– Ты – псих! – Кен выпадает из ступора только через десяток секунд, судорожно подхватывает свои футболку и куртку и аккуратно, бочком, ретируется из раздевалки.
– Ты – не первый, кто мне это говорит, но это не значит, что именно поэтому я оскорбляю Бога… – отрешенно доносится из-за спины, и Кен припускает пуще прежнего. Ничего, у них есть охранник, тот проследит, чтобы посторонние больше не забредали сюда с трека.
Но так же быстро Кен понимает, что этому психу плевать на подобные условности – он явно посещает спортзал, а с подобной внешностью и с уже известным темпераментом, не многие захотят с ним связываться. Вот только в саму мастерскую Фарфарелло больше не приходит, но на заездах появляется регулярно, и на первом же, в котором Кен решился поучаствовать после «знакомства», пристраивается колесом к колесу с его мотоциклом. Он продолжает все так же грубо и напористо двигаться, но ни разу не обогнал Кена ни на метр, и к финишу они приходят одновременно. И вот тут, каким бы ни был сумасшедшим этот псих, Кен не может остаться в стороне. Он знает, что в случае чего, хотя бы раз успеет ударить, но сначала он хочет спросить.
– Какого черта?!
А еще очень хочет запустить собственным шлемом в голову Фарфарелло. Ведь тот мог с легкостью его обойти, а не унижать его этим «тандемом».
– Ты хорошо водишь. Быстро, – тот поднимает стекло щитка, за которым ярко горит янтарь в радужке глаза.
– Я гоняю не для того, чтобы быть первым, – Кен теряется на мгновение, силясь понять оппонента, но логику сумасшедших понять невозможно, и он решительно не понимает того, что слышит в ответ.
– Я гоняю для того, чтобы попасть в аварию, – и тут бы Кену резонно возмутиться, вот только налицо парадокс: с таким уровнем вождения легкой смерти Фарфарелло не ищет – ему нужна тяжелая трасса, огромная скорость и сильный противник. Он видит его в Кене? Нет, ни за что, тот на это не подпишется.
– Псих, – повторяет он все так же возмущенно, на что получает в ответ кривую садистскую ухмылку.
– Ты уже говорил, – Фарфарелло опускает щиток, и теперь его голос звучит приглушенно. – Сотни людей предстают перед Ним каждый день, погибая в авариях. Однажды я пополню их число.
Вот на это Кену нечего возразить – каждый сходит с ума по-своему. Дело в том, что он не собирается присоединяться к чужому сумасшествию, когда собственное течет по венам и пачкает кожу. И уж точно он не позволит втянуть себя в такое гиблое, ха-ха, дело, как самоубийство.
Но Фарфарелло плевать на то, что там решает Кен – каждый заезд он теперь рядом, «идет в ногу» или провоцирует на маневры и увеличение скорости. Кен когда поддается, когда – нет, но Фарфарелло не спешит с претензиями. Он так же зависим от адреналина, скорости и опасности, как и все на треке. Тут его не за что судить. Ну а то, что он хочет уйти как-нибудь «феерично» – со взрывом, оторванными конечностями и кишками наружу – это его священное право, если он, конечно, намерен сделать это один. Фарфарелло испытывает судьбу, очевидно, проверяя, достаточно ли потрепал нервы своему «Богу» или тому на него плевать.
Кен точно не собирается разбираться, сколько тараканов в чужой черепной коробке, какого они цвета, с усами или с крыльями. Но Фарфарелло продолжает его «преследовать», все еще не стремясь убить, и Кен понемногу выдыхает. Смиряется и даже отчасти проникается к этому блаженному на всю голову. После еще парочки заездов, – а в последнем они даже разделили первое место, – Кен достает из переносного холодильника банку колы, клянет себя последними словами за то, что слабовольный трус, и отдает ее Фарфарелло, пока тот не ушел с трека.
– Это что? – он – псих, а не дурак, и прекрасно знает, сколько у подобного жеста может быть значений. Кену нужно только выбрать правильные слова для того, чтобы облечь в них свои чувства.
– Это – твоя язва желудка, – отвечает он, кусая губы. Любой другой принял бы это за сарказм, но Фарфарелло, покрытый ранами Фарфарелло, которые он наносит сам себе, когда на его теле возникает новый след, понимает Кена именно так, как тот того добивается. Поневоле или по собственному разумению они в одной лодке.
– И пригони завтра свой агрегат в мастерскую. Потому что иначе на следующей гонке ты останешься без выхлопной трубы. Без мотоцикла, без жизни и без того, кому потрепать нервы.
Фарфарелло скалится шире, демонстрируя весь челюстной набор, и все это смахивает на начало чего-то эпичного, токсичного и душераздирающего. Без точного определения. Они друг друга не жалеют, но отчаянно симпатизируют тяге не прекращать делать из себя жертву этой жестокой суки под названием «жизнь».
Это было начало, которое быстро обрело твердую почву под ногами и стало чем-то весьма конкретным, устойчивым и монолитным. Очень скоро Кен забыл про всякий страх и, с энтузиазмом энтомолога, накалывающего насекомых на иголки, стал подбирать к Фарфарелло ключи. Искать ответы на вопросы, которые были точно такими же, как и в голове нового знакомого, учиться доверять чужому безумию, ища в том примирение с собственным, и учиться открываться самому. Говорить с кем-то, кому прекрасно известно, что такое боль на самом деле.
Его труды окупались понемногу, деталями и невзначай брошенными фразами. Из которых Кен сложил историю человека, чья жизнь была даже паршивее, чем его. Фарфарелло оказался охранником в какой-то крупной фирме в настоящем, а в прошлом – военным из самых горячих точек на этой проклятой планете. Военным, получившим не только инвалидность и контузию, но и ПТСР, и психическое расстройство на религиозной почве. Фарфарелло – вот его наглядный пример, когда бы действительно стоило обратиться к врачу не только за первой помощью. Но так же, как и Фарфарелло, Кен не большой любитель превентивных мер. Он ведь уже знает, насколько плохо все может быть, так что сомневается, что однажды его удивят хоть чем-то.
***
Был еще один человек в окружении Кена, которого он выделял из общей серой массы. Владелец той самой кондитерской через дорогу от его дома. Человек, который мог убивать взглядом.
Это был когнитивный диссонанс чистой воды. Кондитерская с несколькими столиками для завсегдатаев. Приятная, действительно располагающая, обстановка сдержанного в оформлении интерьера. Запах выпечки, карамели, орехов и ванили, что по утрам растекался на всю улицу. Сухая сгорбленная старушка, что лениво подметала прилегающую территорию и поливала несколько кадок с цветами, стоящими у витрины. В конце концов, неброская вывеска на витиевато-французском и обязательная пара-тройка старшеклассниц, что прибежали после школы за совсем не диетическим пирожным. Во всю эту сахарную пастораль никак не вписывался угрюмый владелец этого ада для диабетиков. Абсолютно. Хотя бы потому, что он действительно был дьяволом во плоти. Впервые заглянув в его глаза, Кен понял, каково это, быть заживо освежеванным. В прямом смысле, а не в том, где бы его видели насквозь. Это чувство стояло наравне с тем, когда отказывают тормоза в середине гонки, и Кен сразу понял, что разобьется.
И это ощущение не исчезло, когда владелец, Фудзимия Ран, отвел глаза и отчужденно спросил, что Кен будет покупать. Колени предательски задрожали, в горле пересохло, и Кен силой заставил себя ответить что-то отличное от просьбы сохранить ему его никчемную жизнь. После того случая в баре он порой мог быть чересчур мнительным. Или это было симптомом параноидальной шизофрении – так или иначе, ему нужно было просто сделать заказ, а не бежать, вопя от страха. И он не побежал. Он даже нашел в себе мужество прийти еще раз – через несколько дней – проверить, такой ли он трус, как ему показалось.
Ему не показалось, но и первое впечатление было не совсем точным. Ран по-прежнему его пугал, но это чувство проходило сразу после приветствия. Школьницы вот не только не боялись Фудзимию, но и, кажется, фанатели по нему – Кен не может быть трусливее подростка, ему нужно приглядеться повнимательнее, вот и все.
И он смотрел. Как это было с Фарфарелло, постепенно, по крупицам, собиралась информация, и чужая жизнь оказывалась тем же полотном, полным красок цвета крови. Все те же школьницы ничуть не стеснялись шептаться между собой, судачить и распускать слухи – от них-то Кен и узнал, что симпатичный двадцатипятилетний владелец кондитерской занялся производством мучных изделий в память о погибшей когда-то сестре. Девушки могли романтизировать сколько угодно, но факт оставался фактом – терять родственников и близких тяжелее всего на свете, Кен на собственной шкуре проверил, так что он не будет спешить с выводами, причинами и следствиями. Ему хватило того, что взгляд нового знакомого оказался не только пугающим, но и знакомым, так что можно было выдохнуть на какое-то время.
