Тони равнодушен к зеленому цвету, он больше предпочитал красный или золотой, а теперь теряет интерес вообще к любому. Ему не до этого. Вместе с цветком он выкашливает кусок собственной жизни. Он теряет ее по крупицам, в ворохе лепестков и капель крови, и вот теперь приходит отчаяние. Бурное, вспыльчивое и изобличительное. Приступ внезапен как гром среди ясного неба и всепоглощающ – закрывает пространство перед глазами алой пеленой исступленного гнева, в котором Тони крушит домашнюю мастерскую. Он умирает. Он, черт возьми, и правда умирает! От любви! От того, что слаб и беспомощен перед собственным сердцем! Он глупых, бесполезных чувств, которые перестали приносить радость после первого же выхарканного листка! Из-за Стива Роджерса, который…
Отчаяние и гнев стихают под голосом разума так же быстро, как и появились. Господи, при чем здесь Стив? Тони нужно смириться наконец и попробовать хоть раз дать отпор этой болезни. Не прокрастинировать, не прятаться в лабораториях, не пускать слюни на задницу Роджерса в тонкой спецовочной робе. Он должен переключиться не на работу, а на самого себя – отпустить эти чувства и забыть о них. И не в компании доступных девиц и алкоголя или с молотком в руках посреди разгромленной мастерской. Ему нужны сеансы у психолога, седативные и гормональные инъекции. Джарвис «умоляет» его об этом, прикрывшись холодным расчетом и почти равнодушными комментариями. Жалеть своего создателя он так и не научился. Но Тони признает его право на любое проявление заботы, а прием у врача все равно пропускает – у него есть силы побороться самому. Поэтому заказывает лекарства.
Первая инъекция снимает спазм, что скручивал легкие на протяжении целой недели, и Тони наконец может вдохнуть полной грудью. Черт возьми, почему он не использовал их раньше?!
«Потому что гормональная терапия приносит результаты только в определенный период жизни растения», – поясняет Джарвис. «Цветка. В противном случае, она бы вызвала только перепады настроения, делая вас импульсивным больше обычного. Хотя вы и так…»
Дальше Тони не слушает – ему наконец невообразимо легко дышать, боль уходит, а кашель не появляется пару-тройку часов. Он готов колоться сверх любой дозы, если это позволит ему избавиться от назойливого першения в горле и хоть немного нормально поспать. Даже если это все еще не панацея.
Он чувствует прилив сил, гормоны будоражат и стабилизируют настроение, а тяжелые мысли отступают. Но именно этот период воодушевления, как назло, выбирают его «старые друзья» для того, чтобы снова появиться на горизонте. Ни одна чертова бочка меда не обходится без ложки дегтя.
***
Под «старыми друзьями» Тони подразумевает тех, кто так или иначе хочет поиметь с него какую-либо выгоду против его воли. В каком-либо эквиваленте. Но если с утечкой информации и защитой компании справятся Пеппер и Обадайя, то с наемниками, жаждущими получить технологии от «первоисточника», Тони предпочитает справляться сам. С азартом, погонями, драками, взрывами. Именно в такие моменты он как никогда остро чувствует жажду жизни. И уж точно не сейчас он будет подвергать себя опасности больше, чем уже есть. Именно сейчас он как никогда хочет жить! Чертова ханахаки отступает благодаря сильным препаратам, а ублюдкам, пожелавшим заполучить ум Тони Старка, или деньги, или технику, точно ничего не достанется! Он не умрет ни от цветов в легких, ни от шальной пули! Ни от улыбки Роджерса, ни от пыток в плену! Он будет жить и будет бороться за это право любыми возможными способами.
В запале он, конечно, способен на очень многое, вот только ничего особенного делать и не приходится – он замечает слежку почти сразу после того, как выезжает с полигона, петляет по улицам, проверяя «хвост», а потом сворачивает подальше от жилых районов – в полурабочую промзону. Здесь будет полноценная гонка на предельных скоростях, а его «фанаты» окажутся оснащены не только хорошими машинами, но и бронебойным оружием, и это сразу же поднимет уровень адреналина до высот закиси азота. Тони скалится, ругается сквозь зубы, напрочь отказываясь сдавать хоть одну позицию – он не отдаст себя на растерзание ни ханахаки, ни ядерной боеголовке. Именно сейчас его ощущение жизни абсолютно беспрецедентно, и он никому не позволит лишать себя ее.
Ему нет нужды держать оружие под рукой, у него целый арсенал на полигоне – хоть в тротиловом эквиваленте, хоть в человеческом. Он звонит Одинсону, и очень скоро к их гонке присоединится кто-нибудь из вертолетчиков. Тони не трус, он в своем праве – он охране платит немаленькие деньги не только для того, чтобы она берегла его достояние, но и его самого. А Одинсону ввязаться в драку будет только в удовольствие – этот тип был чем-то похож на Роджерса: тоже высокий, широкоплечий, блондинистый, приятный и с юморком. Когда дело не доходило до применения силы – вот тогда он был просто неудержим, несокрушим и почти неуязвим. То ли этого норвежца защищала какая-то его языческая скандинавская холера, то ли просто везло, но Тони однажды видел, как Тор Одинсон раскидал пятерых спецназовцев даже не запыхавшись, а потом залез в горящий автомобиль и вылез из него без единого ожога. Лучше был Тони в него влюбился! Всяко было бы больше шансов, чем со Стивом. В конце концов, у скандинавов и боги от коней рожали, так что и этот «викинг» мог бы позариться на великолепного «Железного человека» – как звала его пресса.
Пока он отвлекается на свои романтические чаяния, Одинсон с группой захвата учат его «фанатов», как правильно «брать автографы», а Пеппер сходит с ума за его неблагодарную шкуру. Ведь такие нападения случались уже не раз и даже не два, а Тони до сих пор упрямо отказывается от личной охраны. На кой черт она ему? Он практически живет на полигоне – за забором из колючей проволоки, в окружении ракетных установок, пусть и холостых, и под охраной «нефилима» – чего ему бояться? Фанатов? Пусть они и боятся, а для Тони хоть какое-то развлечение.
Его энтузиазма, конечно же, никто не разделяет – ни Пеппер, ни Роджерс, ни даже Одинсон. Только Романофф предлагает на досуге «проапгрейдить» его машину на такой вот нетривиальный случай. Но Тони отказывается. Отказывается портить хотя бы одну свою трепетно любимую «малышку», потому что адреналин в крови перегорает слишком быстро, а ему становится скучно и лениво. Его как будто выворачивает наизнанку не только физически – вечером, дома, целым букетом, но и психологически – эмоциональная встряска заканчивается полным опустошением. Еще три часа назад он ощущал себя гонщиком в болиде, а теперь, в ванной комнате своего дома, в полной мере «наслаждается» последствиями «перегрузок». Так не должно быть – он хочет! Хочет! Жить долго и счастливо! Назло любым ублюдкам и назло самому себе! Но выкашляв в раковину нежно-зеленое месиво в кровавых потеках, вдруг резко ощущает, насколько его жизнь хрупка, беспощадна и ничтожна. Вот она – на белом кафеле – его истинными, глубокими, самыми светлыми чувствами, которые одновременно и прекрасны, и ужасны в равной степени. Просто какая-то вселенская несправедливость в лице скромного гения-инженера Тони Старка.
Его бросает из крайности в крайность, и Джарвис настоятельно не рекомендует смешивать гормональные препараты с алкоголем, но Тони, конечно же, его не слушает. За что и расплачивается уже через полтора часа после того, как пригубил первый бокал. У него возникает одышка, сердце колотится где-то в горле комком нервов, а руки и ноги теряют чувствительность почти полностью.
«Сэр, я вызываю бригаду “скорой помощи” только для того, чтобы утром иметь возможность сказать вам: “я вас предупреждал”», – холодно оповещает ИИ, и Тони почти не морщится – по части сарказма у Джарвиса и правда был самый лучший учитель из возможных.
Но он и не останавливает его – жить с каждой минутой хочется все меньше, а умирать все равно страшно. Одышка, онемение и тахикардия завязывают из нервов узлы, заставляя адреналин выделяться в кровь совсем по другой причине. Джарвис считывает его состояние, успокаивает тем, что вызвал не «неотложку», а личного терапевта, а мисс Поттс не будет проинформирована об этом инциденте ни под каким предлогом. По его совету Тони старается больше пить теплой воды, ложится на диван и закутывается в плед, ожидая спасения. Но врач лишь оттянет неизбежное, ненадолго облегчит его страдания, но не спасет. Никто не сможет спасти Тони. И в эту минуту он сомневается, что это когда-нибудь удастся и ему самому.
