К вечеру ему становится еще хуже. От еды мутит, и Тони успевает порадоваться, что не успел выпить таблетки от все-таки расщедрившегося индуса. Его коротко, но бурно выворачивает наизнанку над отхожей ямой позади «спального уголка», и Брюс, поспешивший на помощь, успевает заметить несколько почерневших бутонов и капли крови на подбородке, прежде чем Тони отворачивается и утирает лицо ладонью.
– Ох, Тони… – только и может он прошептать, моментально обо всем догадываясь, а тот в ответ лишь болезненно улыбается.
– Кажется, я пересмотрел свои взгляды на экзотическую пищу, – он уже может не врать Брюсу, но все еще прикрывается излюбленным сарказмом. Его легкие горят огнем, боль выкручивает все тело, дышать уже почти невозможно из-за распухшего оцарапанного горла, и все, о чем он может думать – как бы продержаться еще пару дней.
Последних дней, – он больше не боится смерти. Он зол от того, что собственный организм его предал – сердце и чувства, но не ненавидит их. Мысли о Стиве, что все еще крутятся где-то на краю сознания, фоном, больше не мучают – теперь он находит в них успокоение. Пусть Тони и был более завидной кандидатурой, чем Барнс, но раз Роджер выбрал того, так тому и быть. Пусть они будут счастливы и никогда не узнают, насколько мерзкой может быть эта болезнь. В конце концов, Тони может даже утешить себя тем, что оказался способен на чувства, приводящие к гибели. Смертоносные, но одновременно невыносимо прекрасные.
А вот на Бартона он положиться не может – тот постоянно преследует его незаметным взглядом – он почти прожег в нем парочку дыр. И сейчас он тоже видит это – разлагающееся, рассыпающееся на куски сердце Тони. Ему плевать на чужую браваду и попытки скрыть на самом деле очевидное, но он не может не поразиться. Бартон удерживает лицо, но когда Тони проходит мимо, к спальнику, удивленно шепчет на выдохе:
– А вот об этом меня Нат не предупреждала…
Отлично, теперь он еще и с Романофф знаком! Тони прекрасно может представить, что та могла рассказать Бартону о нем, и как эти двое «повеселятся» на его похоронах после всего. Если, конечно, Бартон кому об этом расскажет. И если Романофф действительно ни о чем не догадывалась – о женской интуиции слагали легенды. Тони останется только надеяться, что они не станут унижать его посмертно.
***
Приступ поднимает его на ноги посреди короткой ночи. Грудная клетка полыхает огнем, но он не кашляет – легкие как будто уменьшились в размере раза в два – Тони просто не может дышать. Нет, не уменьшились – он прекрасно может представить, как все их пространство заполнено гниющими цветами – оттого он и не может вдохнуть.
Он тяжело садится, делает медленные мелкие вдохи, задерживая дыхание, но от этого, кажется, становится только хуже. От нехватки кислорода возникает головокружение и черные мушки перед глазами, но Тони все-таки решается встать на ноги. Ему нужно выхаркать как можно больше, чтобы дожить до утра. Ну или захлебнуться – собственной кровью или в ведре с водой. Он шагает как во сне и, конечно же, переоценивает свои силы – запинается о подвернувшиеся по пути ноги Бартона, незамеченные в полутьме, и валится на бок, успев выставить перед собой руку. Бартон не спит – он как будто ждал этого и специально поставил подножку. Что бы тот ни хотел, а Тони сейчас не в состоянии достойно ответить. Не сейчас – рассматривая склонившееся над ним лицо. Бартон хватает его под мышки, притягивает к себе, помогая подняться, а потом наклоняется еще ближе, ошпаривает горячим дыханием щеку и тут же прикасается губами к губам.
Теперь Тони не может дышать от шока. Чужой рот прижимается всего на несколько секунд, но весьма ощутимо, заставляя снова сходить с ума – но если в первый раз, когда Бартон сказал, что пришел от Пеппер, Тони ему почти поверил, то теперь решительно ничего не понимает. Он почти в ужасе – кажется, он все-таки свихнулся в ожидании смерти.
Но Бартон отодвигается, ставит его на ноги, крепко держит за плечо, а в глаза смотрит очень упрямо. Без вызова, но и без каких-либо сомнений в своих действиях. Тогда что это было? Жест поддержки? Мол, не сдавайся, Тони Старк, спасение уже совсем скоро? А этот храбрый парень не подумал, что теперь он тоже заражен той дрянью, что его непременно погубит, вздумай он однажды безответно влюбиться? Черт его знает, о чем он думал!
Тони делает несколько неуверенных шагов назад, натыкается на ведро, присаживается над ним, чтобы умыться, а когда оборачивается, Бартон уже снова лежит на земле. Подобрав под себя ноги и отвернувшись. И что это должно значить? Ничего не случилось? Или таким образом ему еще что-то пытаются сказать? Тони теряется в догадках, и пока приходит в себя, не сразу замечает, что дышать стало гораздо легче. Нет, он все еще чувствует, что под самую макушку набит перегноем, но превозмогая боль, он дышит. Все еще натужно, с хрипом, но, блядь, дышит!
И только вернувшись на свою постель, он понимает, что внезапный поцелуй вызвал в нем гормональный всплеск, а тот, в свою очередь, притупил приступ. Пусть и самую малость. Если бы в таком состоянии Тони мог заниматься сексом и выдерживать подобную нагрузку, он не выбирался бы из постели. Вместо этого приходилось колоться, как заправский наркоман. И теперь, без лекарств под рукой, Бартон предлагает ему вот такой вот выход. Оригинальный. Без каких-либо альтернатив – лучшее, что у них есть. Однако теперь он рискует собой. Так или иначе, но рискует, и это очень не нравится Тони. Что бы ни было телохранителю положено по должности, но ему точно не нужно заражать себя неизлечимой болезнью, чтобы продлить чужую агонию на несколько часов. Такие жертвы Тони не нужны.
Он не может никак иначе интерпретировать этот поцелуй. Он – всего лишь поддержка человеку в двух шагах от смерти. Единственная, что он может получить, и он постарается использовать этот шанс с максимально возможной выгодой.
Утром он разводит кипучую деятельность: рисует схемы, гоняет инженеров, работает в поте лица. Каждый из них теперь собирает части нескольких взрывных устройств, шокеров и дымовых шашек. Индус снова приходит с инспекцией и, видя ажиотаж Тони, даже позволяет уговорить себя на несколько сварочных аппаратов и резаков по металлу, работающих от газа. Тони собирается создать мощнейшую ракету на репульсорных технологиях запуска и наведения – он не сможет обойтись только порохом! Его страстный пыл притупляет подозрения индуса, и к вечеру они уже могут более чем надеяться на спасение. Ум и смекалка снова побеждают грубую силу.
Глядя на него, инженеры воодушевляются, но Брюс все еще качает головой с подозрением. Он привык перестраховываться и не зря боится за этих людей. Это Тони идет ва-банк, а Беннер, если и готов чем-то жертвовать, то только собственной жизнью. И Тони в этом с ним солидарен, но они выберутся – он истово в это верит. Каждый – он каждому внушит эту надежду.
На Бартона он старается не смотреть. Он ничуть не смущен его поведением ночью – больше боится, что не сдержится и выскажет тому пару ласковых. Поэтому отправляет Бартона к Брюсу, чтобы не мешался под ногами и, не дай Бог, не выдал себя перед боевиками.
Тони нужны еще сутки на подготовку – следующей ночью они могут уходить. И во всем этом есть только одна загвоздка: 20 человек не смогут достаточно быстро и безопасно оказаться в воде, какое бы снаряжение ни было припрятано у Бартона, – кто-то должен будет прикрыть их отход. Задержать боевиков. И этим «кем-то» Тони, конечно же, назначает себя. Он просто не видит иного выхода. Последнюю ночь в этой пещере он проводит в мыслях о самопожертвовании, и вот этот способ смерти находит куда более приемлемым, чем смерть от неразделенной любви. Он выиграет для них время, а Брюс и Бартон сделают все остальное.
***
Последний день в заточении дается тяжело им всем. Тони мучает кашель и непрекращающаяся боль. Снова возникают жар и озноб, заставляя тело то судорожно дрожать, то обливаться потом. Тони представляет себе то старуху с косой, что стоит позади него и дышит в затылок смрадным могильным холодом, то чувствует нагревающиеся камни под ногами – как будто там развернул свои объятия Ад. Он сам себе поражается от подобных красочных образов – ведь не верит ни в один из них, но рад, что может отвлечь себя от волнения хотя бы мыслями о неизбежном.
