Решив бороться со страхами кардинально, Кен стал заходить в кондитерскую каждые 2-3 дня, надеясь приструнить собственные нервы. Но успокоившись и став постоянным клиентом, Кен понял, что гнал его сюда отнюдь не страх – уважение. Почти благоговейный трепет перед тем, кто уже выстроил новый город на выжженном пепелище. Это была надежда и неплохой стимул – у кого-то получилось, значит, сможет и он. И это действительно его одухотворяло. Точно так же, как бешеная скорость на треке и булочки с корицей, которые как будто были прямиком из его далекого, безоблачного детства…

Сегодня он покупает тыквенный пирог, благодарит с абсолютно искренней улыбкой и получает в ответ легкий кивок замотанного работой продавца, а не хладнокровного серийного убийцы. В конце концов, насчет Фарфарелло он тоже когда-то ошибся, а теперь может даже назвать его кем-то, подходящим под определение «приятель», так что и на Фудзимию он не будет загадывать. У него просто проблемы с первым впечатлением, трудности с доверием и первые признаки полноценной паранойи – мир не может быть к нему настолько жесток.

Вместе с пирогом он направляется домой, а на лестничной клетке встречает Оми в обнимку с приставкой.

– Кен-кун, выручай! Мой монитор сломался, а сегодня рейд, и мы с Наги… – он оглядывается, и за его спиной Кен видит застенчивого, отстраненного подростка с ноутбуком в руках.

– Вы меня под дверью ждали? – он даже не удивлен, и Оми расплывается в довольной улыбке.

– Увидели в окно.

Он притоптывает от нетерпения, и Кен, усмехнувшись, достает ключи. Оми уже давно чувствует себя как дома – через несколько минут энергичной возни новый телевизор приспособлен для игр, и Кен может забыть о спокойном вечере.

– Вы хоть ужинали? – кричит он из кухни, а в ответ получает обещание остаться на чай.

Цукиено пирог не пропустит и своему другу не позволит тоже – вот с Наги Наоэ Кен познакомился всего месяц назад. Оми представил того, как «соклановца», а Кен решил уточнить это понятие в факультативном порядке – интернет, компьютерные игры, общение в сети – это не его конек. Зато сосед в них души не чаял. Открытый, жизнерадостный, компанейский – он быстро располагал к себе, так что Кен был нисколько не удивлен, что даже такой тихий, скрытный и молчаливый паренек, как Наоэ, оказался под влиянием чужих чар. Который тоже выглядел гораздо моложе своих лет, хотя на самом деле уже был первокурсником.

Кен снова зарекся делать поспешные выводы и присмотрелся внимательнее – Наги не только младше, ниже почти на голову и «разговорчив» как рыба – у этой полной противоположности Оми могут быть совершенно другие причины быть рядом настолько часто и настолько близко. Естественно, Кен бы не стал расспрашивать Цукиено, так что решил довольствоваться интуицией. Которая внятно говорила только одно: Наоэ почти до физической боли одиноко, и Кен тут же отмел любые сомнения. От того, у кого глаза брошенной собаки, радой любому теплому слову, не стоит ждать подвоха. Он и не стал. Вместо этого чаще улыбался, покупал пироги и звал на ужин обоих, сетуя иногда и иногда напоминая о пользе жизни «офф-лайн». Он знает об этой жизни чуть больше них, но не спешит учить «уму-разуму» тех, кого родители навещают только по выходным. По части извращенных пыток жизнь всегда вне конкуренции.

***

Похмельное утро встречает его не только больной головой, но и отвратительно распухшим правым запястьем. Он силится рассмотреть где-нибудь поблизости бутылку с водой, но в полутемной комнате только большая кровать, ворох простыней и спутанный клубок человеческих тел. Нет, кровать просто огромная и, по всей видимости, крепкая, потому что те скачки, которые они на ней устроили, не выдержал бы икеевский ширпотреб.

Со вздохом Шульдих перекатывается на бок и медленно встает. Кое-как натягивает брюки и отправляется на поиски ванной – зеркало расскажет ему о прошедшей ночи гораздо больше, чем собственная память. А несколько жадных глотков воды из-под крана помогут свести две эти версии воедино.

Они наверняка если не в пентхаусе, так в определенно дорогих апартаментах, судя по ванной комнате сплошь из белоснежного кафеля, хрома и дизайнерских аксессуаров. И зеркала с подсветкой, что охотно делятся с ним собственным красочным видом. По карте засосов, царапин и даже кое-где синяков он довольно быстро составляет картину произошедшего – как из модного клуба оказался в не менее претенциозной компании, а потом и в роскошных хоромах. На спонтанной оргии в окружении давно уже опытных партнеров. Мужчин и женщин, что легко позволяли забыть обо всем, о чем он думать не мог и не хотел. Легкое развлечение, простое удовольствие и приятно выматывающая гимнастика для тела. Он обязательно запомнит название клуба, в котором был, и адрес этого райского пристанища.

Как только умоется и разберется с запястьем. Покраснение и отек весьма красноречиво указывают на вывих, но Шульдих и на смертном одре не вспомнит, как его получил. А жаль – он бы знал, каких поз стоит избегать. Он подставляет руку под струю холодной воды и раздумывает о призывно поблескивающей душевой кабинке, но боль стоит первой в очереди, и он только наспех обтирается влажным полотенцем. Неуклюже роется в спальне, среди все еще спящих любовников, отыскивая свою одежду, мобильник и кошелек. Находит даже сигареты и первым делом, выбравшись из небоскреба на улицу, закуривает, мечтая о чашке кофе. У кого-то, может быть, мечты и сбываются, но Шульдих никогда не был так наивен – хоть ближайшее кафе и оказывается открытым, но ему все еще предстоит дорога в больницу.

Он вяло думает о том, что Кроуфорду опять не понравится ни его опоздание, ни внешний вид, ни зафиксированная конечность, но Шульдиху откровенно плевать, как все вышеперечисленное отразится на делах компании. Это Кроуфорд ратует за свое дело с пеной у рта, а он прекрасно знает, насколько хорошо окупается все его затраченные усилия. Так что Шульдих отключает телефон, ловит такси и со стаканчиком кофе в здоровой руке направляется туда, где его избавят от боли.

И не только – стоило обворожительно улыбнуться, и даже его помятый, расхристанный вид не помешал парочке симпатичных медсестер осмотреть его вне очереди. Быстро направить ко врачу, на рентген, перевязку, а потом и в небольшую складскую каморку, где одна из медсестер умело оказала ему уже «вторую помощь». Вот за что Шульдих любит таких – раскованных и смелых – так это за то, что тяжелое утро понедельника они с превеликим удовольствием жаждут сделать хоть чуточку приятнее. В его компании – гораздо приятнее – он знает об этом. И прекрасно знает, как пользоваться своим природным обаянием. Оно не только позволяет ему находить развлечение на ночь, но и Кроуфорду позволяет увеличивать суммы на счетах компании. Честно, Шульдих никогда бы не подумал, что сделает своей профессией «болтологию». «Эффективный маркетинг и работа с клиентами» – так это называл Кроуфорд и почти не кривился – прибыль с лихвой покрывала любые расходы на приятное времяпрепровождение отдельно взятых сотрудников.

Превратив паршивое утро в не менее приятное продолжение приятной ночи, Шульдих расслабляется на мягком диване больничного холла, ожидая свою порцию лекарств и бумаг с предписаниями врача. Он отрешенно разглядывает разношерстную толпу пациентов и медперсонала и почти не прислушивается к стайке хихикающих медсестер неподалеку. Если они обсуждают его, то он услышит только хорошее – с томными вздохами и покрасневшими щеками. Но молоденькие сплетницы обсуждают вовсе не его.

– «Бедный», ха! Признайся, что тебя чуть не стошнило, когда его раны снова открылись и стали кровоточить. Его просто жалко. Кем бы ни был его соулмейт, но он отлично проводит время, пока другой загибается. У парня почти все тело черное, и он не обязан через все это проходить.

Шульдих заинтересовывается услышанным, но медсестры быстро расходятся, завидев врача, и ему остаются только догадки. «Черное тело»? Он еще не видел таких следов ни у знакомых, ни в толпе – интересно, насколько ужасно это выглядит.