Его торопливо избавляют от одежды и уже совсем скоро к коже прикасается другая кожа, и от этого огонь на ней превращается в поистине адское пламя. Чужой язык течет расплавленной лавой по соскам, ребрам, забирается в пупок и неумолимо приближается к паху. Кен пытается кричать от этой болезненной муки, но может только жалобно хныкать, когда его колени раздвигают, а на член ложится горячая ладонь. Он снова просит остановиться, шепчет «нет» и «пусти», но его, кажется, даже не слышат. За лихорадочным, слишком быстрым сердцебиением и шумом в ушах он и сам себя не слышит. Колени разводят шире, лава течет по мошонке и скапливается у сжатого кольца мышц ануса. Еще немного и она проникнет внутрь – и эта мысль становится последней попыткой затуманенного и напуганного рассудка остановить это безумие.
Каким-то чудом Кен умудряется поднять руку и схватиться за пряди волос, что змеями продолжают скользить по его плечам, груди и животу. В ответ он слышит низкое горловое рычание, наполненное и болью, и наслаждением, и в ту же минуту в его анус пробираются чужие пальцы. Один и почти сразу второй – давят насильно, упорно растягивают, двигаясь быстро, но методично. Пламя проникает внутрь – новой порцией напалма, и Кен больше не может дышать. Запрокидывает голову, широко открывает рот, хватает воздух глотками, и чувствует, как вслед за пальцами на сфинктер давит еще и член. Давит, входит медленно, неглубокими толчками, постепенно набирая темп. Кена подхватывают под поясницу и колени, приподнимают, сгибая в спине до хруста, и теперь член входит легче, но сильнее, быстрее и с болью. Никакого ярко выраженного удовольствия это отнюдь не приносит.
Он точно не был готов к чему-то подобному. К тому, что напьется как последний идиот и позволит взять себя первому встречному придурку, которого не очень-то волнует четкое согласие партнера. Есть в этом и причина себя укорить – стоило внимательнее следить за тем, сколько пьешь и с кем, но о последствиях он точно не может думать прямо сейчас. В него вторгаются уже беспощадно, быстро, резко, сопровождая все теми же обжигающими поцелуями, укусами, щипками и шлепками. Его трахают как последнего разнузданного выпивоху, что в алкогольном мареве не может даже определить наличие груди у любовника на ночь. Кена бы стошнило от отвращения к самому себе, но его рот занят чужим ртом – губы раздвигают губы, кусают и царапают. Язык двигается в такт усилившимся толчкам, трется о язык Кена, не находя ответа, и щедро делится слюной с привкусом обычной мятной жвачки.
Боль прокатывается внутри горячим шипастым шаром, как раскаленная гиря весом в тонну, внутренности сминаются, агонизируют и накаляются. В паху и на ягодицах – эпицентр пожара, но молитвы Кена наконец услышаны – насильник кончает, вжавшись в него до упора, как будто стремясь разорвать пополам, а потом снова наваливается на него, закрывая своим телом. Ноги Кена безвольно падают на постель, пальцы все еще не могут выпутаться из чужих волос, а левое ухо обжигает загнанное дыхание.
Он не считает, сколько проходит времени прежде чем парень на нем засыпает – вдохи-выдохи выравниваются, а тело обмякает, окончательно расслабившись. Не знает он и когда наконец может снова поднять руки и упереться в чужие плечи, чтобы сдвинуть с себя это грубое животное, но когда удается, он чуть не плачет от счастья. Еще одна вечность нужна ему, чтобы перевернуться на бок и рухнуть с постели на пол, при этом знатно приложившись лбом о прикроватную тумбочку. Тут же перед глазами вспыхивают звезды, а резкая боль больше не томительная и не опаляющая – быстрая и ослепительная, как молния. Только благодаря ей Кен не бросает свои попытки сдвинуться с места – он подтягивает колени к груди, ворочается, пятится спиной и наконец кое-как поднимается на дрожащие ноги. Все еще согнувшись, пытается подобрать свою одежду и натянуть ее на себя, а потом совершить последний подвиг – убраться из этого места и от этого человека как можно дальше.
В ушах все еще стоит отчетливый звон, мысли вялые, тягучие, как смола, и распознаются через раз, но в одном он точно уверен – ему нужно домой. А еще уверен в том, что никогда бы не смог предположить, что его первый секс будет насилием, а своему соулмейту он однажды подарит фиолетово-черные метки.
Или сам обзаведется такими же.
***
Ему почти 23, и он бы с удовольствием больше никогда не вспоминал об ошибках юности, но собственный соулмейт не дает о них забыть. Не дает забыть о том опаляющем огне и боли, в которой его жизнь не просто горела и обращалась в пыль, а возрождалась из пепла, в кровоточащих ранах, буквально, чтобы через несколько дней снова погрузиться в уже надоевшую агонию.
Раз в несколько месяцев, а иногда и чаще, Кену настолько плохо, что ночи он проводит над унитазом в рвотных позывах или в ванной, а левая рука сплошь обмотана черными полотенцами – он уже давно не покупает те, на которых видны неотстиравшиеся пятна крови. Иногда он всерьез боится, что умрет от кровопотери. Утра после таких ночей он проводит в больнице.
Он старается обращаться к уже знакомой пожилой медсестре, что была первой, кто увидел во что превратилась его жизнь. Ему не стыдно и абсолютно плевать, что подумают другие люди, он просто не хочет видеть жалость на их лицах и не хочет отвечать на вопросы, на которые у него самого нет однозначных ответов.
На самом деле с соулмейтами все было просто – целуешь не того и на левой руке твоего соулмейта возникает небольшое темное пятнышко. Розового цвета – если ты испытывал в этот момент симпатию к партнеру, красного – страсть, серое или синее – принуждал, отчуждал или был равнодушен. Идентичные следы появлялись у тебя, если твой соулмейт ошибался. Если же нет, и следы исчезали, тогда здравствуй, покой, тепло, умиротворение и любовь до гроба. Вот только Кен знает, что с соулмейтами не все так радужно. Если на руке появлялись угольно-черные или чернильные следы, это означало, что твоего соулмейта насиловали. И это был далеко не редкий и не безызвестный случай – Кену даже довелось однажды видеть такое в спешащей утренней толпе. Раз или два. Но был и еще более редкий случай, когда кожа становилась как будто запятнана сажей – если твой собственный соулмейт был груб, если он смел сделать что-то, что тебе не понравилось, если причинял боль. И кому теперь светит «долго и счастливо»?
Кен не знает, какова вероятность того, что и он, и его соулмейт могли одновременно оказаться в постели с насильником, но проснувшись утром во второй раз, уже в собственной спальне, он малодушно мечтает о том, чтобы его половине не повезло. В противном случае, это будет означать то, что эту роковую ночь Кен провел именно со своим соулмейтом. Оказавшимся не прочь воспользоваться его состоянием. Вот такие случаи были редки как никогда, но Кен даже не пытается предполагать, «за какие грехи»? Он уже знает, что и это еще не самое худшее.
Хуже становится тогда, когда черные отметины начинают распространяться по всей руке – от запястья до ключицы. И дальше – на грудь, ребра, правую руку. Живот, бедра, колени – через год почти 80 процентов его тела черно как смоль. За исключением лица, ладоней и ступней. Скоро Кен не сможет этого скрывать. Но еще чуть позже следы расти прекращают – вместо этого кожа начинает лопаться и кровоточить, наполняя тело знакомым, пробирающим до костей огнем. По ней как будто проводит невидимый тупой нож – с силой разрывая ткани, царапая или впиваясь глубже, до мышц и кости.
Когда это случилось в первый раз, он еле сдержался, чтобы не разреветься. Боль была очень сильна, но сильнее нее была обида – после случившегося его соулмейт продолжает спокойно с кем-то спать. Но обмотавшись бинтами, успокоившись и рассудив здраво, он понял, что следы на теле – это всего лишь доказательства измен твоей пары, а не намеренное издевательство. Его тело – уже один сплошной черный кровоподтек – как еще отметки будут давать о себе знать? Только еще большей болью.
Но если той ночью с Кеном был именно его соулмейт, то он готов его проклясть. И еще раз – отдельно за каждый шрам, которыми теперь украшены его руки. После особо тяжелых ночей или дней, он не может не обращаться за медицинской помощью, хотя уже давно научился сам штопать даже глубокие раны.
