Шульдих не настаивает на встречах, но в канун Рождества не хочет и не может остаться один. Он идет в кондитерскую за тортом или парочкой пирожных, чтобы незваного гостя не выставили за порог без чашки чая. А в кондитерской находит не только толпу покупателей, но и Кроуфорда, что невозмутимо восседает за столиком у окна. Так, как будто толпы нет и ничто не мешает ему работать с биржевыми сводками на ноутбуке. Он только поэтому отпустил свой персонал на праздник пораньше? Потому что сам хотел уйти из офиса? Но почему сюда?

Шульдих успевает задаться вопросом, но ответ на него и не думает прятаться – как только он подсаживается к Кроуфорду за столик, рядом с ними возникает владелец кондитерской с двумя чашками кофе. Фудзимия кидает ему выразительный взгляд, а Кроуфорду степенно кивает. Тот смотрит в ответ почти с нежностью и легкой улыбкой.

– Еще час.

– Я подожду.

Они обмениваются репликами, а Шульдих упал бы в обморок от потрясения, если бы уже не сидел и не держал в руках чашку – испачкать новое пальто очень не хочется. Он справляется с шоком и усваивает новую информацию, пока Кроуфорд продолжает ухмыляться, теперь глядя на него. В его глазах предупреждение о внимательности к словам и действиям, но Шульдих и при всем желании не смог бы не прокомментировать увиденное.

– Я буду измываться над тобой по этому поводу до конца твоей жизни, – обещает он, все еще приходя в себя.

– Твоей жизни, – поправляет Брэд, не переставая абсолютно искренне потешаться над старым другом.– И она будет очень недолгой. Как и работа в моей компании.

– Надо же… – а Шульдих вспоминает их разговор о том, что Кроуфорд – романтик, и снова диву дается – тому всего лишь повезло. Если бы не… – Больше не жалеешь, что однажды меня подвез?

– Удивительно, что хоть что-то из твоих поступков послужило во благо,– Кроуфорд беззлобно подтрунивает, и вот теперь Шульдих совсем его не узнает. Перед ним тот самый влюбленный идиот, которым и он когда-то был. Как же Шульдих сможет не упоминать об этом?

– За тобой теперь должок,– он фыркает в ответ, продолжая считывать чужие изменившиеся реакции, на что Кроуфорд, конечно же, не ведется.

– Я его уже оплатил, – он намекает на информацию о Кене, о досье из Лиги, о том, что сам поддерживал Шульдиха как мог, а позже действительно приглядывал за его соулмейтом. Этого более чем достаточно. – Но по старой дружбе дам тебе последний совет: не облажайся и не дай облажаться ему, потому что эта связь действительно того стоит.

Кроуфорд говорит очень весомо. Так, что пробирает до костей, и Шульдих выныривает изо всей этой фантасмагории, как из-под набежавшей волны. Кругом все еще праздничный гвалт, покупатели, мишура, гирлянды и он сам, с тортом в коробке, перевязанной красной лентой. Он собирался пойти к Кену… Ни за что не дать им обоим встретить Рождество поодиночке… Он хотел быть рядом и будет – Кроуфорд, как всегда, прав на все сто процентов.

Теперь у него еще больше поводов не отступаться и довести дело до конца. Все решит один единственный поцелуй и если метки исчезнут, значит, Кен его простил. Но для этого им еще придется поработать, – и Шульдих стремительно поднимается на ноги. Оставляет Кроуфорда с его соулмейтом, а сам направляется к Кену. Вот только у того в гостях снова тот самый парень. Снова открывает ему дверь и провожает на кухню. Шульдих, конечно же, наделся на тихий вечер с тортом и чаем, но теперь о любой предполагаемой романтике можно забыть.

– Надеюсь, с этим меня не выгонят? – он демонстративно указывает на коробку, разглядывая растерянное выражение на лице Кена. Если он планировал провести Рождество вдвоем со своим другом, то Шульдих этого не позволит. Кто еще здесь будет третьим лишним.

Кен лишь молча кивает, достает тарелки, хватается за салфетки и явно не знает, чем занять руки, разволновавшись от его внезапного появления. Шульдих мысленно усмехается, усаживается за стол и уже собирается наконец познакомиться с другом Кена, как в дверь снова стучат. Не квартира, а проходной двор. Кен роняет десертные ложки на пол, молчаливый паренек идет открывать, а Шульдих тут же присаживается рядом с незадачливым хозяином, помогая собрать приборы. Их пальцы сталкиваются, следом вспыхивают взгляды, что поднимаются к чужим глазам, а дыхания замирают в сантиметрах друг от друга.

Шульдиху кажется, что вот оно, тот момент, что расставит все точки над i, но из коридора вдруг доносится вскрик «Наги!», и наваждение тут же рушится. Кен отшатывается, быстро встает и торопится в прихожую, а Шульдиху остается только чертыхаться. Это действительно был шанс. Кен открылся. И может, если не поцелуй, то Кен позволил бы взять себя за руку. И улыбнулся бы ему, желая счастливого Рождества. Сделал бы хоть что-то, что дало бы Шульдиху понять, что он не один старается все исправить. Что Кен не подыгрывает и не вынужден отвечать – он сам готов сделать для них хоть что-то.

***

Это тяжело и довольно мучительно – пытаться заставить себя увидеть ситуацию под другим углом. Пока Кен не понимает, что уже это делает – возвращение Шульдиха приносит с собой не только воспоминания, но и совершенно другие мысли о том, что произошло.

Он ни в коем случае не ищет ему оправданий, но не может не думать о том, что семь лет назад Шульдих был еще более разнузданным – совсем еще юношеский кураж, алкоголь и наркотики, которые отправляли чужой разум. Он был настолько не в себе, что даже не задумывался о том, что именно делает. С кем-то из своих партнеров или со своей жизнью в целом. Он был наглым самовлюбленным ублюдком и остался почти таким же, но эта разница становится все очевиднее по прошествии еще двух лет. Шульдих давным-давно не ребенок и уже не юнец, чтобы относиться ко всему этому сугубо наплевательски. Теперь он в полной мере понимает, что именно он сделал и, кажется, готов взять за это ответственность. По крайней мере, так кажется самому Кену. Он хочет в это верить и хочет попытаться… дать ему шанс на это искупление. Да, теперь уже хочет.

Он хочет наконец забыть тот кошмар, в который превратилась его жизнь, перестать мучиться и обрести свободу от боли и отчаяния. И как ни парадоксально, без Шульдиха этого не произойдет. Он нужен Кену, хоть это и страшит возможными непредсказуемыми последствиями. Но Кен получает утром первое сообщение и чувствует далеко не страх, хоть и внутренне подрагивает. Это сродни предвкушению, немного ностальгии и ощущение правильности происходящего – они на верном пути. И Кен отвечает, все еще сомневаясь, но он хочет установить эту связь и поддержать. Схватиться за эту тонкую нить и не отпускать из рук, пока она не приведет к чему-либо, что в очередной раз изменит его жизнь.

То же самое происходит и со встречами – Шульдих не настаивает и никуда не приглашает, но Кен уверен, что не проведет Рождество один. Не из-за Наоэ – Шульдих придет из упрямства. Хотя с него сталось бы прислать курьера с букетом цветов. Но так поступил бы тот Шульдих из прошлого, в котором он был любвеобильным ловеласом, теперь же он – его соулмейт, и вот что невозможно проигнорировать.

Наги приводит его на кухню, не смотрит на Кена и усаживается за стол. Шульдих отдает коробку с тортом, а Кен отчего-то начинает нервничать еще больше. Они сейчас как будто совершенно чужие друг другу и одновременно – ближе некуда. Они не знают, чего ждать от оппонента, и это заставляет оставаться настороже. Вот только Шульдих справляется с этим волнением куда лучше него – у Кена ложки валятся из рук, в дверь снова кто-то стучит, а его соулмейт неожиданно оказывается так близко, что Кен почти готов упасть в обморок в чужие руки.

Если бы не вскрик из прихожей. Кен мгновенно спешит на звук, а обнаруживает на пороге Оми, сцепившегося с Наги в отнюдь не дружеском объятии. Так хватаются за воскресших из мертвых, последнюю надежду и единственный шанс выжить. До треснувших ребер и невозможности дышать. И удивительно, как они все-таки находят в себе силы отстраниться на несколько сантиметров и тут же впиться друг в друга губами в точно не невинном поцелуе.