***
Навалившаяся апатия не отпускает и через несколько дней. Тони позволяет Пеппер общаться с журналистами, Одинсона оставляет разбираться с «фанатами» – от последней «шестерки» до «козырного туза», а Романофф и Стиву, оскалившись, обещает: «не дождетесь». Тони хотел бы умереть в глубокой старости, немощным, дряхлым, беззубым стариком. Или умереть как-нибудь «эпично»: спасая город или полигон ценой собственной жизни. Смерть от ханахаки все еще не выглядит достаточно «круто» в его глазах, а «игра в догонялки» с террористами не дотягивает до нужного градуса «геройства». Здесь он тоже не приемлет полумер, отчего последние минуты жизни становятся для него самыми ценными. Он уже многого достиг в своей жизни, но это не значит, что он готов с ней распрощаться на пороге всего лишь четвертого десятка лет и как-нибудь уныло: захлебнувшись рвотой с лепестками или врезавшись в стену в гонках на выживание.
Апатия вьет из него веревки, вновь заставляя отрешиться от всего мира. Он почти буквально чувствует, как внутри него растут цветы: оплетают корнями легкие, пускают новые ростки, заполняют листьями альвеолы и трахею, сдавливают сердце в коконе из лозы. Это мучительно больно, тяжело и муторно, и в какой-то момент Тони решает принять это с мужеством. С гордо поднятой головой. Раз уж он отказывается сдаваться, значит, должен уйти достойно. Он не может не думать о Стиве, не может не вспоминать о нем и не может его не хотеть, но раз уж он не может приказать своему сердцу разлюбить, тогда должен принять последствия этой любви.
С трудом, но он все-таки смиряется. Все еще отказывается опускать руки и смиренно ложиться в гроб, но хочет успеть до своего последнего часа как можно больше. Поэтому снова погружается в работу: заканчивает текущие проекты, к будущим – готовит поясняющую документацию, а «законсервированные» наработки передает некоторым из своих знакомых инженеров – тем, что побашковитее. С истеричной усмешкой на губах он даже задумывается о завещании, и то было составлено уже очень давно – на испытаниях могло всякое случиться – но теперь он может подойти к этому более детально, ведь уже точно знает, когда умрет.
Пеппер не может не заметить его интерес ни к активам компании, ни к «перетасовке» проектов. И она справедливо полагает, что Тони задумался об этом на фоне очередной угрозы для жизни, и тот ее не разубеждает. Пеппер только болезненно кривится – она и сама знает, насколько «лакомым кусочком» был ее работодатель для каких-либо преступных структур. Она снова предлагает ему нанять личную охрану, а тот снова отказывается, и ей остается лишь позволить Тони делать то, что он хочет. Хоть и правда переписать завещание. Она все еще слишком занята «подковерными играми» среди акционеров, так что оставляет его с этими упадническими мыслями наедине. Об импульсивности и самодурстве Тони она знала не понаслышке.
А Тони, скрипя зубами, начинает думать о том, что совсем скоро ему придется попрощаться со всем этим. Со всем тем, что он когда-либо создал, со своей жизнью, со Стивом… Он не винит Роджерса, ему просто безумно жаль оставлять все, что его окружает. Он еще столького не сделал, столького не достиг, столького не изобрел. Он бы хотел иметь в запасе чуть больше времени, а потом вспоминает, что слишком жаден, если не ненасытен – ему было бы мало любой дополнительной минуты. Да и зачем они? Для того, чтобы продлить агонию? Ведь после инцидента с погоней и наемниками Стив так трогательно беспокоится о нем. Он так предупредителен и заботлив: задерживается на полигоне дольше обычного, обязательно заходит в лаборатории и даже зовет Тони с собой на поздний ланч. И Тони хочет думать, что это действительно всего лишь забота со стороны почти святого парня, и Стив не узнал ни о ханахаки, ни о человеке, ее вызвавшем. Роджерс, конечно, умный и наблюдательный, но Тони уверен, что он хитрее, и смог его обмануть. Смог скрыть от него это. Стив ни в коем случае не должен об этом узнать.
Апатия превращается в полноценную депрессию, и чем чаще Стив показывается ему на глаза, тем чаще Тони хочется удавиться. Залезть в новый опытный образец истребителя, поднять тот в воздух, а потом выключить двигатели. Чтобы раз и навсегда. Чтобы от него остался только пепел и ни одного доказательства собственной слабости. Чтобы это было несчастным случаем, а не дурацкой болезнью из-за неразделенной любви. Он почти ненавидит Стива за то, что он разбудил в нем не только подобные чувства, но и вирус. И он точно ненавидит себя за то, что все это чувствует.
В конце концов, когда выхарканных цветов все больше и больше, а некоторые из них уже порядком подвядшие, ему только и остается, что ненавидеть себя. Не лить же слезы в подушку. Он старается не превышать дозы принимаемых лекарств – ни таблеток, ни инъекций, и отказывается от алкоголя почти полностью. Он возвращается к кофе и энергетикам, стараясь успеть за день как можно больше, а редкая сигарета дополнительно стимулирует мозг. Тони не отказался бы от медицинской марихуаны, но и она не замедлит рост цветов – лишь позволит себя унюхать, чем повлечет за собой ненужные вопросы.
Присутствие Стива все еще приносит кратковременное облегчение. Его улыбки, его забота, его участие все еще тешат лживыми надеждами, а они только укореняют болезнь в его организме. Поэтому Тони периодически отворачивается, игнорирует и пытается ограничить их контакты. Ведь он видит не только улыбку Стива – он видит его счастье с Барнсом, и подозревает, что слова последнего о свадьбе были вовсе не шуткой. Вот этого он точно не переживет. И уж точно не готов дарить Роджерсу букет из собственных легких. Хотя… Зная этого скромнягу, он бы мог и не захотеть пышного торжества – убежали бы с Барнсом в какую-нибудь тихую деревушку, обвенчались в церкви, а потом махнули бы в свадебное путешествие – ищи их по всему свету…
На мысли о свадебном путешествии его скручивает таким сильным спазмом, что он проводит в туалете добрых полчаса, откашливаясь, пытаясь дышать вообще, не хлопнуться в обморок, умыться и кое-как скрыть следы цветов. Благо, что вечер уже достаточно поздний, и он бы тоже должен был быть уже дома, но даже родные стены и окна в пол, открывающие обзор на невероятно красивый пейзаж, не избавят его от желания быть в этом доме не одному. Если бы все сложилось, это он бы увез Роджерса куда-нибудь загорать… До изнеможения заниматься любовью, пить коктейли на роме или водке, любоваться красотами местных достопримечательностей…
Он обрывает сам себя на этой дикой болезненной фантазии и снова злится – если уж он собрался отпустить Стива и искренне пожелать ему счастья, то и мечтать о невозможном не стоит. Отдает низостью и лицемерием, а Тони не такой. Ему бы самому куда уехать… И вот о чем ему стоит подумать! Раз уж ему так стыдно признаваться в ханахаки, а портить собственные механизмы рука не поднимается, то, возможно, есть резон сбежать? Отправиться куда-нибудь, якобы в отпуск, насладиться в последний раз всеми прелестями жизни, а потом спокойно умереть в каком-нибудь дорогом отеле. Настолько дорогом, что по приказу именитого гостя того не будут беспокоить ни день, ни неделю, ни месяц – лишь бы платил – а через 3-4 дня цветы в его мертвом теле настолько разложатся, что их следы не найдет ни один судмедэксперт. Есть у ханахаки такая способность, а Джарвис, если что, и под хакерскими пытками не расколется, стоит ему только приказать.
Тони задумывается всерьез, и с каждым днем эта идея кажется ему все лучше и лучше. Он закончит все текущие дела на полигоне, отдаст распоряжения инженерам, Пеппер и Обадайе, отключит Джарвиса и рванет куда-нибудь на другой континент. Проведет свои последние дни в шезлонге, наслаждаясь текилой и теплым соленым ветром. Выспится, поужинает отменными блюдами, полюбуется на закат или рассвет и подведет итоги. Он, конечно же, будет все это время захлебываться собственной кровью и сходить с ума от боли, но это так, патетика, главное останется неизменным – пусть он умрет, но умрет довольным собственной жизнью. Хотя бы отчасти.
