Кену хочется, чтобы он замолчал и чтобы не переставал говорить – он впервые говорит так, что Кен верит каждому слову, и это слишком быстро разрушает стену сомнений и страха, что все еще стоит в его сердце. Ему не нужно знать о его прошлом, но в то же время он хочет знать о нем все, чтобы понять, кто перед ним прямо сейчас. А еще – ему, наверное, однажды придется рассказать о себе тоже самое, чтобы дать Шульдиху такой же шанс. Именно это позволит им укрепить и продлить ту связь, что между ними возникла.

***

Квартира остается цела. Рождественским утром Кен разглядывает тесно переплетеную на диване парочку, укрытую пледом, и не может не улыбаться от уха до уха. Они выглядят сейчас такими умиротворенными, как будто ничто и никогда больше не сможет их разлучить. Кен надеется, что так и будет, и уходит на кухню убираться.

Из кафе они с Шульдихом уходят к метро – разъезжаются в разные стороны, но Кен не успевает переступить порог дома, как получает сообщение: «Это было самое странное Рождество в моей жизни». Не «самое скучное» и не «самое счастливое», и Кен согласно кивает, отписываясь: «У меня тоже. Но я не думаю, что захочу его когда-нибудь повторить». И не врет ни себе, ни Шульдиху – дело отнюдь не в компании, хотя тот мог так и подумать, потому что с ответом задерживается на целых пять минут. «Я бы захотел, если бы было тихо и тепло». Кен фыркает и отправляет: «Темно и под одеялом» – он вовсе не хочет, чтобы его поняли превратно. Он просто хочет спать. «Заметано», – на этот раз ответ приходит молниеносно, и Кен чертыхается – он не собирается обнадеживать и обнадеживаться, но истово хочет верить, что следующее их Рождество будет именно таким – в тепле и уюте собственной кровати, пусть и необязательно не в одиночку. Он хочет, чтобы это стало их обещанием друг другу.

Он готовит завтрак, принимает душ, а к тому моменту, как выходит из ванной, сладкая парочка просыпается.

– Доброе утро, – Оми сонно улыбается, и вот для кого оно именно такое.

– Добрее не бывает, – Кен улыбается в ответ, разглядывая следы от одежды, оставшиеся на щеке Наги.

– Рассказывай, – требует Оми, и сонный взгляд тут же становится лукавым, даже несмотря на то, что руки Кена все еще в черных метках.

– Умойся сначала, – фыркает тот. – И это тебе стоит рассказывать.

Цукиено слушается, утаскивая своего соулмейта в ванную, а потом действительно принимается рассказывать. О том, что болезнь матери наконец отступила, что Оми намерен вернуться в Японию после окончания обучения и начать работать. Он останется у Кена, если тот не против, еще на несколько дней, а к тому моменту, как вернется окончательно, обязательно присмотрит себе квартиру в этом же районе. Кен, конечно же, не против. Не тогда, когда улыбка Оми лучится неподдельным счастьем и уверенностью в собственном безоблачном будущем, а его руки ни на секунду не отпускают ладони Наги.

Наоэ выглядит наконец выспавшимся и как будто светится изнутри, хотя по-прежнему немногословен. Он намерен поддержать любую инициативу Оми, не забывая о собственной учебе и планах. Кен безгранично рад за них обоих и верит, что все им теперь по плечу. И именно поэтому на расспросы Цукиено отвечает максимально коротко – не хочется огорчать. Но он уверен и в том, что говорит ему насчет Шульдиха – это шанс для них обоих, и он… После этой ночи он не хочет, чтобы эта попытка закончилась неудачей. Цукиено в ответ смотрит так, как будто знает все, о чем Кен умолчал, но не давит и не заставляет признаваться – спрашивает о Фарфарелло, и вот о ком точно не стоит вспоминать в рождественское утро. Но и в отношении него они хотят надеяться, что однажды боль перестанет превалировать в чужой жизни.

Праздничные дни проходят быстро, шумно и весело – Кен бы и захотел, не смог навязаться, но Оми и Наги сами вытащили его на прогулку и на ужин в кафе. Кен же пытался дать им пространство, не настаивая на чужом внимании – он определенно не хочет быть третьим лишним. Но он остается для них другом, которому они помогли и который и сам пытался сделать для них все, что мог.

Он продолжает переписываться с Шульдихом, и теперь эти сообщения более содержательны. Наполнены подначиванием, шутками и ни к чему не обязывающим флиртом. И Кен снова отчетливо видит разницу – если бы их общение началось вот так, со спокойным взаимным интересом, а не с попытки залезть в чужие штаны, все было бы совсем по-другому. Они и правда смогли бы подружиться, понравиться друг другу, а потом начать встречаться. А после первого же поцелуя возненавидели бы так, как никогда прежде. Гораздо сильнее, чем тогда, когда узнали правду через боль и принуждение. Но теперь они общаются, уже открыв друг перед другом самые страшные и постыдные тайны. Им больше незачем притворяться, и это подкупает. Не только Кена.

Он впервые на полном серьезе абстрагируется от своего прошлого и пытается принять Шульдиха, как обычного парня, который им заинтересовался. Который и сам интересен ему. Ведь теперь Кену не нужно защищаться или давать отпор – он может открыто смотреть в чужие глаза. Улыбаться его шуткам, прикусив губу. Любоваться исподтишка необычной, но приятной внешностью, вслушиваться в тембр голоса и в слова, что тот произносит. Он, черт возьми, может пойти с ним в кино, не заставляя себя, а фильм посмотреть – с интересом. Всего этого слишком много за раз и всего за неделю, но Кену все равно кажется, что они поступают правильно. Им нужно сблизиться постепенно, чтобы однажды поговорить максимально откровенно и решить, смогут ли они быть вместе.

Во всей этой кутерьме он даже ненадолго забывает о Фарфарелло, которого не видно все праздники. Как и Кудо – и лучше бы они укатили куда-нибудь отдыхать, чем попали в какие-нибудь неприятности. Зная Фарфарелло – легче легкого, зная детектива Кудо – тем паче. Про Кудо Кену рассказывает Кроуфорд – он не постеснялся снова подойти к нему в кондитерской. Но если Кроуфорд думал, что Кен будет спрашивать о Шульдихе, то ошибся – о том он теперь и сам все знает. Он хочет лишь поблагодарить за правду о Казе, сколь бы болезненной та ни была. Но это уже в прошлом, а в настоящем – Кудо, ведущий частную детективную деятельность, в связке со своим соулмейтом – бывшим военным с ПТСР и кучей психологических травм – и вот что чревато серьезными последствиями.

Оми уезжает, и Кен полностью переключается на «насущное», начав почти нервничать. Присутствие Шульдиха все еще выбивает его из привычной колеи, а отсутствие Фарфарелло, друга, мать его, давит весьма ощутимым страхом. После нового года Шульдих напрашивается к нему на ужин, а Кен настолько рассеян, что не только соглашается, но и позволяет тому увидеть свое волнение. Шульдиху даже не приходится спрашивать – Кену нужно выплеснуть свою тревогу хоть на кого-то. Нужно, чтобы кто-то сказал, что если одна сторона его жизни вдруг начала налаживаться, то другой – совершенно необязательно становиться ужасной. Даже если Кен этому не поверит.

Он сам не замечает, как рассказывает Шульдиху почти все – как они выяснили, что Кудо – соулмейт Фарфарелло, и как эти двое предпочли строить свои отношения, шокируя этим Кена. Забывшись – ведь это не как с Оми – ему не нужно беречь чужую психику. Он говорит, пожалуй, слишком подробно, жестикулируя и начав ходить по кухне на эмоциях. Шульдих же сначала скептично оценил кулинарные таланты Кена, потом признал их съедобными, а потом только наблюдал за ним с усмешкой, иногда вставляя уточняющие комментарии.

Выдохнувшись к концу рассказа, Кен смотрит на Шульдиха, почти смутившись своего порыва, но тот лишь отмахивается:

– Зато не скучно.

– Не скучно? Ты только так это можешь описать? – он хочет думать, что Шульдих настолько циничен.

– А ты думал, что как только они встретятся, Фарф перестанет загоняться на Боге и резать себя, а Кудо забудет про гомофобию и своих подружек? – Шульдих отвечает с усмешкой, прекрасно зная, что Кен не настолько наивен.

– Нет, конечно. Но Кудо не должен был продолжать спать с женщинами, а Фарфарелло не должен был к ним присоединяться, – Кен все еще поражается тому, что, похоже, только он видит эту ситуацию ненормальной, а все остальные принимают ее за естественный порядок вещей.