тем же треском рвется на куски его голова, и он тут же по новой вцепляется в ткань. А потом плотину прорывает: он мечется по комнате, опрокидывает стул у окна, смахивает с прикроватного столика журналы, фотографии в рамках и прочую мелочь. Он вцепляется в подушку зубами и задушено воет от боли, что толчками выплескивается наружу. Потом под руку попадается небольшая ваза из толстого стекла, и ее Тони впечатывает в стену вместе с кулаком – помогая боли душевной литься каплями крови через физическую. Он наконец освобождается от того грязного, запутанного, болезненного кома, в который превратились все его чувства, мысли и переживания. Он тяжело дышит, чувствуя, как дрожь пробегает по всем напряженным мышцам, и не сразу замечает, что больше не один в собственной спальне.

– Закончил? – Бартон наблюдает от двери, лениво прислонившись к косяку, но спрашивает без издевки и смотрит скорее строго, чем с намерением просто прокомментировать. Джарвис наверняка решил, что от его увещеваний не будет толку, поэтому решил сразу вызвать «артиллерию». Быстро же они спелись.

Но Тони не знает, что им сейчас ответить. Ему сейчас не до Бартона и вообще ни до кого. Срыв прокатился по его сознанию многотонным валуном, оставив после себя разруху из обрывков воспоминаний, эмоций и глупых надежд на то, что все еще образуется. Что он все еще сможет выжить. И когда Бартон шагает по осколкам дерева и стекла, Тони кажется, что точно так же топчутся прямо по его разворошенному сердцу. Ему нечем парировать – он сам позволил превратить свою жизнь в труху – теперь он может только скорбеть по этим руинам. Вот только Бартон считает иначе.