Именно мысли о мести и гнев помогают ему выжить в тюрьме. Он больше не лезет в драки, он все еще прекрасно владеет своим языком. Во всех смыслах, но именно «дипломатические» способности не позволяют ему стать ни слабаком, ни шлюхой для всей зоны, ни стукачом в глазах заключенных или охранников. Он, конечно, никогда не был пай-мальчиком, но здесь, в месте, полном отбросов всех сортов, он не собирается оставаться предупредительным, заботливым или упрямо настойчивым, каким был в отношении Кена. Здесь он должен выжить во что бы то ни стало, чтобы однажды вернуться и отплатить с лихвой за все свои мучения.
Целый год он тешит себя мыслями о мести, пока постепенно не перегорает. Весьма неопределенные, расплывчатые и приблизительные планы на ту самую месть все чаще сводятся только к новому насилию. Все чаще во снах он снова видит воспоминания об их единственной ночи, а днем, не сдержавшись, додумывает многочисленные детали. От того, как он обездвижит Кена, до того, какой на вкус окажется его сперма. По этой же причине он отваживает от себя любых претендентов на место в его казенной койке. Ему, черт возьми, не нужно тренироваться, чтобы выполнить задуманное. Но одна только мысль о том, чтобы прикоснуться к кому-то другому теперь вызывает оторопь и ощущение, как будто тем самым он умаляет все свои испытываемые чувства. Всю ту ненависть и жажду отмщения. Он никогда не был монахом в отношении секса, но сейчас даже простое удовлетворение физическое потребности не способно заставить его думать об удовольствии – это желание резко потеряло в цене, как только лишилось самого желанного для Шульдиха партнера.
Он удивляется самому себе и удивляется довольно долго, раскладывая это чувство на оттенки и привкусы, причины и последствия, но довольно быстро приходит к нехитрому выводу: от этого он тоже может выиграть. Если на Кене не появится новых ран, он будет знать, что Шульдих ни с кем не спит. Он будет думать о том, что тот серьезен в отношении него, что будет верен, и хочет теперь только его одного. Он снова обманется – и это ли не первый шаг на пути к вендетте? Даже будучи от него в сотнях километров и за решеткой, Шульдих все еще поддерживает их связь и не дает ему о ней забыть.
Теперь в его мыслях сплошные постельные сцены разной степени извращенности, графичности и детализации, а правая рука, порой, ощутимо побаливает, но Шульдих ни на минуту не забывает о том, где он и по чьей вине. Ни на минуту он не забывает о ярости в чужих глазах, о черных метках и обо всех своих планах на тело своего, черт возьми, соулмейта. Он, конечно же, никому не рассказывает о том, что с ним приключилось, но его и не спрашивают – в тюрьме о соулмейтах не принято болтать. Даже если иногда очень хочется – ведь почти у каждого из них этот соулмейт есть. Напоминает о своем наличии метками, если они еще не встретились, или утешает чистой кожей, обещая ждать. Хотя то же количество заключенных предпочитает спать с кем попало – тюрьма – весьма скучное место, зачем лишать себя последнего удовольствия? Немногие из них остаются верными хотя бы потому, что их самих, тех, кто обрел соулмейта, было подавляющее меньшинство. И еще реже они могли встретить друг друга за решеткой. Единичные случаи, которые так же редко имели счастливый финал. В этом Шульдиху пришлось убедиться на собственной шкуре.
Весной второго года Барри-Мясник, его сосед по камере, освобождается, и к Шульдиху подселяют мелкого пацана, который только-только дорос до «взрослой» камеры. Шульдих смотрит на него со смесью любопытства и отвращения – он не собирается нянчить детей. И сколько бы знакомые заключенные не предлагали ему «поделиться опытом с молодняком», а он не собирается впустую тратить свое время и силы – статья у мальчишки за угон автомобилей, а срок заключения не больше, чем у Шульдиха. Но малолетний шкет и без того успевает нажить себе неприятностей. Озлобленность, даже вспыльчивость, трудный характер и «счастливое» детство на улице отнюдь не помогают в новом опыте жизни за решеткой. Шульдих и сам новичок, но даже ему хватило ума не лезть туда, где могут пострадать не только зубы, но и задница. А этому мальцу, с его смазливым личиком, пухлыми губами и светлой шевелюрой, самое место среди шлюх – ни один из желающих не удержался бы. На этом парень и погорел – по первости ловко уворачиваясь от чужих сальных взглядов и бесцеремонных рук, он все-таки отдал предпочтение одному конкретному «узнику плоти». Остальным, это, естественно, не понравилось, и Шульдих даже не заметил, как оказался втянут не только в ожесточенные распри, но и в полноценную драку.
В душевой, даже не успев раздеться, он замечает трех озабоченных горилл и сладкую парочку, тут же получает приглашение присоединиться, но пока гориллы отвлекаются на него, парочка решает действовать. Ха! Трое против одного и шкет, что может только путаться под ногами. Шульдих собирается незаметно позвать охрану, тут же получает хук справа, двое наваливаются на одного, а мальчишка только то верещит, то пинается, то кусается. И кончилось бы это безобразие довольно быстро и карцером для всех участников, если бы у одного из нападавших не оказалось заточки.
Шульдих и сам не понимает, какой бес пинает его в ребро. У этого мальчишки на коже дюжина обычных красных меток – ни одного намека на черноту – но все же он неуловимо напоминает ему Кена. С тех футбольных фотографий из детства – сила, азарт и неуемная жажда жизни. И ему очень не хочется, чтобы он или его соулмейт покрылись черными пятнами насилия. Только поэтому он бросается наперерез чужой руке с отверткой. Поскальзывается на мокром кафеле, чувствует короткий укол с левой стороны поясницы, а потом оглушающий удар о стену, к которой его отшвыривает один из бугаев. Но его чертов блядский героизм не только ничего не стоит, но и не приносит результата – мальчишку со злости насаживают на отвертку по самую рукоять. Его несостоявшийся любовник взвывает, отплевываясь от собственной крови, подползает к пареньку и целует стремительно бледнеющие губы, с которых совсем скоро сорвется последний вздох. И Шульдиху отнюдь не мерещится то, как красные метки на руке умирающего медленно исчезают – он пробовал потом списать все это на галлюцинации от болевого шока, но тюремный врач его разубедил. Вскоре после того, как вскрыл мальчишку, а самого Шульдиха заштопал.
На самом деле, в тот момент он не чувствовал ни страха, ни сильной боли. Только в ушах звенело да ныла спина. Но пока он наблюдал трагичное воссоединение этих неудачников-соулмейтов, лужа крови вокруг него расползалась все шире и шире. Он потерял сознание через пару минут, а очнулся уже в медицинском блоке через пару дней, потеряв часть себя и в прямом, и в переносном смысле. Дежурному врачу пришлось в спешном порядке вызывать хирурга из ближайшей больницы, чтобы удалить одну из его почек, получившую неожиданно серьезное повреждение. Но отойдя от наркоза окончательно, Шульдих не спешит по ней убиваться, его больше занимает другая потеря – он больше не может ненавидеть Кена.
Он не знает, как можно в одночасье лишиться такого глубокого и сильного чувства, но раз за разом он вспоминает бескровные губы Мики, малыша-неудачника, что в последнюю минуту жизни пытался выдавить из себя улыбку для своего, как оказывается, соулмейта. Для того, на чьих руках умирал прямо сейчас. Шульдиха коробит от этого блядского трагизма, но одна только мысль о том, что он мог бы умереть, так и не вернувшись к Кену, что тот однажды мог бы не выдержать всей той боли, что он ему принес, что они могли бы никогда не узнать друг о друге до самой смерти, заставляет его внутренности холодеть вовсе не от потери крови. Как бы банально это ни было, но близость смерти заставляет его задуматься о том, сколько именно времени он хочет потратить на ненависть.
С тех пор меняется многое. Если не все. Шульдиха теперь даже уважают, в шутку приписав ему славу ангела-хранителя соулмейтов, но от этого его коробит еще больше – все совсем не так! Все равно наоборот! Судьба, случай или обычное невезение уже не играют никакой роли – в первую очередь была виновата его собственная похоть, его тяга к алкоголю, наркотикам и сексу без обязательств. Его пренебрежение партнером и неспособность к моногамии. Если бы он только обратил чуть больше внимания на состояние Кена тогда, если бы слушал и слышал его и самого себя, если бы хоть раз задумался о том, зачем ему количество партнеров размером со стадион болельщиков, возможно, тогда бы ему не пришлось мучиться угрызениями совести. Какой из него, черт возьми, «ангел-хранитель»? Он – такой же гребанный неудачник, как и Микки.
