Едзи продолжает копать дальше, а после того, как обнаруживает нового знакомого Кена, больше ни в чем не сомневается. Он даже находит этому подтверждение, но у него запрашивали только факты, а не собственные умозаключения. Поэтому Едзи не задает лишних вопросов и не делится ответами – это не в его правилах. Даже если аналогичный запрос на Рана может быть по той же самой причине. Вот у Фудзимии тоже все достаточно тривиально, и Едзи возвращается к Кену. Он взял на себя смелость кое-о-чем промолчать – в частности, сколько именно раз за последние пять лет Кен обращался в больницу. Ему не составило труда найти его данные о медицинской страховке, больнице, куда тот обычно обращался, и симпатичную медсестру, которая помнит, как оказывается, отнюдь не обычного пациента. У Кена нет хронических заболеваний и не слабый иммунитет – у Кена черные метки, и вот о чем Едзи предпочитает промолчать у заказчика. Черные метки – это насилие. Насилие всегда преследуется законом. И в первую очередь Едзи должен помнить о полиции – если Кен не подавал заявления о том, что его соулмейта изнасиловали, то это еще не значит, что он сам не может быть жертвой. В своей работе Едзи всегда учитывает даже самые редкие и маловероятные варианты развития событий. В конце концов, Кен общается с бывшим военным, а с теми шутки плохи всегда. Могло быть что угодно: от домашнего детского насилия до пьяной студенческой вечеринки, вышедшей за пределы разумного, а Кен в итоге «награжден» метками, которые кровоточат, когда его соулмейт с кем-то спит.
Но именно то количество посещений больницы заставляет Едзи сомневаться – жертвы насилия обычно не ведут такую насыщенную половую жизнь. Если они, конечно, не проститутки. Но уж точно не ищут своих соулмейтов при помощи частного детектива. Что-то здесь не так. Обычный парень из толпы, оказывается, прячет не один секрет, и даже не два. А секреты Едзи любит. Поэтому он ищет информацию дальше, уже после того, как отчитывается перед заказчиком в последний раз.
Едзи аккуратно проверяет все небольшое окружение Кена. И находит в нем, по большей части, отнюдь не обывателей. А завистников, ублюдков, акул бизнеса и даже солдат, но никак не бывших одноклассников, шапочных знакомых или дантистов, которых тот посещает. Кен был далеко не единственным, кто мог иметь «двойное дно», но то оказалось удивительно разнообразным. На счет своего заказчика Едзи узнал от компетентных людей о том, что тому не составит труда обратиться и к более «квалифицированным» специалистам. Например, к тем, благодаря которым детектив не доживет до завтрашнего дня. От военных он получил тоже довольно емкий ответ: «отряда ”Берсерков” не существует». А если он и существует, то это тайна, узнав которую, тоже долго не живут. А в полиции и вовсе покрутили у виска: «пожар десятилетней давности не имеет никакого криминального подтекста». Даже малыш Цукиено оказался приемным ребенком, чьи настоящие родители затерялись среди продажных чиновников, браках по расчету и влиятельных корпораций.
Едзи уже давно не поражается хитросплетениям человеческих судеб, но чем больше он получает фактов, тем меньше шанс найти в их ворохе тот, что приведет к ответу: зачем кому-то понадобился Кен. Только ли потому, что он может быть чьим-то соулмейтом, им заинтересовались? На этом Едзи заканчивает свое расследование, но продолжает смотреть и слушать очень внимательно. Он уже узнал все, что только мог, осталось ждать, когда появится что-то еще. Не то, чтобы его так сильно интересовало это дело, которого, по сути, в общем-то и нет, но он привык доводить все свои изыскания до логического конца.
И он ждет. Подначивает Кена, устраивая дома приятные вечера с подругами. Приглядывая за ним из толпы собственных поклонниц в кондитерской. Наблюдая за его взаимоотношениями с Шульдихом. И дожидается, когда в один из вечеров Кен снова к нему поднимается, но уже в компании – и не предполагаемого любовника, а друга. Того самого, с ПТСР и способного убить, не моргнув и единственным глазом. И они оба настроены отнюдь не миролюбиво – Кен еле стоит на ногах то ли от боли, от слабости, а Фарфарелло… Фарфарелло цепляет Едзи за загривок не для того, чтобы свернуть шею, а для того, чтобы поцеловать.
На тему сексуальных предпочтений Едзи тоже никогда не шутил. Но он никак не мог подумать, что однажды эти «шутки» выльются ему боком. Он довольно ясно дал понять, что предпочитает исключительно противоположный пол. И дело тут не в гомофобии или стремлении повлиять на демографический уровень страны, не в воспитании или каких-то психологических травмах. Он уверен, что не встретит своего соулмейта среди мужчин. Или женщин – он уже никогда его не встретит. У него уже был тот, кого бы он мог назвать своим предназначенным, кого любил, кого готов был защищать ценой собственной жизни, и ради кого остался в живых. Когда-то у него была напарница. Лучшая из лучших, самая смелая, красивая, умная и решительная. С милыми ямочками на щеках и звонким смехом. Та, что могла прикрыть в перестрелке и высидеть вместе с ним в засаде по нескольку суток подряд. Та, что стала единственной, даже без проверки на соулмейта. Для Едзи она была именно такой, и после ее смерти он и не думал искать кого-то еще. Он знал, что такую больше не встретит.
В чужих женских руках он всегда вспоминал о ней – о ее дружеских объятиях. В чужих губах, накрашенных или нет, видел призрак ее улыбки. В чужих поцелуях ощущал удовольствие одного конкретного, который так и не случился. И не сказать, чтобы Едзи был доволен подобной жизнью, но он смирился достаточно давно и заботился о своем психическом здоровье так, как умел. При помощи, пусть чужой, но не менее приятной, ласки.
Оттого он не может и не хочет принимать притязания Кена, но когда оказывается на полу в техничном захвате, наблюдая, как на руке Фарфарелло прямо перед его носом исчезает метка, он не сможет проигнорировать факты, что наконец сдвигают ситуацию с мертвой точки. У Едзи все-таки есть соулмейт. Он искренне верит, что им была его напарница, и наотрез отказывается принимать какого-то психа за чистую монету.
Он действительно не любит мужчин. Он не оценивает их даже с эстетической точки зрения – разве что по счету в банке или наличию криминального прошлого. Но этот… Конкретно этот мужчина его еще и пугает. Едзи навидался психов разных мастей, и большая их часть была опасной, но этот опасен вдвойне – его учили убивать. И в силу своего сумасшествия он может сделать это даже с собственным соулмейтом. Но Фарфарелло хочет отнюдь не этого. Как только он успокаивает истерику Кена, он выдвигает Едзи выгодный для них обоих ультиматум. Он разрешает ему спать с женщинами. Он говорит о том, что «адюльтер» греховен, а любой грех оскорбляет Бога. Он несет какую-то чушь все на ту же божественную тему, но Едзи выхватывает самое главное: его соулмейт не имеет к нему никаких претензий. Больше того, он его интересует только потому, что с кем-то спит – оставляет и будет оставлять на нем метки. Большего Едзи и не надо, хотя сомнение проскальзывает и остается в сознании полупрозрачной тенью, которую легко не заметить в солнечный день. Зато ночью…
Едзи более чем устраивает такой порядок вещей, если бы не Кен и не его новые истерики. Тот отказывается принимать подобный расклад даже тогда, когда они оба просили его не лезть не в свое дело. Они прекрасно разобрались во всем без его участия, но Кен – глупый, наивный романтик даже после того, что приключилось с ним самим. Он все еще верит в то, что связь соулмейтов – это единственная связь, которая лучше, глубже, желаннее. Он ошибается. Он как будто забывает, что помимо этой связи есть еще и обычная любовь, и дружба, и привязанность, и преданность. Что с метками на руках или без оных, можно быть близкими как никогда. Но Кен не понимает этого и даже более того – своими сомнениями он толкает Фарфарелло на определенные шаги.
В первый раз ему всего лишь повезло – пассия Едзи была не против, чтобы на нее смотрели. А ему пришлось закрыть глаза и принять новый ультиматум. Он не был готов к такому повороту. Он должен был подчиниться. Он прекрасно знает, на что способен Фарфарелло, и знает, что ему не выстоять против него в схватке один на один. Единственный шанс выжить – пойти по пути наименьшего сопротивления. И это самый лучший выход, потому что после того, как девушка под Едзи кончила, Фарфарелло скрылся в ванной, а Едзи пошел следом за ним не для того, чтобы помочь с наверняка возникшей эрекцией. Он на своем веку повидал извращенцев, но то, что он застает перед зеркалом над раковиной, с трудом укладывается в голове. И все, что он может сделать – лишь опять послушаться инстинкта самосохранения – не пытаться его остановить или отобрать нож, но хотя бы спросить. А в ответ снова получить размышления о том, что Богу это не понравится. Едзи это не нравится тоже – мазохисты – скверный народ – все их болевые точки – еще и эпицентры удовольствия, и Едзи снова подчиняется. Подстраивается – он находит компромисс, предлагая оповещать Фарфарелло, когда можно будет прийти посмотреть, а когда его партнерша предпочитает стандартный секс без сторонних наблюдателей. Это дает ему небольшую передышку, но это же и заставляет задуматься: а правильно ли он поступает?
